Три бакалавра и пять эйкюэ остались живы только благодаря своим великолепным готическим доспехам. Но помяты они были изрядно, и каменной картечью, и последующей за выстрелом бомбарды свалкой тяжелых коней. У двоих поломаны ноги. У троих – руки. У еще одного – и рука, и нога одновременно. Остальные получили очень сильные ушибы и что-то вроде контузии. Глаза, по крайней мере, у всех были ошалелые. А один рыцарь стал к тому же плохо слышать.

Случилось то, что всегда случается, когда даже самый хороший план сталкивается с реальностью. Вмешался его величество Случай. Эти гасконские рыцари свиты д’Альбре в свободную от охраны посольства смену решили оторваться в городском публичном доме при бане. Откупили заведение, как говорится, на спецобслуживание, потому никто про них нам даже стукнуть не смог – не ведал.

Осажденная в отеле посольская свита умудрилась незаметно послать в баню пешего слугу, спустив его со стены над обрывом. И этот храбрец, ловко обойдя по дворам и крышам наши засады, протырившись в городе между патрулями хинетов, ворвался в бордель и призвал отрывающихся в гедонизме рыцарей Альбре к оружию и спасению самого посольства, которое находится во дворце. И самого их сеньора.

Зная свою службу, рыцари поехали в дом греха в доспехах и на боевых конях, чтобы, в случае чего, сразу быть во всеоружии. Вот им и пригодилось. Правда, не всем.

Разогнав проституток и немедля облачившись в доспехи, рыцари поспешили во дворец. Гасконцы не знают слова «трус». Увидев открытые ворота замка и опущенный мост, кавалеры с оруженосцами построились в колонну по три и, опустив забрала, галопом пошли в атаку, решив взять ворота наскоком «на копье».

Решетку мурманы опустить не успевали, и мэтр Пелегрини принял всю ответственность на себя, поднеся горящий трут к запальному отверстию бомбарды.

Как там было у Окуджавы: «Не раздобыть надежной славы, покуда кровь не пролилась…»

Вот кровь и окропила мой приход к власти в Беарне…

Случайная кровь… Но кто будет разбираться – случайно это произошло или намеренно… Теперь надо крепко думать о том, как этот инцидент вывернуть к вящей пользе.

Моей пользе.

Сиречь к пользе государственной, а не абы как.

Толпа придворных немного рассосалась в тронном зале. И то, сколько забот сразу навалилось: и организационных – как всех понаехавших прокормить и разместить, и медицинских, и тюремных… Остались, видно, только самые бездельники, которым нечем полезным заняться. Но и их приставим к делу – дайте только срок. А сейчас пусть поработают массовкой.

Около трона стояла тоненькая девчушка, сцепив ладони опущенных рук. За ней маячили две тетки монструозного вида. «Каталина», – догадался я. И тут же это имя мне шепнул и Микал. И дуэньи ее. Церберы девичьей невинности.

Снова сев на трон, я обернулся к сестре. Улыбнулся. Девочка того стоила. Просто прелесть какая скромница. Такая же золотовласая, как и я. Кареглазая. Лицо узкое, и нос лишь чуть-чуть длиннее, чем хотелось бы.

– Милая Каталина, ты знаешь, зачем тебя сюда позвали с женской половины?

– Да, братец, мама сказала, что я должна тебе принести присягу за свои виконтства, – с готовностью откликнулась она.

– Да, милая сестрица, ты все правильно поняла.

– А ты меня не отдашь замуж за старика? – с подозрением и надеждой спросила Каталина, пристально глядя в мои глаза.

– Нет, не бойся. Этот старик за свою дерзость уже сидит в башне, – поспешил я ее успокоить, – он не достоин тебя.

– Как чудесно! – Виконтесса от радости даже запрыгала на месте и захлопала в ладоши. – Я тебя люблю, Феб.

Какой она все же еще ребенок! Впрочем, ей только двенадцать лет… Ну, двенадцать с половиной. Действительно ребенок. Ей еще в куклы играть, секретики в саду закапывать, но… в эти времена таких девочек вовсю замуж отдают. Какие темпора – такие и морес.

Девочка подошла к трону, поднялась по ступенькам, встала на колени и вложила свои руки в мои ладони. Посмотрела мне в глаза и с улыбкой произнесла:

– Смотри… не обмани меня. Ты мне обещал молодого жениха и знатного.

– Молодой будет, обязательно. И знатный. Даже красивый, – широко улыбнулся я, – обещаю.

Придворные тоже заулыбались. Что за прелесть эта Каталина, одним своим видом поднимает настроение. И чувствуется, что во дворце ее любят.

– Тогда-а-а… – протянула девочка ноту и, видимо вспомнив, что надо говорить, затарахтела тоненьким голосочком: – Я – донна Екатерина де Фуа, виконтесса де Кастельброн, де Марсан, де Габардан и де Небузан, вручаю тебе, Франциск, принц Беарна, конде Бигорра и конт де Фуа, свои земли и самое себя под защиту и покровительство и обещаю быть тебе верной, не умышлять против тебя никаких козней, ни против людей твоих, ни против замков твоих. Быть тебе верным вассалом по всем нашим законам… И вообще быть верной, вот.

И смотрит на меня ожидающе карими глазищами.

– Я – дон Франциск де Фуа и Грайя, Божьей милостью суверенный принц Беарна, конде де Бигорр, принимаю твою клятву верности и обещаю во всем быть тебе защитой и покровителем, таким, каким бы был тебе наш отец. Нарекаю тебя, Екатерина де Фуа, моей прямой наследницей до того срока, пока у меня не появятся свои дети. Встань, сестра моя.

Каталина поцеловала мою руку и встала с колен, а я – с трона, и мы скрепили наши клятвы поцелуем. Целоваться сестра не умела.

После чего я взял ее за худенькие плечи и повернул лицом к залу.

– Вот твой жених, сестренка. Молодой, знатный, красивый и герой – дон Саншо Лоссо дела Вега, инфант Кантабрии. Первый сын и наследник дюке Сантандера. Все как я тебе обещал. Слово принца тверже стали.

Вечером был пир. Как положено. Помолвка все-таки владетельных особ, а не абы что. Тем более что все приготовления к такому пиру были сделаны заранее под д’Альбре. Не пропадать же добру… к тому же все затраты на празднество понес Беарн. Паук по своей жадности прислал маман только советы.

Каталина была если не счастлива, то рада. Это на ее лице читалось каждым. После старика… Ну это для нее, двенадцатилетней, старика – порушенному жениху было едва за сорок. Вполне нормальное возрастное сочетание для Средних веков… Так вот после старика даже одноглазый, но молодой, статный и более знатный дон Саншо пошел за первый сорт. Тем более она его хорошо знала с детства. И к тому же женщины, даже такие мелковозрастные, как Каталина, всегда чувствуют, кто их любит, а кто – так… интересуется. А Саншо Каталину любил.

Маман сидела за столом рядом со мной и периодически шипела на меня рассерженной кошкой. Все порывалась по привычке совместить пир с политикой.

– Мой брат никогда тебе этого не простит, Франсуа… – шипела она мне в ухо.

Ну да… мать в искренней заботе о своем сыне. Так и поверил… Три раза.

– Руки у него коротки, – ответил я. – Пусть он сначала с Анжу разберется. Да и здоровье у него в последний момент стало далеко не то. Анжу у него под боком, а Беарн далеко.

– Он еще и тебя переживет… – шикнула маман мне в ухо, чтобы не слышали другие, – все его болезни – только хитрость, и ничего более.

– Неужели даме Мадлен не хочется счастья собственной дочери? – сбил я слегка тему.

– Кто и когда интересовался личным счастьем принцесс? – парировала маман. – Меня также никто не спрашивал, хочу ли я замуж за Гастона. Слава Создателю, твой отец не был неотесанным деревенским мужланом, и я смогла его полюбить. Только он чересчур был кабальеро… от того и погиб на бессмысленном провинциальном турнире, ничего не дающем для политики страны.

– Маман, давайте праздновать. Для политики у нас еще будет достаточно времени. А вот когда мы еще сможем порадоваться за сестру? – осадил я ее порывы.

Встал, поднял кубок и провозгласил:

– Саншо, Каталина, вы хоть поцелуйтесь. Теперь вам это можно, так как вы официальные жених и невеста.

И прикусил язык, потому как сильно захотелось по привычке крикнуть «горько», а уместно ли это на католической помолвке, я не знал.