— А вот и подумайте над этим, — на то вы и следователь. А то толчете воду в ступе по всяким пустякам, будто кроме меня у вас больше никаких других дел нет. И вообще, вы мне со своими глупыми расспросами, признаться, уже порядком надоели. Я — больной человек, у меня режим.
— Я так понял, ты меня прогоняешь? — Порошков не на шутку удивился моей чрезмерной наглости.
— Именно так, — самоуверенно произнес я.
— Ну что же, Лозицкий, пускай будет по-твоему. Хорошо, я сейчас уйду, но даю тебе слово, — ты отсюда, в отличии от меня, не выйдешь до тех пор, пока я этого не захочу… Разве только прямиком в тюрьму или в сумасшедший дом.
— Договорились, — скептически сказал я, — только в следующий раз прихватите с собой для меня адвоката. Мне надоело слушать ваши бессмысленные обвинения.
Порошков ушел по-английски, не попрощавшись, а только громко хлопнув дверью. Я пролежал с закрытыми глазами еще несколько минут, после чего снова медленно поднялся и подошел к окну. Мороз на нем разрисовал стекла плотными красочными узорами, за которыми не было абсолютно ничего видно. Однако я достоверно знал, — где-то там, за этим окном спокойно себе гуляет на воле настоящий убийца Юрия Колесникова, Елены Батуриной и Любви Черновой. А мне приходится в этот момент не подбираться к нему для ускорения приближения процесса справедливого возмездия, а бездейственно куковать на скрипящей больничной койке… Так не должно было быть, — подобную проблему непременно надо как-то решать.
Я почувствовал прилив сил откуда-то изнутри тела, из ноющей, не смотря на все мое внешнее спокойствие, души, а быть может, даже и из самого сердца. Выход из сложившейся ситуации должен быть, только его требовалось получше искать, а не сидеть здесь, сложа руки.
Постояв у окна пару минут, я вышел в коридор. Обещанного охранника под дверью моей палаты не было, — вокруг сновали только люди в таких же больничных пижамах, как и у меня. Найти кабинет дежурного врача не составило особого труда, — из-за его полуоткрытой двери раздавались громкие знакомые голоса. Я вошел в него без стука и увидел перед собой о чем-то увлеченно спорящих между собой Михаила Андреевича и Альбину. Заметив меня, оба резко замолчали.
— Мне бы хотелось попросить у вас прощения за свое некультурное поведение, — без всяких лишних вступлений спокойно произнес я.
Доктор, естественно, открыл от очередного приступа удивления рот, а медсестра еще больше покраснела.
— Вы хоть понимаете, больной, что вы натворили? — смущенно сказала она. — Как мне прикажете после всего случившегося сотрудникам в глаза смотреть?
— Обыкновенно, так же, как и раньше, — пожав плечами, равнодушно ответил я, — ничего ведь страшного не произошло. Просто мне хотелось доказать Михаилу Андреевичу, что я вполне здоров, и лучшим вариантом для всех нас будет мой немедленный уход из вашего заведения.
— Вы хоть понимаете, что говорите? — искренне возмутился Михаил Андреевич. — Сутки пролежать без сознания и сразу выписываться?
— Не сутки, а всего восемнадцать часов, — сделал поправку я, — просто я несколько ночей подряд нормально не спал, вот и отключился на такой длительный срок. Ничего военного в этом не вижу. Сами посудите, зачем вам в вашей больнице лишний нахлебник? У меня ведь кроме шишки на голове ничего больше нет.
— Я не хочу с вами спорить, молодой человек, — деловым тоном заявил доктор. — Я бы сам с большим удовольствием от вас избавился, но, к сожалению, у нас существуют определенные правила. Три дня как минимум вы обязаны у нас пролежать.
— Это где такие законы написаны? — Теперь настала моя очередь возмущаться. — Никак сам Порошков их выдумал?
— Все, разговор завершен! — резко вскипел врач. Колпак чуть не слетел с его подрагивающей головы на пол. — Идите в свою палату и немедленно лягте на койку! А о происшедшем инциденте я сообщу по месту вашей работы.
— К счастью, я безработный.
