Остальную часть 1846 года я провел, знакомясь с делами и обязанностями по новой моей службе и чтении всего, что только мог достать о Закавказском крае. Князь Воронцов, с самого начала моего приезда, мне сказал, чтобы я готовился к управлению государственными имуществами Закавказского края и к составлению уже задуманного им преобразования управления этими имуществами. Управление было учреждено в 1840 году на тех же основаниях, как и в России, с некоторыми лишь по местным обстоятельствам изменениями, которые, как и все почти учреждения в Закавказском крае, составлявшиеся по теоретическим соображениям, оказались неудачны. Первым приступом к этим занятиям состоялось поручение мне ревизии сначала Тифлисской, а в 1847 году и Шемахинской палат государственных имуществ и подведомственных им поселений.

Я был совершенно доволен моим новым служебным положением и душевно радовался удачной перемене должности, местожительства и, главное, начальства, которое в близком прошлом и настоящем различалось между собою как мутный, тинистый омут от чистой, светлой воды. Но в семейной моей жизни грустно отзывалось уменьшение моего домашнего круга, всегда такого многочисленного и оживленного, а теперь ограниченного только нами тремя. Я говорил уже, что старшая дочь моя Екатерина с мужем и детьми, а также сын Ростислав остались в Саратове. Эта разлука нас очень огорчала, особенно жену мою, и живейшая наша забота состояла в том, как бы поскорее соединиться с ними, в чем мы не теряли надежды и что по милости Божией и сбылось в следующем, наступавшем году.

Проходивший 1840 год, был для меня годом тяжелых испытаний и хотя окончился благополучно, но последствия и впечатления перетерпенных неприятностей, нравственно и вещественно долго еще тяготели надо мною. Сначала меня иногда одолевало уныние, которое я конечно старался преодолевать. Также меня тогда беспокоило неустроенное положение моего сына, находившегося в отставке. Он колебался в выборе службы: его тянуло, по всегдашнему его влечению, в военную службу; я же, по моим соображениям, более желал, чтобы он поступил в гражданскую. Так прошло несколько лет. Но они прошли для него не бесполезно: они сделали из него высокообразованного человека. Он занимался серьезными предметами, очень много читал, изучал, познакомился основательно с разнообразными науками, обогатил свой ум многосторонними познаниями и, при его природной необыкновенной памяти, приобрел на всю жизнь обширные сведения, кои впоследствии изумляли первоклассных европейских ученых, не ожидавших встретить их в светском, а тем более военном человеке. Но время проходило, и для человека, не обеспеченного независимым состоянием, оно могло в будущем более не вознаградиться в отношении его карьеры по службе и материальных средств к жизни. Эта забота тяготила меня, почему я и старался ускорить его приезд на Кавказ для окончательного разрешения этого вопроса.

Между тем, в ожидании обоза высланного из Саратова с нашими домашними вещами, надобно было обзаводиться устройством квартиры, чем и занялась Елена Павловна, бравшая всегда на себя все тяготы и хлопоты по дому. Мало-по-малу жизнь наша вошла в известную колею, и мы возвратились к некоторым из наших прежних привычек: по вечерам завелся опять бостончик, по большей части с соучастием нашей хозяйки Мурановой, дамы весьма не глупой, носившей европейский костюм, следовательно, принадлежавшей к туземной цивилизации и пользовавшейся значительным уважением и весом в своем кругу, как по уму, так и по близкому родству с князьями Бебутовыми. Я всегда имел обыкновение прогуливаться два раза в день, что было необходимо для здоровья при моей сидячей рабочей жизни, и теперь продолжал это обыкновение, делая утром и после обеда большие прогулки, иногда по нескольку верст, предпочтительно пешком, что скоро меня познакомило с городом и его окрестностями. Всходил на горы Мта-Цминды к церкви Св. Давида, где похоронен Грибоедов, любовался действительно восхитительным видом на Тифлис с вершины скалы с башнями над ботаническим садом. Меня и мою жену особенно занимала старая часть города, сохранившая вполне свой азиатский характер, образчики которого мы уже видели, хотя конечно в миниатюре, во время наших поездок по Крыму, например, в Бахчисарае. Кривые, узкие улицы, всегда пыльные или грязные, переулки в роде коридоров, упиравшиеся внезапно в какую-нибудь стену или забор; дома с плоскими крышами, древние церкви своеобразной архитектуры с остроконечными куполами, шумные базары с тесными лавчонками, в коих вместе работали и продавали производимый товар; туземные женщины в чадрах, разнообразные костюмы, караваны верблюдов с бубенчиками, арбы запряженные буйволами, ишаки навьюченные корзинами с углем или зеленью, зурна с дудками и барабанами, муши (носильщики) с невероятными тяжестями на спине, бурдюки с вином, — все это на первых порах нас интересовало, а иногда и удивляло, хотя часто не особенно приятно. Между прочим, мы долго не могли привыкнуть к странной манере туземного уличного пения: идет себе какой нибудь азиатский человек, спокойно, тихо и вдруг, без всякого видимого побуждения, задерет голову кверху, разинет рот в виде настоящей пасти и заорет таким неистовым, диким голосом, что непонятно, как у него не лопнет глотка, и даже, сам от избытка натуги весь посинеет, побагровеет и зашатается на ногах. Этот неожиданный маневр нас просто пугал, и мы спросили у нашей хозяйки, что он означает? Она объяснила, что это у них такие виртуозы, поют они грузинские или татарские арии. Ну, подумали мы, что город, то норов, так как по всему это пение гораздо более походило на норов нежели на арию. Когда привели из Саратова наших упряжных лошадей, незнакомых с восточными нравами, то такой виртуоз, однажды заревел внезапно у них под ушами и так их перепугал, что они чуть было не разбили экипажа.

