Пума что-то свирепо пробормотал, но сдержался.

– Бледнолицый, ты поступил честно, – произнес Расщепленный Дуб. – У нас в плену мужчина, а не вороватый лис, и мы будем обращаться с тобой как с храбрецом. Ты убил нашего лучшего воина и взамен должен отдать собственную жизнь. Он не может в одиночку отправиться в страну духов, пока за ним не последует тень его врага. Тебе будут отданы такие же почести, как и самому храброму воину ирокезов. Ты готов?

– Я здесь, а распоряжаться моей судьбой – ваше право…

– Через час тебе объявят решение старейшин племени, – взмахом руки вождь дал понять Зверобою, что он свободен.

Женщины разбрелись кто куда, вожди скрылись в шалаше, а четверо рослых вооруженных воинов заняли посты на мысу. Захваченную пирогу отвели от берега и поставили на якорь поодаль от берега за линией часовых. Все эти меры были приняты потому, что белого охотника, сдержавшего слово, больше не связывали, хотя зорко наблюдали за каждым его шагом. И если бы сейчас ему удалось ускользнуть из лагеря, избежав пыток, это было бы сочтено достойным всяческой похвалы подвигом. Но не менее почетным было снова поймать беглеца.

Зверобой это знал и надеялся вырваться из плена, воспользовавшись любым удобным случаем. Он видел линию часовых и понимал, что прорваться за нее, не имея огнестрельного оружия, невероятно сложно. Спастись вплавь также невозможно – имея пирогу, индейцы легко настигнут его. Неторопливо прохаживаясь по берегу, охотник высматривал укрытия, где мог бы хотя бы на короткое время затаиться. Однако открытый характер местности и десятки бдительных глаз, устремленных на него, заранее обрекали на провал любую попытку избежать неминуемой смерти. Поэтому короткая передышка, которую он получил, казалась еще более тягостной, чем предстоящие мучения…

Его раздумья вскоре прервало приглашение предстать перед старейшинами, вновь собравшимися в центре поляны. Решение вождей взялся огласить Расщепленный Дуб.

– Бледнолицый, – торжественно произнес ирокезский вождь, – теперь мы знаем тебя. Ты доказал, что имеешь мужественное сердце. Но одна из наших хижин опустела, и вдова погибшего воина не сможет прокормить себя и своих детей. Ты справедлив, храбр и достоин лучшей участи, чем пытки и казнь, поэтому вожди решили, что тебе надлежит стать мужем Сумахи и позаботиться о ее сыновьях и дочерях. Наш народ снова обретет потерянного воина, уши Сумахи больше не услышат голодного детского плача, а твое сердце уже не будет делаварским… Итак – мы ждем, что ты ответишь!

– Достойный вождь, – вздохнул Зверобой, – именно этого я и боялся. Выслушай и ты мои правдивые слова, лишенные страха и ложной похвальбы. Я белый человек и христианин, мне не пристало брать жену из племени язычников, и я так не поступлю даже ради спасения своей жизни. Белый охотник с радостью согласился бы кормить детей убитого им в поединке индейского воина, но это невозможно – я не могу жить в ирокезском племени, не покрыв навеки позором свое доброе имя. Молодые ирокезы должны добывать дичь для Сумахи, и пусть она выберет себе мужа среди неженатых воинов вашего племени…

Среди мингов прокатился гул возмущения; особенно негодовала Сумаха, по возрасту годившаяся разве что в матери Зверобою. Но эти признаки недовольства были просто ничтожными по сравнению с яростью Пумы. Молодой вождь счел позором для себя даже то, что старейшины предназначили белого охотника в мужья его старшей сестре; теперь же, услышав, что пленник отвергает оказанную ему честь, Пума потерял рассудок от бешенства.

– Бледнолицый койот, – взревел ирокез, – ступай выть в свою вонючую стаю!.. – голос его еще не успел затихнуть, как смуглая рука взметнулась и сверкающий томагавк просвистел в воздухе.

К счастью, пленник, услышав полный злобы вопль Пумы, мгновенно отшатнулся и успел ловко перехватить топорик прямо на лету.

