Траян и Адриан обменялись короткими понимающими взглядами. Оба являлись знатоками мужской красоты, а мальчик был на редкость хорош собой. Русоволосый и зеленоглазый, он мало походил на предполагаемого отца.
Траян взял секретарские заметки, прочел их и передал Адриану. Затем взглянул на Луция Пинария:
– Твои притязания на отцовство по отношению к мальчику в лучшем случае шатки, гражданин. Прежде всего, потому что ты не раскрываешь личность матери. По какой причине?
– Моя связь с матерью мальчика была незаконной, Цезарь.
– Иными словами – поводом для скандала.
– Да, не хранись она в тайне, вышел бы скандал, – кивнул Луций. – Вот почему я не хочу раскрывать личность матери даже притом, что она уже не пребывает в числе живых. Но я клянусь богами, что она была свободнорожденной женщиной и наш ребенок, соответственно, тоже таковым является.
– Уверен ли ты, что мальчик – отпрыск именно твой, а не другого мужчины?
– Абсолютно, Цезарь.
Адриан оторвался от записей:
– Если верить написанному, мальчика бросили вскоре после рождения неподалеку от Альба-Лонги. Собиратель пожал его и продал как раба, после чего ребенок сменил нескольких хозяев и в итоге оказался у теперешнего. Ты внятно описал все шаги, предпринятые к его отысканию, но откуда тебе знать, что найден нужный ребенок?
– Из-за физической особенности.
Адриан снова заглянул в записи.
– Ах да, вижу, перепонка меж пальцев. – Он посмотрел на мальчика и улыбнулся. – Лицо у него безупречно, однако боги наградили его тайным изъяном. Просто поэма Феокрита.
Траян со смехом покачал головой:
– Маленький Грек! Да найдется ли хоть один смазливый мальчишка, который не напомнил тебе какую-нибудь поэму? Но где же нынешний хозяин мальчика? Пригласите его.
Вошедший человек носил не тогу, а яркую тунику, и его провинциальность явно подтверждал заметный греческий акцент.
– Меня зовут Акакий, Цезарь. Я живу в Неаполе. Мальчик является моей собственностью.
Траян взглянул на его ноги:
– Сандалии у тебя покрыты пылью.
– Мраморной пылью, Цезарь. Я скульптор. И приобрел этого раба, поскольку прежний владелец подметил в нем склонность к ваянию и предложил его мне. Мальчик живет со мной пять лет. У него немалый талант. Нет, не просто немалый – божий дар. Благодаря данному мной образованию он стал весьма искусным ремесленником, и мне сдается, что со временем он превратится в настоящего художника – возможно, даже великого. В этого раба, Цезарь, вложено много денег и времени, и если он одарен, как я думаю, то в будущем принесет мне солидный доход. Я не желаю его отдавать.
Траян поскреб подбородок:
– Понимаю. Выйдите все, Цезарь намерен поразмыслить.
– Но, Цезарь, – заговорил Луций, – я даже не успел сказать по существу…
– Факты записаны? Записаны. Можешь удалиться.
Когда тяжущиеся вышли, Траян приказал рабу принести вина.
– Похоже, дела не уладить без вдохновения от Бахуса, – заметил он, запрокинул голову и осушил чашу. – Ну, племянник, что скажешь? Кто есть Луций Пинарий: любящий отец, предпринявший геркулесов труд в поисках давно потерянного сына, или попросту старый похотливый козел, вознамерившийся отобрать чужого раба?
– Ты читаешь мои мысли, – откликнулся Адриан.
– Вы опять за свое! – вмешалась Плотина. – Неужто нельзя взирать на мир иначе, нежели через призму ваших наклонностей? Не каждому пятидесятилетнему мужчине охота спать с миловидными мальчиками.
Траян пригубил вторую чашу и усмехнулся:
– Дорогая Плотина, Пинарий даже ни разу не женился. И ты всерьез думаешь, что его не интересуют мальчики? – Он вдруг разразился хохотом и смеялся так звучно и долго, что пришлось утереть слезу. – Вспоминаю слова одного моего слуги. Дело происходило в годы службы отца губернатором в Сирии, я тогда был при нем трибуном. Однажды у меня выдался особенно тяжелый день, и дома слуга спросил, не подать ли чего. Я ему говорю: «Что ж, не откажусь, если подашь мне пару пятнадцатилетних сирийских мальчишек». А он мне с преданнейшим видом: «Разумеется, хозяин, но, если я не найду двух пятнадцатилетних, не привести ли одного тридцатилетне го?» Ну и остряк он был!
