В этом году здоровье мое как будто несколько поправилось против прошлых лет, но память начала немного ослабевать. У бедной же жены моей к ее почти постоянным ревматическим страданиям присоединились еще по временам припадки головокружения, очень тревожившие меня. Осенью я получил давно запоздавший по долголетию моей службы орден Св. Владимира 3-й степени. Он мне напомнил мою раннюю молодость, когда почему-то именно этот орден св. Владимира составлял мечту моего честолюбия. Теперь же эта награда произвела на меня такое же впечатление, как и за три года перед тем полученный чин, — то-есть приятное тем, что здесь начальство относилось внимательнее к моим трудам, нежели на саратовском губернаторстве.
До весны, я провел время в обыкновенных моих служебных бумажных занятиях и обычном кругу нашего домашнего общества. В то время одним из ежедневных гостей моего дома, уже с давних пор, был майор Степан Васильевич Голенищев-Кутузов, внучатный племянник князя Смоленского, человек средних лет, хорошо образованный, но незначительного ума и способностей и не заключавший в себе ничего замечательного кроме странности преследовавшей его судьбы, о которой стоит упомянуть. По натуре своей, Кутузов был вполне поглощен земными инстинктами, особенно плотоугодием, составлявшим высшую цель и идеал его жизни. Жизнью своей он дорожил больше всего на свете, а затем хорошим обедом. Может быть, он и сделался таким частым нашим гостем потому, что тогда три повара на нашей кухне действительно были мастерами своего дела. Приходя к нам, он первым долгом потихоньку прокрадывался на кухню, чтобы навести справки об обеде и распределить для себя, какого кушанья брать больше, а какого меньше. Состояния у него не было, и все средства его заключались в службе, которая, не смотря на влиятельные связи в Петербурге и знатное родство, шла довольно туго. Особенное покровительство оказывала ему его близкая родственница, камер-фрейлина графиня Тизенгаузен. Он долго служил в гвардии, не слишком успешно и, засидевшись в чипе, пожелал подвинуться и отличиться, для чего перешел служить на Кавказ, где прямо попал в экспедицию и отправился воевать с горцами. Надобно было брать неприятельский аул, вызвали охотников, которых вышло довольно много, особенно юнкеров. Вышел и Кутузов, еще никогда не испытавший воинственности своего духа. Как старшего по чину, его назначили начальником охотников. Начался штурм аула. Сопротивление оказалось сильное, но охотники смело лезли на завалы, многие из них уже перебрались через них; еще немного времени, и аул был бы взят. Вдруг Кутузов ослабел духом, и скомандовал бить отбой. Охотники должны были бросить почти конченное дело и отступить обратно, что конечно ободрило горцев; огонь их усилился, и при отступлении почти все охотники легли лоском, в том числе погибло двести человек юнкеров. После того, разумеется, Кутузову пришлось отказаться от военных подвигов. Он приехал в Тифлис и начал перебиваться по маленьким гражданским должностям, но ему решительно не везло. Сам ли не уживался, или уж такая неудача, только он переменил множество мест. Служил недолго и у меня в управлении. Последней его должностью на Кавказе было место полицеймейстера в Эривани. Потеряв его, а вместе с ним и надежду на новое помещение, он поехал в Петербург под родственное крылышко графини Тизенгаузен, которая и доставила ему место, кажется, смотрителя военного госпиталя в Херсоне, но объявила, что протекция ее с этим кончается, и более она за него хлопотать не станет Кутузов водворился в Херсоне. Чрез несколько месяцев в госпитале оказались беспорядки, назначили ревизию, и однажды утром Кутузова нашли в его спальне мертвым, — он себе перерезал горло бритвой. Такая смерть человека в высшей степени жизнелюбивого чрезвычайно удивила всех знавших его; в ней как бы проявилось возмездие за погибших по причине его охотников: тогда побоялся смерти от руки неприятелей, и за то обстоятельствами жизни приведен к тому, чтобы умереть от собственной руки.
