Выход Нерона за грань понятий о мужском и женском казался Титу еще одним проявлением божественной природы правителя. Аппетиты Нерона не зависели от мнимых несовершенств смертного тела. Бог-император мог превратить мальчика в девочку и до известной степени даже воскресить мертвых.

Но восторженные прозрения Тита разделяли не все. Умы более грубые неизбежно сделали нетрадиционную связь предметом насмешек. «Счастливы были бы люди, будь у Неронова отца такая жена!»[19] – высказался один.

Тит долго смотрел на оскверненную статую императора у маленького фонтана. Он забрался на пьедестал, намереваясь сорвать нелепый парик и мешок отцеубийцы; затем услышал, что приближаются какие-то люди. Пьяными голосами они распевали очередной куплет из песенки, которую он слышал возле таверны:

Гуляки были вооружены какими-то дубинками; Тит понял это, услыхав, как на ходу они колотят ими по стенам домов.

Спрыгнув с пьедестала, он поспешил прочь.

Сейчас, озираясь на прошлое, уже бессмысленно разбираться, каким образом заварил эту кашу Нерон. Тит старался вспоминать светлые времена. Золотой дом, пусть даже не достроенный, стал величайшим архитектурным шедевром своей эпохи. Нерон дерзнул создать жилище, которое и впрямь подходило для бога, – место настолько прекрасное, что оно восхищало взор, откуда ни посмотри, а каждый из сотен его залов погружал гостей в неописуемую роскошь. Какие вечера устраивал там Нерон, приглашая лучших и красивейших исполнителей из всех уголков света, давая пышные пиры и обеспечивая самые утонченные и поистине неземные чувственные наслаждения! «Боль – удел смертных, – говорил Нерон. – Наслаждение – божественно». Гость Золотого дома становился полубогом, пусть лишь на одну ночь.

Славные времена в Золотом доме были незабываемы, но их превзошло грандиозное путешествие Нерона по Греции. Вдали от цензорских косных взоров римских сенаторов и их жен император открыто выступал в легендарных греческих театрах, сыграв великие роли – Эдипа, Медеи, Гекубы, Агамемнона, – и Тит, неизменно находившийся рядом, получал ауспиции перед его представлениями. Несмотря на многочисленные призы, полученные Нероном, отдельные грубые критики заявляли, будто певческий и актерский таланты императора в лучшем случае посредственны. Сопровождавший Нерона Веспасиан уснул на одной из его декламаций, и лишь несколько избранных, Тит в том числе, сумели во всей полноте оценить незаурядность дара императора.

Куда ни приезжал Нерон, театр бывал набит битком, всем хотелось увидеть императора на сцене. В классических драмах, выступая в старинной греческой традиции, он прикрывался трагической маской. В пьесах более современных, где актеры играли с открытыми лицами, Нерон, из соображений благопристойности, все равно носил маску, но только не персонажа, а свою собственную. По мнению Тита, это только обостряло впечатление. Было поистине странно видеть маску императора и знать, что за ней он сам и скрывается. И до чего же удивительно изменялась вся логика театра, когда Нерон находился на сцене! Обычно публика чувствовала себя невидимой, и вся мощь ее коллективного взора сосредотачивалась на одном человеке, но кто мог ощутить себя незримым под ответным взглядом императора? Аудитория становилась зрелищем, актер – наблюдателем. Когда-то театры являлись учреждениями культовыми, а пьесы представляли собой религиозные обряды. Нерон возродил священную власть театра, превратив его посещение в по-настоящему сверхъестественный опыт. Тит вновь и вновь испытывал благоговение перед гением бога-императора.

Наконец Пинарий достиг искомого входа – переднего двора, первоначально устроенного Августом. Доспехи Божественного Августа оставались на прежнем месте, как сохранились бронзовые двери и мраморный портик с рельефным лавровым венком. Но два лавра у ворот, посаженные некогда Ливией и чудом избежавшие Большого пожара, были голы и, к смятению Тита, зачахли. Он тронул ветку. Хрупкая и почерневшая, она обломилась у него в руке.