И тут обычное хладнокровие изменило охотнику – глаза Зверобоя гневно сверкнули, и он с силой метнул томагавк в сторону вождя, возвращая врагу его оружие. Пума не успел уклониться – и острое лезвие раскроило дикарю череп.

Воспользовавшись всеобщим замешательством, пленник бросился бежать.

Зверобой слышал за собой яростные крики и топот ног – толпа мингов устремилась за ним, но он добился первого и самого важного преимущества – успел беспрепятственно миновать линию часовых. Сначала он с трудом брел по воде, а затем, продравшись сквозь заросли, углубился в лес. В лагере индейцев царил страшный переполох, в общей сумятице ирокезы палили из ружей, не успевая хорошенько прицелиться, и охотнику удалось ускользнуть невредимым.

Попетляв между деревьями, Зверобой помчался по направлению к южной оконечности косы, изрезанной оврагами и холмами, в надежде запутать дикарей, найти укрытие понадежнее и дождаться, пока шум погони не стихнет. О том, что совсем недалеко от берега могла до сих пор находиться лодка Хэтти, в эту минуту он даже не подумал.

Тем временем погоня приближалась, и вот уже несколько пуль просвистело над его головой. Позади выли и бесновались ирокезы, но Зверобой не обращал на них ни малейшего внимания, зная, что на крутом склоне их ждут те же трудности, которые он сам только что преодолел.

Но едва он начал взбираться на холм, как вскоре понял: здесь самые выносливые и опытные воины племени могут его с легкостью окружить. Поэтому охотник решил спрятаться в овраге под стволом поваленного дерева – и это решение стало роковой ошибкой. Забравшись в убежище, казавшееся на первый взгляд неприметным, он принялся выжидать, но минги поступили так же. Притаившись, дикари внимательно следили за оврагом до тех пор, пока Зверобой, уверенный, что индейцы потеряли его след, не бросился во весь дух бежать в сторону берега. Казалось, ему удалось обмануть погоню – вслед не прозвучало ни единого выстрела.

Спустя короткое время беглец уже стоял неподалеку от пустой пироги, покачивавшейся на мелкой волне. И тут ему открылось новое обстоятельство – весел в лодке не было, дикари унесли их с собой.

Все усилия оказались напрасными. Это настолько удручило Зверобоя, что он уже приготовился со спокойным достоинством вернуться обратно в индейский лагерь, однако его остановил адский вой преследователей. Охотник вошел в воду, развернул пирогу, сильно толкнул ее в сторону открытой воды и, ловко запрыгнув внутрь, растянулся на дне. Сейчас Зверобой молился только об одном: чтобы лодка по инерции отошла от берега на безопасное расстояние, после чего он смог бы и дальше грести ладонями, не рискуя получить в голову ирокезскую пулю.

Несколько минут он лежал совершенно неподвижно, полагаясь исключительно на слух. Если какой-нибудь дикарь рискнет приблизиться к пироге вплавь, плеск воды его непременно выдаст. Тем временем голоса на берегу смолкли, повсюду воцарилась мертвая тишина; пирога отплыла уже так далеко, что Зверобой видел над собой только безоблачное небо.

Это безмолвие не сулило ничего хорошего. Охотник слегка приподнялся, чтобы посмотреть на берег – в то же мгновение грянул выстрел, и пуля прошила навылет оба борта пироги совсем рядом с головой беглеца.

Зверобой замер, боясь пошевелиться, а затем быстро взглянул в отверстие, оставленное пулей, и вздрогнул – он успел увидеть заросшее кустарником побережье мыса. Течение несло легкую лодку прямо к берегу.

Оставалось только закрыть глаза и положиться на волю провидения.

Наконец ему показалось, что он слышит какое-то шуршание под самым днищем пироги. Зверобой тотчас открыл глаза и увидел прямо над собой густую зеленую листву. Он вскочил на ноги – перед ним стоял Расщепленный Дуб, а шорох под кормой оказался не чем иным, как шуршанием прибрежной гальки.

– Выходи! – сдержанно произнес ирокез, сопроводив свои слова властным жестом. – Мой юный друг плавал так долго, что, вероятно, устал; надеюсь, он теперь немного отдохнет.