«Который из вас Макс?» — бросает старший из бандитов, безо всякой очевидной причины вперившись взглядом в Глашвитца и покачивая увесистым алюминиевым чемоданом в руке. «У нас поручение».

«Вы ААОАП, по всей видимости?» — спрашивает Манфред.

«Угадали. Если вы Макс — у меня приказ о задержании…»

Манфред поднимает руку. «Не я вам нужен вовсе…» — говорит он — «…А эта леди». Он показывает на Пэм, застывшую с раскрытым ртом и безмолвно протестующую. «Видите ли, но интеллектуальная собственность, которую вы преследуете, желает быть свободной. И теперь она свободна настолько, насколько возможно — она управляется и защищается сложной системой корпоративных инструментов, размещенной в Нидерландах, а главный акционер, по состоянию на четыре минуты назад — это моя жена Памела, которая присутствует здесь, и скоро станет бывшей». Он подмигивает Глашвитцу. «Правда, она ничего не контролирует».

«Ты хотя бы понимаешь, с кем ты вступил в игру, Манфред?» огрызается Памела, потеряв самоконтроль. Охранники движутся, как будто переглядываясь. Один из головорезов ААОАП, тот, что помоложе и поздоровее, нервно дергает своего босса за куртку.

«Ну…» Манфред берет чашку кофе и делает глоток. Он корчит гримасу: «Пэм добивалась урегулирования развода, не так ли? Наиболее ценные активы из тех, которыми я владел — это права на некий рекатегоризированный продукт сдельного труда, проскользнувший сквозь пальцы ААОАП несколько лет назад. Часть культурного наследия двадцатого века, взятая под замок еще раньше — музыкальной индустрией прошлого десятилетия. Janis Joplin, The Doors, и другие — артисты, которых уже не было с нами, чтобы защитить свои права. Когда музыкальные картели грохнулись, права отправились на прогулку. Я тогда взял их, имея своим замыслом именно отпустить музыку на свободу. Вернуть ее в публичный домен, если уж на то пошло».

Аннетт кивает охранникам. Один из них кивает в ответ и начинает бормотать и гудеть что-то в микрофон на шее. Манфред продолжает. «Я работаю над решением парадокса центрального планирования — задачей выстраивания взаимодействия анклава с центральным планированием и внешней рыночной экономики. Мой добрый друг Джанни Витториа предположил, что у нашего способа решения этой задачи могут быть и другие применения. Формально, я не освободил музыку — я отдал права различным процессам и агентам в сети холдинга изобилия, который в настоящий момент насчитывает один миллион, сорок восемь тысяч пятьсот семьдесят шесть компаний. Они быстро обмениваются друг с другом — любая компания владеет правами на каждую конкретную песню в среднем около, э-э-э, пятидесяти миллисекунд. Теперь поймите, я не владею этими компаниями. Я даже не имею в них никакой доли — я передал Памеле, которая сейчас перед вами, все, что с этого имел. Я выхожу из этого дела, Джанни предложил мне кое-что намного более интересное и вызывающее».

Он потягивает кофе из чашки. Музыкальный мафиози-мордоворот буравит его взглядом. Пэм буравит его взглядом. Аннетт стоит, прислонившись к стене, и похоже, все происходящее ее весьма развлекает. «Может, вы предпочтете уладить дела между собой?» спрашивает Манфред. В сторону, Глашвитцу: «Я не сомневаюсь, что вы оставите свою распределенную атаку перегрузки запросами до того, как я спущу на вас итальянское правительство. Кроме того, вы можете подсчитать, что стоимость активов интеллектуальной собственности, переданных Памеле — стоимость, которую эти джентльмены им приписывают — находится где-то в диапазоне значений, превышающем один миллиард долларов. Но поскольку это больше, чем девяносто девять и девять десятых процента стоимости всех моих активов, вам придется поискать гонорар где-то еще».

Глашвитц осторожно встает. Главарь переводит взгляд на Памелу. «Это действительно так?» — вопрошает он. «Этот чмырь передал вам активы интеллектуальной собственности Сони-Вертельсманн-Майкрософт-Мьюзик? У нас есть претензии на собственность! И вы придете к нам для распространения, а иначе у вас будут большие проблемы».

