(Тут в рукописи рукой Пушкина зачёркнуто «кружку пива» и надписано: «чашку чаю». Пушкин прав: кружка пива большая и по вкусу сходно, а в чашке чая сразу чувствуется.)
И героиня тоже пострадала, но только единожды. Потом, на свадьбе, всё получилось уже само собой. Пела и плясала свадьба, молодая вся в белом и на измене, потому что у неё опять не начинается. И брачующиеся всем улыбаются, горько целуются, а сами думают: ну, блин, приехали. Рожать не время. Папа Ленин говорит — учиться, учиться и учиться!.. И хотя учиться уже тоже не особенно охота, потому что час моей воли пришёл, хочу жениться, но это хотя бы занятие более привычное, чем, конечно, деторождение и детовоспитание. И невеста мается, а жених крепится, а гости уже напились, пошли танцы. Невеста тоже что-то такое исполнила, кажется, акробатический рок-н-ролл, и уже только поздно вечером возвращается из туалета вся сияющая, типа выкинула. И опять же проблемы платье-то белое, вдруг чего-нибудь такое протечёт. В общем, скорее поехали отмечать первую брачную ночь, и ничего не отмечали, а просто крепко обнялись и уснули.
Но мы отвлеклись, а этот первый хирургический аборт, как и все остальные, между прочим, — признак чего бы вы думали? Да высочайшей санитарной культуры!
Хирургический аборт в первую очередь культурен. Он культурно-историчен. Он культурологичен и просто урологичен. Он — наше всё, и недаром он освящён благословением Святой римской церкви и Иосифом Бродским. Правда, последний благословлял на это исключительно советских женщин, чтобы их сыновья не воевали в Афганистане, потому что в Афганистане должны воевать американские парни. Вот и пойми классика, почему: то ли ради американской мечты во всём мире, то ли что советских сыновей пожалел.
А вообще я подозреваю, что ни первое, ни второе, а пожалел он афганских сыновей и дочерей, вообще невинно страдающих детей. Вот уж это напрасно, потому что у нас тут в третьем мире с рождаемостью пока нормально, и понятно почему.
Потому что нельзя слишком любить детей, кормить их украдкой и всякая такая вещь. Потому что такие дети лишь в самом лучшем случае вырастают избалованными негодяями, а чаще пухнут и дохнут. Почему? Да потому что нельзя торговать любовью, потому что любовь не купишь и не продашь.
Ведь мать любит своё дитя бескорыстно или как?
Если бескорыстно, то дитя должно отплатить ей полной нелюбовью, равнодушием и желательно на старости лет выгнать из дома и прибить в дорогу палкою. Или, что то же самое, отправить в дом престарелых. И такая горестная мать должна утешаться, что любила бескорыстно. А если дитя не выгнало старуху, то старуха, значит, не любила бескорыстно, она, значит, продала своё право на любовь за чечевичную похлёбку на старости. Воля ваша, а такую старуху уважать не за что. На такой старухе разрешается разорвать салоп и выбить ей зубы.
Но пойдём дальше. А если дитя высокоморально или, вне всякой связи с моралью, просто искренне любит свою мать и не мыслит себе выгнать её из дома? Тогда дитя должно заблаговременно умереть, лучше в младенчестве, или уродиться уродом. И хорошие дети действительно так делают.
Вот один из многочисленных примеров. Известно выражение «заспать ребёнка», то есть во сне раздавить это тщедушное тельце массой материнской туши. Многие понимают это как иллюстрацию средневековой дикости, но это случается и в наши дни.
Это, говорят, случается достаточно регулярно, когда женщина, обыкновенно очень интеллигентная и несчастная в личной жизни, лет под сорок добивается счастья стать матерью-одиночкой. Она каким-то невероятным способом не только беременеет, но и, пролежав девять месяцев на сохранении, умудряется родить долгожданного ребёночка. Он, конечно, получается довольно плохонький — макроцефал с родовой травмой об пол и асфиксией и вряд ли выживет, но врачи работают, и это созданьице выживает, и вот его приносят на первое кормление. Примерно через месяц после рождения. До этого оно не просило кушать, и маме было очень плохо, ей удалили очень многое, чтобы она только осталась в живых, да и этому несчастному ребёночку тоже.
