Она проснулась. Заставила себя открыть глаза. Заставила себя встать… Ей не впервой — она привыкла… Привыкла заставлять себя жить дальше.

Вспомнила вчерашний день… Черноволосого мужчину, который сказал ей, перед тем, как она ушла, что самоубийство — это трусость. Он долго вспоминал, как будет «самоубийство» по-русски… Не вспомнил. Сказал по-английски… Иностранец. Англичанин или американец. Сытый. С устроенной обеспеченной жизнью. Ему-то как раз и судить и о том, что такое «трусость». И что такое отчаяние…

Лиза и сама понимала, что сводить счеты с жизнью — не правильно. И до вчерашнего дня у нее не возникало даже мысли о том, чтобы сразу все закончить… Но после того, как в трубке мобильного телефона раздался голос, который сообщил, что умер от острой сердечной недостаточности единственный человек, которого она любила… Сообщил с невыносимым сочувствием, что его уже и похоронили… Где-то далеко-далеко…

Лизу охватила такое отчаяние, такая ненависть ко всему, что ее окружало, к себе самой… Ей захотелось убежать — а воды Невы так манили… Хорошо, что попались этот иностранец и светловолосая женщина. «Младшая дочка Лизонька», — надо же…

И зачем она назвала им свое имя, фамилию? Зачем рассказала, что рисует около Катькиного садика, да еще и предложила в благодарность нарисовать портрет? Наверное, чтобы отстали. Чтоб оставили в покое…

Лиза собиралась на работу, с горькой усмешкой думая, что жизнь сломана, но почему-то еще продолжается, и все равно зарабатывать надо. Самый разгар сезона, туристы ходят по городу толпами, и надо работать… А впереди — темная холодная-голодная зима.

Вчера глубокой ночью она закончила рисовать картинки на продажу. Виды Питера — традиционный ходовой товар, сувенирная продукция. Сегодня надо было отвезти их хозяину магазинчика — и получить свою копеечку. Потом надо позвонить бывшей научной руководительнице, которая жалела и ее саму, и растраченный на борьбу с жизнью талант. Жалела — и помогала, как могла. Договаривалась со своими многочисленными знакомыми, чтобы те брали «Питер» у ее бывшей ученицы.

Лиза пришла на свое место у Катькиного садика в одиннадцать утра — чуть позже, чем обычно. Сновали люди, шумел Невский, возвышалась императрица, присматривающая до сих пор за порядком в городе.

У афишной тумбы сидел молодящийся полный мужичок и предлагал погадать по ладони, стреляя глазами из-под козырька кепки в прохожих. У ограды соседствовали развал с матрешками и «армейскими» ушанками карамельных расцветок и лоток с гамбургерами. В рядочек, чуть поотдаль друг от друга, сидели уличные художники, незадорого рисуя портреты прохожим.

— Привет, Лиз, — обратился к ней сосед слева, а тебя тут мэн искал. Амеркос, вроде.

— А… — равнодушно отозвалась она. — Я его портрет нарисовать обещала. Вчера.

— Прикольный такой мужик, — поддержала разговор Анна с рупором, что зазывала прохожих на автобусные экскурсии, — Я его где-то видела… Лицо такое знакомое…

— Доброе утро, — легок на помине, поприветствовал ее вчерашний спаситель, красивым жестом снимая солнцезащитные очки, — я пришел узнать, как вы поживаете…

— Ради Бога! — прошептала Лиза, — без подробностей! Давайте я лучше просто напишу ваш портрет, как и обещала.

Она никак не ожидала, что иностранец действительно придет за этим злосчастным портретом.

Мимо прошла парочка благообразных лощеных туристов, переговариваясь по-английски. Мужчина напрягся и нацепил очки обратно:

— Послушайте, — обратился он к Лизе. — Есть ли возможность рисовать мой портрет в другом месте? Где есть меньше людей? Я не очень люблю толпу…

— «В другом месте»? — напряглась Лиза, испугавшись, что речь зайдет о номере в гостинице, — Что вы имеете в виду?

— Не знаю, — оглянулся вокруг мужчина, — вы же есть местный житель. Можем мы уйти из этого людного места? Туда, где у вас в городе хорошо — и меньше людей… чем здесь…

— Хорошо, — расслабилась Лиза и стала складываться. — В конце концов, я вам обязана…

Он нахмурился, словно ему было неприятно об этом слышать. Сделал попытку помочь девушке собрать свой мольберт и взять ящик с красками, но она отстранилась, отказываясь от его помощи.

— Свои вещи я буду носить сама. И, если можно, давайте без всяких душеспасительных разговоров, — сказала Лиза.

— I beg your pardon, каких разговоров? — не понял он. — Когда я слышу в русской речи столько шипящий звук, — слово «шипящий» он выговорил старательно и от этого еще более неправильно, — я страдаю! Это есть сложно для меня.

Лиза с удовольствием перевела ему на родной язык.

— Вы хорошо говорите по-английски, — одобрительно закивал он, — с легкий accent, но я понимаю.

— Меня хорошо учили, — ответила Лиза. — Мама считала, что необходимо знать иностранные языки. К тому же, рисуя на Невском, получаешь хорошую языковую практику.

— Я рад, что все окей, — вдруг сказал он серьезно.

— «Окей», — грустно улыбнулась она. — Со мной, увы, не все «окей». Но все равно, спасибо.

— Мой день рождения был вчера, — невпопад и тоже грустно отозвался мужчина.

— Поздравляю, — насмешливо ответила Лиза. Надо же — и у него печалька-печалька… Что-то, наверное, не так с сытостью. Может быть, приелась? — Кстати, а как вас зовут?

— Sorry, я не представил себя, — церемонно проговорил он. — Мое имя есть Роберт.

— Очень приятно, — Лизе вдруг захотелось спросить про женщину, что была с ним, но она не решилась…

По улице Садовой они дошли до Михайловского замка.

— Вот, — остановилась она в тени аллеи, — здесь, конечно, тоже не без людей… Но хорошо. Я люблю это место.

— Привет, Лиз, — к ним подошел парень, молодой совсем, тоже с кистями. — Ты к нам какими судьбами?

— Здравствуй, Дэн, — отозвалась девушка, — прости, что я без приглашения. Я человеку портрет обещала. На днюху. Можно здесь расположиться?

— Не вопрос, — и парень ушел, перед этим все же смерив подозрительным взглядом Роберта.

Лиза разложилась, выставила два раскладных стульчика — один себе, другой — Роберту. Кивнула, чтобы он усаживался. Как птичка на жердочку присела сама. Окинула его пронзительным взглядом. И стала быстрыми точными движениями что-то наносить на картон.

Роберт сидел смирно. Он был очень рад, практически счастлив. И потому, что эта странная девочка осталась в живых — он действительно переживал за нее. И потому, что ему было, чем занять этот бесцельный день, в котором был лишь он сам. И его одиночество… Тереза сказала, что сегодня занята — а он отложил отъезд на целый день. Ему почему-то было важно узнать, что со спасенной девочкой все в порядке.

— У вас очень выразительные глаза, — донеслось до него, — и породистые руки…

— Спасибо, — он как-то опешил от комплимента. — Я не совсем понял — какие руки?

— Тоже красивые, — сухо ответила девчонка. — Я про то, что их надо тщательно прорисовать. И пожалуйста, думайте о чем-нибудь более приятном. А то у вас лицо слишком печальное…

Роберт лишь вздохнул.

— Что? — усмехнулась дерзко художница, — обеспеченная жизнь, красавица жена, доченька Лизонька… Все это не в радость?

Роберт рассердился. Бледное лицо вспыхнуло гневом, глаза засверкали. Лиза это заметила — и испугалась. Но он сдержался — и не ничего не ответил…

— Простите, — искренне раскаялась Лиза, — я не хотела вас обидеть.

— Ничего, — он смог разжать зубы. — Окей. Yes, моя жизнь есть обеспеченная. Много работы. Я ее люблю. Но Тереза — не моя жена. Чужая. А Лиззи — не моя дочь. Я есть одинок. Хотя, нет, — он поправился, — есть еще папа с мамой.

— Вы счастливец, — прошептала Лиза.

— Sorry, — он понял, что сказал бестактность, вспомнил вчерашний день, про то, что у нее родители умерли… — Простите.

— Нормально, все нормально. Расскажите про них… Если можно…, - попросила Лиза.

— Они есть пожилые, добрые, немного смешные. Они любят меня. Я купил огромный дом за городом для них. Вместо квартиры, что у них была. Дом очень нравится им. Мама любит розы. Папа все время наводит порядок — хотя у него и так все идеально, на мой взгляд… Что еще? Им есть печально, что я очень редко живу дома.