В этом роде был еще более поразительный случай, в начале Севастопольской войны, с капитаном генерального штаба С-м. Вскоре по открытии военных действий на турецкой границе. С-на, состоявшего при штабе г. Александрополе, послали с двумя или тремя сотнями казаков на рекогносцировку. Они наткнулись на сильный турецкий отряд, и С-н, недолго думая, поворотил коня вспять и ускакал в Александрополь, а все казаки, бывшие под его командой, погибли. На другой день, после спокойного сна, С-ну утром понадобилось побывать в штабе, находившемся через улицу, против его квартиры. Ночью шел дождичек, на улице было грязно, С-н велел оседлать лошадь, и верхом стал переезжать через улицу. Перед самым входом в штаб, из ворот соседнего двора выскочила курица, прямо под ноги лошади; лошадь испугалась, бросилась в сторону; С-н не удержался в седле, упал, ударился головой о камень, тут же захрипел и умер. Это было действительно странное совпадение; в нем как бы слышался голос не от мира сего: «ты не хотел умереть с товарищами твоими славной смертью от оружия врагов отечества, так вот умри же бесславно от курицы, посреди уличной грязи». Что ни делай, а уж своей судьбы не избежишь.
В апреле 1852-го года я предпринял разъезды в Елисаветпольский уезд и другие места. Был на образцовом хуторе, основанном бароном Мейендорфом в 12-ти верстах от Елисаветполя, по всем правилам агрономии. К сожалению, барон основал его на земле, бесспорно казне не принадлежавшей, к тому же не имел ни терпения, ни средств привести дело к концу, а потому чрез два года бросил его безвозвратно. В новых поселениях я нашел, что устройство их, хотя и медленно, но все-таки идет вперед. В Айрюмском участке, Елисаветпольского уезда, князь Воронцов поручил мне, вместе с членом Совета Коцебу и уездным начальником кн. Макарием Орбелианом, избрать и определить места для новых русских поселений, на землях весьма плодородных и на обширном пространстве. Эти земли находились в кочевом пользовании татар, без всякого на то права и даже без существенной пользы для них самих. Мы это дело привели в исполнение совершенно успешно, и теперь там водворены четыре большие, довольно хорошо устроенные раскольничьи деревни.
Оттуда мы направились в Делижанское ущелье, где мы осматривали производившиеся, по распоряжению князя-наместника, в речке Акстафе, горным инженером полковником Иваницким, золотые прииски. Труда и издержек было потрачено много, но успеха произошло очень мало. Нашли не золото, а только золотые блестки, и в таком малом количестве, что расходы на добывание золота, при дальнейшей разработке, не могли даже вознаградиться. Здесь следует заметить, что Шардон, путешествовавший по Кавказу еще за двести лет пред сим, упоминал в своем сочинении о признаках нахождения золота в недрах земли, во многих местах края; но и тогда, по тем же признакам и геологическим наблюдениям, полагал, что золота не может быть здесь много.
Затем я заезжал вновь на Гокчинское озеро и в Новый Баязет. Совершив нужное обозрение, возвратился я 19-го мая в Тифлис. В июне я отправился в Боржом, где в то время проживал и князь Воронцов, на летнем пребывании. Я пробыл там всего пять дней, и между служебными делами приятно проводил время у старого князя, слушая за обедами и по вечерам интересные его рассказы о людях и событиях прежнего времени.
По возвращении, к концу того же месяца, в Тифлис, я на другой же день выехал в Белый ключ, к ожидавшей меня семье, уже переехавшей туда на летнее житье. Лето мы провели на подобие всех предшествовавших лет, уже мною описанных, хотя с маленькими вариациями, не слишком важными. А в Тифлисе тогда случилось большое и важное несчастье с новопостроенным корпусным собором. Его давно уж строили, он стоил много трудов и денег, снаружи был совсем окончен, и скоро должен был сделаться красивейшей из Тифлисских церквей. Главный его архитектор, итальянец Скудиери, пользовавшийся доверием наместника и бесспорно человек с талантом[109], для осмотра построек взобрался на самую верхушку купола, вместе с подрядчиком и другими людьми. Мгновенно купол рухнул, и все величественное здание разрушилось, как карточный дом, завалив, кроме людей, бывших на куполе, еще много других, работавших внизу. Говорили, будто бы несколько дней слышались стоны, раздававшиеся из-под развалин: но никакая помощь была немыслима, по невозможности скоро расчистить такую громадную массу. С тех нор прошло уже много лет, новый собор все собираются строить, для него давно отведено место, не прежнее, на Александровской площади, а другое, между гимназией и домом наместника; но собора все еще нет как нет[110].