Мне стала ясна абсолютная бесполезность любого спора с этим человеком. В данном случае лучше было дальше не зарываться, а послушно выполнить все его указания…
До самого вечера я бессмысленно валялся на кровати и глупо плевал в потолок. Несколько раз приходила Альбина, которая мерила мне давление и делала уколы в часть тела, находящуюся чуть ниже спины. Причем последнее она старалась выполнять с особым усердием и жестокостью — втыкала иглу как можно больнее и вдавливала как можно глубже. На все мои попытки завязать с ней задушевный разговор девушка отвечала надменно-брезгливым молчанием…
Вечером снова явились родители. Они опять сытно меня накормили и оставили под кроватью по моему личному пожеланию сумку с чистой одеждой. На этот раз мать была в более приподнятом настроении, — в ее глазах иногда даже возникал проблеск радости. Пощупав шишку на моей голове, она не без удовольствия констатировала тот факт, что та, по сравнению с утром, значительно уменьшилась.
Предки побыли со мной до восьми часов, пока в палату не вошла заступившая вместо Альбины пожилая неприятного вида медсестра, которая вежливо попросила их освободить помещение больницы в связи с окончанием времени посещения. Отец с матерью пожелали мне спокойной ночи, пообещав придти завтра вечером после работы.
— Думаю, не стоит, — сказал я, когда они уже были в дверях, — скорее всего к завтрашнему вечеру меня уже здесь не будет.
Говорил я это с такой уверенностью, что находившаяся рядом медсестра недовольно скривила лицо и, помолчав, укоризненно покачала головой…
И только после вечернего обхода в гости ко мне пришел человек, которого я ждал с самого утра, как второго пришествия Иисуса Христа. Он просто не мог ко мне сегодня не придти, просто не имел такого права.
Виктор Харченко возник в дверном проеме одновременно с цепко ухватившей его за локоть обеими руками медсестрой, громким возгласом пытающейся во что бы то ни стало задержать столь позднего посетителя. Капитан то и дело тыкал ей под нос свое раскрытое милицейское удостоверение, но это ему практически не помогало.
— Да из милиции я, как вы не понимаете! — раздраженно доказывал он, пытаясь отстранить от себя назойливую, как муха, женщину.
— Ну и что, что из милиции? — строгая медсестра была неумолимой. — Порядок один для всех. Приходите днем и допрашивайте, нечего здесь по ночам шастать.
— Я понимаю, что такой порядок, — нервно доказывал Харченко, — но поверьте, — у нас сложились особые обстоятельства. Речь идет о жизни и смерти человека, для которого несколько часов промедления могут обернуться катастрофой.
Последний аргумент возымел на пожилую женщину должное воздействие. Наверняка, она была далеко не самым бессердечным в мире человеком и хорошо знала, по какой такой причине я попал в больницу, поэтому, хоть и с большой неохотой, но все-таки уступила.
— Ладно, — проворчала недовольно, — только десять минут, не более.
— Хорошо, хорошо, — согласно закивал головой Виктор, — через полчаса меня здесь уже не будет…
Женщина, было, попыталась что-то возразить, но в последний момент почему-то резко передумала и закрыла рот. Просто развернулась и недовольно вышла из палаты, оставив нас наедине.
— Извини, старик, — вместо приветствия проговорил слегка запыхавшийся Виктор, — но раньше прилететь никак не мог. Этот урод Порошков доконал меня своими идиотскими заданиями до потери пульса. Загрузил на всю катушку, сволочь, еле под вечер удалось вырваться.
— Не пойму, — я привстал навстречу и крепко пожал ему руку, — почему он так не хочет, чтобы мы с тобой виделись?
— Кто его знает? — пожал плечами Харченко. — У этого Винни Пуха в голове столько опилок, что иногда просто заикаешься от его чересчур «грамотных» идей. Мне кажется, что высшие чины специально поставили на это дело такую посредственность. Кстати, что это ты там днем такого начудил, что он клял тебя на чем свет стоит?
— Да так, была одна маленькая шалость, — скептически усмехнулся я, — захотелось немного подурачиться… Слушай, Витек, если не ты, то я просто не знаю, кто еще мне может помочь. Вытащи, пожалуйста, меня отсюда.
