Их машина, миновав шлагбаумы аэропорта, неслась в обратном направлении. Пулковское шоссе, съезд на кольцевую, пара километров по ней, съезд в город… Владимир подумал и стал набирать телефон Степана.

— Да понял я, понял, — Степа всегда все понимал быстро, — сейчас там будут тебе и адвокат, и «скорая», не дергайся так. Сейчас все будет.

— Я боюсь, — Владимира начало трясти, — Степа… Я так боюсь…

— Успокойся, — с нажимом произнес друг, — ты должен успокоиться. Ей на этот момент только твоей истерики не хватает…

Шофер между тем гнал машину городом, странными узкими проездами между какими-то складами, грязной, разбитой дорогой под кольцевой, трамвайными путями… И все это, особо не снижая скорости. Да, подвеску в это утро никто не щадил…

— Мы выедем на кольцевую перед аварией. Там, по идее, не должно быть перекрыто… Все, поворачиваем.

Снова загудел телефон.

— Да, — Владимир пожирал глазами дорогу, где скопились машины. Скорость пришлось снизить.

— Добрый день, — голос был одновременно и внушителен и мягок. Можно сказать, и профессионально внушителен, и профессионально мягок, — меня зовут Семен Яковлевич, я адвокат, звоню по поручению Степана Сергеевича.

— Да, — повторил Владимир, напряженно вглядываясь вперед — шоферу никак не удавалось втиснуть машину, — может, проще ногами?

— Возможно, — ответил шофер. — Только аккуратно — все нервные…

Владимир выскочил из машины, соседние испуганно загудели.

— Я вас слушаю, — проговорил он, вдруг понял, что держит трубку около уха.

— Ты охренел? — заорали ему из окна соседней машины. — Куда под колеса?

— У меня жена там! — заорал он в ответ. — И дети!

— Главное, — донеслось до него, наконец, — главное, ничего не предпринимайте. Никаких разговоров, никаких действий. Я буду минут через десять или пятнадцать, максимум… И «скорая» подъедет, мы увезем Терезу Ивановну, нечего ей там делать…

Владимир нажал на отбой и стал озираться — где же в этом хаосе Тереза?

Покореженные машины действительно были разбросаны по всем пяти полосам. Возле каждой стояли люди — по одному или группами. Выражение лиц у всех было странно схожее — смесь недоумения и… счастья, что ли?

— Подумайте! — громкий, возбужденный мужской голос разносился над всей этой жутью, — подумайте! Железо — всмятку, в хлам. Ни одна машина восстановлению не подлежит. А люди! Люди все живы!

Чуть дальше всхлипывала женщина, разговаривая с кем-то по телефону:

— Слава Богу! Слава Богу! — в такт своим словам она раскачивалась всеми телом. — Я детей почему-то дома оставила. А они так поехать хотели…

Ее машина была основательно впечатана капотом в левую разделительную полосу. А вот зада у машины не было. Ни багажника, ни мест пассажиров. Вместо этого всего был грузо-пассажирский мерс.

Водитель этой машины тоже объяснялся по телефону. Заикался он сильно, но старательно пытался донести до сведения начальства, что москвичей из Пулково он не заберет не по своей вине.

Владимир вдруг понял, что он стоит на месте, не в силах сделать ни одного шага. Какой там шаг, он ни вздохнуть, ни выдохнуть не мог. Потом до него донесся тот самый противный голос, что он уже слышал в трубке.

— Сейчас приедут отец с матерью, вы все об этом пожалеете! — молодой человек, видимо, никак не мог уняться.

На звук этого голоса Владимир и пошел. Все быстрее и быстрее. Огибая обломки и людей. Так он и увидел Терезу. И мальчишек. Они сидели на асфальте, рядышком, вжавшись спиной в железо правой разделительной полосы. Без кровинки в лице. Та груда металлолома справа, что лежала на боку, впечатанная с одной стороны в другую сторону металлолома, и придавленная сзади еще одной, была, видимо, останками ее джипа.

Увидев это, Владимир что-то закричал и побежал. Руки и ноги снова стали его слушаться, во рту, правда, остался саднящий привкус желчи.

Живы. Главное, все живы…

— Тереза, — рухнул он рядом, — Тереза… Мальчишки… У вас все цело?