В памяти всплыли слова, которые Тит однажды сказал Нерону и Поппее: «Я верю, что век этих лавров сравняется с веком потомков Божественного Августа». Теперь деревья погибли. Тит содрогнулся, удрученный видом засохших деревьев сильнее, чем рыщущими по улицам бандами.

Огромные бронзовые двери были закрыты. Тит налег на створку. Тяжелая махина поначалу не поддавалась, но в конце концов он сумел приоткрыть ее ровно настолько, чтобы проскользнуть в щель.

Бывший приемный покой скромного дома Августа превратился в сад под открытым небом. Там росли вишни и виноградники, розы и другие благоуханные цветы, а подстриженные кустарники изображали животных. За садом простирался луг с искусственным скалистым водопадом. Дальше находились коридоры и покои, за ними – опять сады, и снова жилые помещения.

Бродя по дому и никого не находя, Тит оказывался то под крышей, то под открытым небом; подобные переходы в Золотом доме были сродни волшебству благодаря безупречной планировке. В помещении Титу часто казалось, что он находится посреди природного ландшафта, поскольку его окружали изображения буйной зелени, сверкающие зеленой мозаикой полы, журчащие фонтаны и высокие окна с видом на синее небо. Снаружи чудилось, будто он попал в изумительно декорированное помещение: мраморные колонны и слоновая кость оград, роскошные занавеси и мебель из камня и металла с изящной чеканкой, покрытая плисовыми подушками.

Сады и залы украшало великое множество статуй. Нерон опустошил всю империю, ища, чем бы заполнить свой огромный дом; только из Дельф он вывез пять сотен изваяний. Одни изображали богов, другие – смертных; одни были причудливы, вторые – эротичны, третьи – замечательно реалистичны, а четвертые – полны героики. Встречались старые и новые скульптуры, но каждая сияла свежей отделкой и выглядела так убедительно, будто в любую секунду могла заговорить.

Золотым домом занимались лучшие в мире художники, расписавшие не только статуи, но и каждую стену, и неимоверно высокие потолки. Для каймы и бордюров использовались геометрические фигуры, медальоны и образы, позаимствованные из природы, – листья, ракушки, цветы, а внутри обрамления располагались масштабные иллюстрации к великим сказаниям о человечестве и богах. Краски были крайне насыщенными и живыми; композиции – совершенными. Залов насчитывалось так много – сотни, – что Тит всякий раз при посещении Золотого дома неизменно открывал для себя новые, прежде невиданные, изобилующие совершенно незнакомыми рисунками, и каждые следующие покои казались краше предыдущих.

Не меньше завораживали полы и стены, покрытые мрамором, как и высокие колонны. Здесь встречались насыщенно-зеленый мрамор из Спарты, желтый с черными прожилками – из Нумидии, царский порфир из Египта, хотя все они уже не считались диковиной. Но имелся в Золотом доме мрамор таких цветов и текстуры, каких Тит не видывал нигде; его доставляли в Рим со всего света в огромном количестве и по неслыханной цене.

Многие полы внутри и снаружи были украшены мозаиками. Прекрасные картины обрамлялись многочисленными бордюрами, образованными головокружительно мудреными геометрическими узорами. В сюжетах присутствовали рыбаки, жнецы в пшеничных полях, гладиаторы на арене, колесничие в цирке, ученые в библиотеке, танцовщицы, приносящие жертву жрецы, играющие дети. Плитки сверкали, отражая свет под разными углами, благодаря чему казалось, что изображения живут и дышат под ногами идущего.

Переходя из сада в сад, из здания в здание и из зала в зал, Тит поражался мертвой тишине. Весь дворец выглядел брошенным. Безмолвие угнетало. Наконец, спустившись с террас на той стороне Палатина, где находился Форум, Тит услышал в соседнем зале шум. Прежде чем он сообразил, стоит ли спрятаться, из дверей вышел лев.