Прыснула даже Плотина. Она давно смирилась с наклонностями мужа и легко потешалась над ними. Ее радовало, что мужу хватает чувства юмора и он умеет посмеяться над собой. Молодой же Адриан, наоборот, относился к таким вещам чрезвычайно серьезно. Он имел обыкновение разглагольствовать о философских и мистических свойствах влечения, тогда как Траяну хотелось просто развлечься.
– Итак, – произнес Траян, – что нам известно о Луции Пинарии?
Адриан углубился в записи:
– Тут говорится, что он сразился перед Домицианом со львом. Представляете? Что стало со львом, про то ни слова, но Пинарий явно выжил.
– Домициану не угодили многие, – сказала Плотина. – На арене оказывались даже сенаторы. Приговор не чернит самого Пинария. Но раз уж он не погиб, возможно, боги к нему благосклонны.
– Его отец был близок к Нерону, – отметил Адриан. – Пинарий-старший содействовал авгурством самым постыдным замыслам императора.
– Нерона окружало много угодников, и не все они равные преступники, – парировала Плотина. – Сын не в ответе за ошибки отца.
– Но посмотрите-ка сюда! – сказал Адриан. – С этого надо было начинать, а не писать в конце. У него рекомендации от Диона Прусийского и философа Эпиктета. Оба сложили панегирики его добродетельности и честности.
– Так вот где я его видел! – воскликнул Траян, хлопнув себя по колену. – В тот день, когда мы вступили в Рим и ты послал меня здороваться с парочкой философов на Форуме. Луций Пинарий стоял с ними. Ну что же, коль скоро о нем хорошо отзываются Дион и Эпиктет, то дело, видимо, улажено. Ты согласна, Плотина?
Тяжущихся позвали обратно.
– Луций Пинарий, Акакий Неапольский, вот мое решение, – сообщил Траян. – Мальчика признают сыном Пинария. Хотя он вырос рабом, его будут считать свободнорожденным; он не вольноотпущенник, но по закону рожден и всегда являлся свободным человеком и сыном граждан. Однако с учетом неопределенностей данного случая тебя, Акакий, не в чем упрекнуть, и Луций Пинарий возместит тебе потерянные вложения суммой, равной той, которую пришлось бы выложить за такого же образованного раба.
– Цезарь, мальчик незаменим! – взвился скульптор. – Столь одаренного ученика мне уже не найти.
– Если ты считаешь талант слишком редким, то жалуйся богам, а не мне, – ответил Траян.
– Но, Цезарь…
– Решение окончательное. Ступай!
Несчастный скульптор удалился. Луций и мальчик остались стоять перед императором.
Траян с улыбкой подался вперед:
– Как тебя зовут, мальчик?
– Разные хозяева звали меня по-разному, – ответил тот, осмелившись взглянуть императору в глаза. – Акакий называл Пигмалионом.
– Неужели? И ты знаешь историю о Пигмалионе?
– Сей греческий скульптор сделал такую прекрасную статую, что влюбился в нее. Венера оживила статую, и Пигмалион на ней женился.
– Редкий случай греческой легенды со счастливым концом, – заметил Адриан.
– А как назовешь мальчика ты, Луций Пинарий? – спросил Траян. – Дашь ему свое первое имя?
– Нет. Если позволишь, Цезарь, то я нареку его Марком в твою честь.
– Моим первым именем, – расплылся в улыбке Траян. – Цезарь доволен.
Луций повернулся к мальчику:
– Итак, отныне, сын мой, ты будешь Марком Пинарием.
Впервые произнеся имя вслух, Луций едва верил в реальность происходящего. В свои пятнадцать сын не только нашелся и вернулся к отцу, но и созрел для взрослой тоги. Повинуясь порыву, Луций совершил поступок, который не смел даже помыслить возможным. На глазах самого императора он снял цепочку с талисманом и надел ее сыну на шею. Как делали до него бессчетные поколения Пинариев, Луций передал наследнику фасинум. Отец и сын обнялись.
Траян заметил золотой амулет только мельком. В недоумении он поманил пальцем Адриана и шепнул ему на ухо: