На дальней стороне Золотого дома у подножия Эсквилина Нерон держал в одном из садов большой зверинец. Очевидно, сторожа сбежали вместе со всеми и кто-то не запер клетки.

Огромный зверь помедлил. Он уставился на Тита, поводя усами и подрагивая хвостом, – великолепный самец с красивой темно-желтой шкурой и пышной гривой.

Тит застыл. По хребту потекла струйка пота. Он машинально потянулся к фасинуму, но того не оказалось на месте: Тит сам отдал его Луцию.

Лев склонил голову набок, тряхнул гривой и, похоже, принял решение. Он неторопливо двинулся прямо к человеку.

Тит с трудом подавил желание броситься наутек. Он видел, как осужденные преступники бегут от львов на арене, и дело всегда кончалось плохо. Он решил попробовать напугать зверя криком, но обнаружил, что не способен издать ни звука.

Лев дошел до человека, вытянул шею и потерся мордой о его бедро. Бестия издала, как показалось Титу, ворчание, но он быстро понял, что огромная кошка мурлычет. Лев взглянул на него большими глазами и потерся о другое бедро.

Дрожащими руками Тит осмелился дотронуться до львиной гривы. Зверь высунул длинный шершавый язык и лизнул ему руку.

Тит медленно повернулся и вышел в дверь, не забывая поглядывать на льва. Тот озадаченно наблюдал за человеком, но не трогался с места. Затем запрокинул голову, разинул клыкастую пасть и зевнул.

Как только Тит очутился вне поля зрения льва, он ускорил шаг, а потом перешел на бег.

Свернув за угол, он налетел на пару домашних рабов средних лет, мужчину и женщину, – первых людей, с момента прихода в Золотой дом. Мужчина опрокинулся навзничь, выронив битком набитый мешок. Тот распахнулся. По мраморному полу со звоном разлетелись серебряные чаши, блюда и столовые приборы.

Женщина устояла и покрепче перехватила такую же полную котомку из простыни, связанной углами. Она выпучила на Тита глаза.

Тот перевел дух. Не дав ему заговорить, рабыня густо залилась краской и выпалила:

– Почистить! Мы несли вещи… почистить!

Разлетевшаяся утварь уже замерла, за исключением одного блюдца. Звеня металлом по мрамору, оно по сужающейся спирали докатилось до края. Наконец, ударившись в стену, упало и мелко задребезжало. Серебро, не потускневшее ни на йоту, ярко сверкало на полу.

Тит пропустил мимо ушей откровенную ложь.

– Где все? – спросил он.

Женщина пожала плечами:

– Разошлись кто куда.

– А твой хозяин? Где император?

– Недавно мы видели его в большом дворе. Сидел у подножия Колосса. Тебе надо идти прямо…

– Я знаю, где это, – оборвал ее Тит. Он поспешил в указанном направлении. Из-за спины донеслись пререкания рабов, которые принялись собирать рассыпанное серебро.

Входившего в большой двор – впервые или в сотый раз – неизменно накрывало головокружительное благоговение. Здесь все превышало любые человеческие мерки. Протянувшаяся вокруг галерея подошла бы великанам; ее исполинские колонны, облицованные попеременно белым и черным мрамором, были под стать огромным мраморным плитам, которыми вымостили пол. Зенодор убедил Нерона, что контраст черного и белого разительным и в то же время наиболее гармоничным образом выделит гигантскую позолоченную статую, установленную посреди двора и высотой превосходящую все, на что падал взгляд.

От шеи и ниже обнаженная фигура сложением ничуть не напоминала правителя с его выпирающим животом и тощими ногами. Но Зенодор отлично передал лицо Нерона, которое мгновенно узнавалось даже издали. Император был изображен в облике бога солнца Сола, от головы его расходились лучи.

Тит разглядел у подножия Колосса четыре крошечные фигурки. Одной был Нерон, узнаваемый по пурпурно-золотым одеждам; он пластом лежал на спине. При этом он пел – если протяжные ноты, которые разносились по всему необъятному двору, можно назвать пением.

Что же касалось троих остальных, то один, явно мужчина, расхаживал взад и вперед, тогда как другие, мужчина и женщина, стояли близко друг к другу и разговаривали. Все трое прекратили свои занятия и с трепетом уставились на приближающегося Тита. В парочке Пинарий узнал Эпафродита, личного секретаря Нерона, и наряженного в женское платье Спора, с которым тот совещался. Расхаживал же Феон, самый доверенный вольноотпущенник Нерона. Все трое признали сенатора и облегченно вздохнули.

Нерон лежал в ногах приближенных. На груди у него покоились две металлические пластины, скрепленные кожаными ремнями. Он тянул ноту бесконечно долго, упражняя легкие. От него разило луком: готовясь к певческим состязаниям, Нерон прибегал к особой диете из оливкового масла для горла и лука для очистки носа и раскрытия легких.

Тит поднял взгляд на Колосса, затем посмотрел на распростертого императора. Как велик один и мал другой! Нота, что издавал Нерон, все длилась, пока наконец легкие певца не опустели, и он сделал глубокий вдох, преодолевая сопротивление нагрудных металлических пластин. Наполнив легкие вновь и раздув грудь, Нерон запел снова – еще выше, чем раньше.

Тит посмотрел на спутников императора. Эпафродит, чисто выбритый и с тронутыми сединой висками, был весьма образованным вольноотпущенником-греком. В качестве награды за главную роль в раскрытии заговора Пизона Нерон сделал его личным секретарем и придворным казначеем. Он лучше всех разбирался в ежедневных денежных операциях Золотого дома, а в хитроумной имперской бюрократии никто не мог добиться значимого результата без ведома и одобрения Эпафродита. Он изучал философию и славился завидным хладнокровием в критических ситуациях.

Прическа, макияж и элегантная стола Спора подчеркивали его разительное сходство с Поппеей. Как и поза: одна нога чуть впереди другой, руки уперты в бока, подбородок вздернут. Но когда евнух повернул голову, Тит увидел на его щеке безобразный кровоподтек. Спор, перехватив взгляд сенатора, дотронулся до синяка и отвернулся.

Вольноотпущенник Феон, метавшийся взад и вперед, находился в полном отчаянии. Он был моложе Эпафродита, но при Нероне вознесся стремительно. За верную службу император щедро наградил его разнообразным имуществом, включая загородное имение близ Номентанской дороги.

Долгая нота вновь сменилась тишиной: Нерон опять истощил легкие. Тит подумал, что император прервет свои упражнения и как-то отреагирует на его приход, но Нерон сделал очередной глубокий вдох, вздыбив металлические пла стины, и выдал новую ноту, теперь очень низкую.

Тит услышал, как к ним кто-то бежит. Еще не повернувшись, он понял по неровным шагам, что это Эпиктет, раб Эпафродита. Эпиктет хромал на одну ногу и, будучи вынужденным бежать, передвигался неуклюжими скачками. Раб был молод и едва успел отпустить бороду, которую не подреза́л в манере философов и педагогов.

Эпиктет добрался до группы людей и остановился, переводя дыхание. Он не привык бегать. Нерон не обратил на него внимания. Допев ноту, он начал заново наполнять легкие.

– Цезарь! – произнес Эпафродит. – У раба могут быть новости. Не оторвешься ли ты от своих упражнений?

Нерон закатил глаза, чтобы взглянуть на Эпафродита, затем расстегнул кожаные крепления, и металлические пластины с лязгом упали на мрамор. Император вскочил на ноги. Глаза у него блестели. Он широко осклабился. Тит не знал, что и думать о приподнятом настроении императора. Наверное, то был побочный эффект дыхательной гимнастики.

– И какие же новости? – осведомился Нерон. – Старому козлу снесли голову?

Старым козлом он называл Сервия Сульпиция Гальбу, прокуратора Испании, который вел на Рим свои легионы. Гальба, годами за шестьдесят, был высок, голубоглаз, морщинист лицом и совершенно лыс. Во многих смыслах он являлся полной противоположностью Нерона: расчетливый военный стратег, не любящий показухи и обладающий репутацией безжалостного приверженца дисциплины. После убийства Калигулы некоторые сенаторы прочили в преемники именно Гальбу, но тот вежливо отказался выдвинуться и верно служил Клавдию. В дальнейшем, когда пошатнулась власть Нерона, не имевшего наследников по линии Августа, сторонники Гальбы убедили прокуратора, что его время пришло. Открытые притязания на власть и весть о походе Гальбы на город породили в Риме хаос.