Он неловко и неумело ощупывал руки и ноги Якову и Ивану, заглядывал в глаза Терезе, пытался погладить ее по голове. Она вдруг всхлипнула и кинулась к нему. Ее била дрожь.

— Я тебя люблю! Понимаешь? — повторяла она как заведенная.

— Упокойся, — гладил ее по голове Владимир, — успокойся. Я здесь…

— А вы кто? — раздался над ним требовательный голос неугомонного паренька.

— Отойди от них, — другой голос, насмешливый и злобный одновременно, — отойди, Христа ради! Не видишь — муж. Ты и так все это организовал, когда из-за поворота на двухстах вылетел и с управлением не справился…

— Это муж, — не слушал мальчишка. — Значит, он платить будет? А он богатый? Где-то я его видел…

Владимира подкинуло. Он бы убил. Не раздумывая. Растерзал бы, вырвал бы кадык… Долго бы смотрел на свои руки в крови. С удовольствием. Потом он понял, что хрипит, а его удерживает мужик, который сначала пытался заткнуть мальчишку.

— Спокойно, — говорил он Владимиру, — спокойно. Дождемся адвоката. Мне его запретили трогать…

— Мне тоже, — обмяк актер, приходя в себя, — спасибо вам.

— Не за что, — отпустил его мужик, — это счастье, что я с женой разругался перед отъездом, она фыркнула и дома осталась. Она в положении… Седьмой месяц. А не дай Бог, что — я сам этого недоноска порешил, безо всяких адвокатов.

Парень, наконец, отошел. Владимир стоял, хватая ртом воздух, боясь спросить Терезу о главном. Хотя какой смысл спрашивать, если она сама не знала ответ на вопрос: жив ли ребенок внутри нее. Или все-таки погибшие в этой аварии есть?

Тереза вдруг стала бормотать что-то, бессвязно. Владимир сел рядом, усадил ее к себе на колени — от асфальта же холодно. Иван и Яков тоже прижались к нему с разных сторон.

— Это я виновата! — разобрал он, наконец. Владимир поморщился — ну что еще могло сказать это невозможное создание. Только так!

— После нашего разговора я поняла, что ненавижу себя. За то, что лгала, когда говорила вчера, что ты не стал близким мне человеком. За то, как обошлась с тобой. За ревность… За непомерную гордость. За свои решения… За то, что мне больше всего хотелось обнять тебя, закрыть глаза и остаться рядом. Несмотря ни на что.

Еще я поняла, что ненавижу не только себя, но и весь этот мир. Ненавижу и не хочу жить. С этой мыслью я ехала на дачу. С этой мыслью я заснула. С ней же проснулась. С ней же села за руль и повезла детей в Пушкин, чтобы как-то отвлечься… Видимо, Господь и решил мне объяснить, в чем ценность бытия. И смысл жизни заодно…

— Слушай, — Владимир даже потряс ее. Слегка. — Если ты меня любишь, если ты решила, что хочешь остаться со мной, если ты даже не смогла рассердиться на меня за скандал со Степаном, тогда… Тогда почему? Из-за звонка?

— Нет. Не только. Я просто решила, решила еще летом, что заставлять тебя жить со мной по причине беременности — это и некрасиво, и неправильно. И подло по отношению к тебе… И я это уже проходила, и не к чему хорошему это не приведет… Володя, что с тобой?

Зубов и сам не понимал. Его трясло. Он и плакал, и смеялся. А когда он смог говорить, то сказал любимой женщине:

— Тереза, какая же ты несусветная дура!!!

Потом было много всего.

Адвокат, который объяснял родителям восемнадцатилетнего паренька, насколько они попали… Что их ресторан — это еще не повод для их сына так чудить. Мальчишка со стажем вождения в два месяца, который искренне считал, что виноваты в аварии все, кроме него, решившего погонять по кольцевой…

«Скорая», которая увезла Терезу. Спокойствие, которое ее охватило, когда она поняла, что о ней позаботятся, что не надо никуда бежать, не надо ничего предпринимать — кто-то все взял на себя…

Нервная ночь в больнице — к ночи у нее разболелся живот. Огромная гематома, выступившая там, где ее рубануло ремнем безопасности, когда машина после столкновения перевернулась. Мама, которая принеслась, как только узнала о случившемся, и которую положили тут же, на соседнюю койку отдыхать под капельницей — так, на всякий случай, по знакомству…