Второй головорез бурчит в доказательство: «Запомни, эти эм-пэ-три, они вредят здоровью!»

Аннетт хлопает в ладоши. «Не могли бы вы покинуть мои апартаменты, пожалуйста?» Дверь, чуткая, как всегда, открывается нараспашку. «Вы более не являетесь желанными гостями здесь».

«Это означает, что и ты тоже» — добродушно объясняет Манфред Пэм.

«Ты, ублюдок» — плюет она в его сторону.

Манфред натягивает улыбку, пораженный своей неспособностью ответить ей так, как она желает. Что-то изменилось, как будто исчезло между ними. «Я полагал, ты желала получить мои активы. Похоже, связанные с ними обязательства — это чересчур много для тебя?»

«Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Ты, и двоя двух… двухбитная еврошлюха! Я распну тебя за пренебрежение родительскими обязанностями!»

Его улыбка застывает. «Попробуй, и я засужу тебя за нарушение прав на патенты. Геном-то как раз принадлежит мне».

Пэм это застает врасплох. «Ты запатентовал собственный геном? Что случилось с дивным новым коммунистом, свободно делящимся информацией?»

Манфред перестает улыбаться. «Случился развод. И Итальянская Коммунистическая Партия».

Она поворачивается на каблуках и гордой походкой, со своим ручным адвокатом в кильватере, покидает апартаменты, бормоча что-то про коллективные иски и про нарушения акта о защите авторских прав Диджитал Миллениум. Ручная горилла представителя ААОАП хватает Глашвитца за плечо, а охранники выходят из тени, подталкивая весь этот цирк через дверь на лестницу. Дверь быстро захлопывается за ними, отсекая зарождающийся хаос неминуемых рекурсивных исков, а Манфред издает колоссальный вздох облегчения.

Аннетт подходит к нему и опирается подбородком на его макушку. «Как думаешь, подействует?» — спрашивает она.

«Ну, ААОАП еще долго будут остервенело пытаться засудить сеть компаний за распространение музыки по каналам, не контролируемым мафией. Пэм получила права на всю музыку, это погашение ее претензий при разводе, но она не сможет их продать, не пробравшись через всю заваруху. И я оставил на заметку этой акуле закона — если он хочет взять меня, ему следует быть политически пуленепробиваемым. Хм-м-м. Возможно, придется записать в планы не возвращаться в США по эту сторону сингулярности».

«Профит». Аннетт вздыхает. «Не так просто понять твои пути. Как и эту апокалиптическую одержимость сингулярностью».

«Помнишь старую пословицу? Если любишь что-то, отпусти. Я отпустил музыку».

«Но ты же не сделал этого! Ты отдал права…»

«Но перед этим — как раз в последние несколько часов — я выгрузил всю нычку на несколько анонимизированных криптографически защищенных публичных файлообменных систем — так что жди буйного пиратства. А робокомпании настроены мной так, что автоматически будут давать разрешение на любой входящий копирайт-запрос, безо всяких взносов, и будут так делать, покуда бандюки не сумеют их взломать. Но я о другом. Я говорю об изобилии. Мафия никак, в конечном счете, не сможет остановить распространение. Пэм может воспользоваться своим куском пирога, если поймет, как — но она не поймет. Она ведь верит в классическую экономику, в распределение ресурсов при условии их дефицита. Но у информации совсем другие свойства. Чего такого в том, что люди смогут слушать музыку? И потому моя сеть работает не как центральная командная система советского образца, а как файерволл[93], предназначенный для защиты свободной интеллектуальной собственности».

«О, Манфред, ты безнадежный идеалист». Она поглаживает его плечи. «Что бы ни…»

«Дело не только в музыке. Когда мы разработаем работающий артилект[94], или когда мы поймем, как выгружать сознания, нам потребуются способы защиты их от юридических угроз. Джанни дал мне это понять».

Он все еще объясняет ей, как он заложил фундамент для трансчеловеческого взрыва в начале следующего десятилетия, когда она подхватывает его обеими руками, несет в постель, и совершает с ним неистовые действия нежнейшей близости. Ну и ладно — в это десятилетие он все еще человек.