И вдруг оба-два оклемались! Как будто она правда нормальная молодуха-роженица, а оно и правда крикливый, здоровый и голодный младенец! Трудно передать всю степень счастья, охватывающего обессиленную переливаниями крови мать! Ведь вот он! Он живой и светится! Он сосёт настоящую её сиську, в которой вдруг и действительно оказалось материнское молоко! Счастливая мать засыпает даже быстрее, чем ребёнок, а проснувшись, видит, что она раздавила его.
Напоминаю для ясности, что эта ситуация почти типична. Я ведь не сам её придумал, мне рассказала одна женщина, которая столько детей приняла, что если бы я столько зачал, то спасибо бы мне от всей вырождающейся нации.
И я так подозреваю, что и в средневековой дикости было почти так же. Гиб любимый ребёнок под матерью, а нелюбимые спали там кучкой говна где-нибудь под нарами, в лучшем случае на соломе. Ну вот, кстати, пример на сей счёт из русской классики.
Н.С. Лесков. «Могильные крысы (К одному из социальных вопросов)». Вариации с фрагментами оригинального текста и комментариями по ходу, специально никак графически не выделенными. Исполняется впервые мною на компьютере.
Одна семья потеряла девочку семи лет, прекрасную собою и нежно ими любимую. За ребёнком был самый тщательный досмотр и самая разумная бережь, и однако дитя заболело простудой; её лечили самые лучшие специалисты по детским болезням, и однако дитя умерло. Случай весьма обыкновенный. В тщательности досмотра за девочкой никаких сомнений быть не может, но вот точно ли разумною была бережь, утверждать трудно. Нельзя не признать, что гигиенические знания в 1885 году, когда была опубликована означенная заметка, очень далеко отстояли от настоящего положения вещей. Или, так скажем, от того положения вещей, которое считается настоящим в настоящем. Уделялось ли достаточное внимание разумной закалке ребёнка, его физической активности — неизвестно. Не исключено, что и не уделялось. Трудно представить такую девочку голенькой на солнечном пляже или гоняющей на велосипедике до холодильника и обратно. Насколько правильным было её питание — и об этом судить невозможно. Ведь вспомним примеры опять же из классики. Отправляя сыночка в Петербург, мамаша Адуева сокрушалась, что в поместье он питался булочками, сухариками, сливочками, а каково там, в столице, на что можно возразить, что описанный стол вовсе не столь полноценен, как считала мамаша, и что в условиях русской деревни с ещё не подорванной экологией Саша мог питаться стократ лучше. Так что и девочка в разгар эпидемии могла остаться без ударных доз витаминов, поскольку молочко для неё наверняка кипятили, а спаржу отваривали на паровой бане не менее двадцати четырёх часов, а смородины не давали вовсе, так уж какие там, в жопу, витамины. Да что там витамины! Я как сейчас помню: лет уже через двадцать после описываемого случая другая маленькая девочка захворала чахоткой. Приходит добрый доктор и прописывает ей режим питания: густой бульон и крепкий портвейн. И это при том, что девочка непьющая, при том, что туберкулёзным больным алкоголь противопоказан. Правда, может быть, добрый доктор счёл её состояние безнадёжным и решил скрасить ей последние дни портвейном, это тоже может быть. Потом, разумеется, ребёнку, то есть не этой девочке, а той, первой, что из 1885 года, сделали «щёгольский» гробик у Изотова и похоронили на одном из кладбищ в фамильном склепе. Тут бы, думалось, только и жить, и между тем её нет, а перед родителями снуют и жалобно канючат таких же, как и покойница, лет оборванные кладбищенские нищенки — все они в лохмотьях, все, несмотря на стужу, босые, неумытые и нечёсаные, все скребутся ногтями, точно неаполитанцы. О неаполитанцах мне особенно понравилось. И их не берёт ни дифтерит, ни скарлатина, ни коклюш, они здоровы без всякой гигиены и терапии. Секрет их благополучного существования заключается, вероятно, в удивительной приспособительности человеческой натуры. Хотя ведь и умершая девочка с настоящей гигиеной, как было показано выше, не дружила, а что касается терапии, то не смешите меня, какая же терапия инфекционных болезней без антибиотиков! Что же до описанных нищенок, то босые, несмотря на стужу, — это вам не обтирания махровой рукавицей, так закалялась сталь.