Нередко во время моих прогулок мне случалось под вечер встречаться с князем Воронцовым, который тоже много ходил пешком, что ему так же нужно было, как и мне, при его усидчивых занятиях. Он всякий день подолгу сидел за работой. Мне часто приходилось заходить к нему по делам в праздничные дни и по воскресеньям, и я почти всегда заставал его за письменным столом и за бумагами. Он не раз со вздохом жаловался мне, что никак не может ранее пяти часов вырваться идти на прогулку. Тогда же он делал и свои визиты, иногда с княгиней, без всяких провожатых, запросто. Чрез несколько дней по возвращении их в Тифлис, я с женою и дочерью сидел у себя дома за обедом; часу в шестом вдруг зазвонил колокольчик с улицы у входных дверей, человек пошел отворить. За дверью стоял князь Воронцов под руку с княгиней, только вдвоем, и сам звонил в колокольчик; прогуливаясь, они зашли к нам в гости. Часто он катался и верхом, но тогда с адъютантами и конвойными казаками, или в кавалькаде с княгиней. Сафонов, возвратившийся в ноябре из поездки в Петербург, рассказывал как Император Николай Павлович заботился о здоровье и спокойствии князя Михаила Семеновича. Пред отъездом Сафонова, Государь призвал его к себе и приказал благодарить князя за то, что он взял на себя такую обузу, как Грузия, и сказал при том: «Я прошу всех вас, господ окружающих князя, беречь его как возможно более». Да и немудрено, таких людей как Воронцов подыскать не легко.

С осени еще стали носиться слухи о приближавшейся из Персии холере. Несколько случаев заболевания уже произошли в Вальянах, но полагали, что она, минуя Закавказье, пойдет по направлению вверх, вдоль Каспийского моря, на Астрахань, где уже делались приготовления к ее приему. В Тифлис тоже прибыла комиссия врачей для встречи ее и совещания о принятии предохранительных мер. В числе врачей приехал командированный из Саратова председатель врачебной управы доктора, Соломон, тотчас же явившийся ко мне с обильным Запасом Саратовских новостей, уже мало меня интересовавших. Несколько месяцев спустя, комиссия холеру встретила, но, как и следовало ожидать, нисколько и ничем ей не воспрепятствовала.

Новый 1847 год я встретил в дурном расположении духа. Болезненные припадки жены моей, происходившие от застарелого ревматизма, заметно ослабевшие во время переезда и приезда в Грузию, что мне подавало надежду на полное их превращение с содействием южного климата, начали снова возобновляться так же, как и мои прежние немощи — сильная нервная боль в голове и биение сердца, часто меня беспокоившие. Разлука с детьми и внуками, и некоторые другие обстоятельства не совсем приятные, еще тяжелее чувствовались в большие праздничные дни. Тогда я не был еще в таком твердом убеждении, как теперь, что Бог направляет все к лучшему и надежда на Него не посрамит!