– И что происходит, если тот соглашается?

– Христиан арестовывают, сажают и предлагают выбор: признать императора и богов простым воскуриванием фимиама на алтаре или быть казненными.

– И среди них встречаются глупцы, которые и впрямь выбирают казнь?

– Эти люди – фанатики, Цезарь.

– А если магистрат бездействует?

– Тогда народ вершит правосудие сам. Дома христиан сжигают, их самих изгоняют; бывает, разгневанные соседи даже побивают их насмерть камнями. Ты сам понимаешь, что распри становятся головной болью для властей, отвечающих за порядок.

Траян задумчиво потер нос.

– Но ведь такие случаи редки? По моему опыту, большинство людей, будь то в Анциуме или Антиохии, стремятся поладить с соседями и не суются в их дела, даже если те христиане.

– А как они ведут себя в легионах? – спросил Адриан.

– Солдат-христианин, конечно, противоречив по определению, – сказала Плотина. – Мне казалось, что последователи культа провозглашают себя противниками убийства.

– Тем не менее есть донесения о наличии христиан и среди воинов Цезаря – там, где царит упадок морали. Легионер, отказывающийся принести перед сражением жертву богам, представляет собой безусловную опасность для товарищей. Никакой благочестивый римский солдат не пойдет с таким в бой.

Траян покачал головой:

– Мне кажется, официальная политика агрессивного выявления и наказания приверженцев столь крохотного культа станет пустой тратой средств, причинит несоразмерные хлопоты и без нужды взбаламутит народ. Я совершенно не хочу вознаграждать этих чествующих смерть фанатиков вниманием, которого они ищут. И не собираюсь следовать примеру Домициана, который готов был в любом признать христианина, если так говорит доносчик. Подобные обвинения превратились в легкий способ шантажировать врагов или избавляться от них, в чем и состоит одна из причин, по которой предполагаемая цифра может быть раздута, – обвиненных в христианстве больше, чем настоящих христиан!

Траян махнул рукой секретарю, который принес стило и восковую табличку. Император начал диктовать:

– Пометки касательно моего ответа на запрос провинциального губернатора в отношении христиан: людей таких не отыскивать. Если предстанут по обвинению и будут найдены виновными – наказывать. Но если такое лицо раскается и согласится почтить богов даже в последнюю минуту – прощать. Анонимные обвинения не должны учитываться ни в коем случае, подобная практика есть отвергнутый пережиток прошлого. Вкратце официальную политику в отношении христиан надлежит сформулировать так: «Не спрашивай – не скажут». – Он обратился к Адриану: – Каково твое мнение?

– Цезарь подобен отцу, который желает сохранить мир между детьми, даже худшими из них.

Траян развеселился:

– Говори свободно, Маленький Грек! Что ты думаешь на самом деле?

– Я думаю, что Цезарь слишком терпим. Но это мнение человека, который намного моложе Цезаря и не имеет его опыта.

– Вот только не надо! – рассмеялся Траян. – Наш Маленький Грек начитан, набожен и умен!

– И красив, не забудь, – с улыбкой добавила Плотина.

Адриан кивнул, признавая похвалу, но тронул пальцем рябую щеку.

– Что еще на сегодня? – осведомился Траян. Секретарь протянул ему очередной документ. – Ага, новая перепись, которую я затеял. Вам верится, что в Риме живет миллион человек? Сколько народу!

– И сколько нищеты! – подхватила Плотина. – Вчера я прошлась по Субуре. Чудовищное запустение! Полным-полно детей, все в лохмотьях и без присмотра.

– Число бедняков растет не только в Риме, но и во всех городах империи, – заметил Адриан.

– Домициан, конечно, нищими не занимался, – молвил Траян, – но Нерва ввел систему денежной поддержки для сирот и детей бедняков. Я намерен продолжить его начинание. Возможно, мы даже расширим систему, если наполним казну.

– Говорят, брошенных младенцев ныне больше, чем когда-либо раньше, – сказала Плотина. – Новорожденных теперь оставляют умирать не на дальних холмах, а прямо за городскими стенами. Практика настолько обыденная, что путники не обращают внимания на детские трупы в канавах. Откуда берутся несчастные младенцы в таком-то количестве?

– Я как раз читал сочинение Диона Прусийского на эту самую тему, – ответил Адриан. – Он пишет, что рабыни, понесшие от хозяев или других рабов, нередко вытравливают плод или скрывают беременность, а потом избавляются от младенца.

– Но бросить собственное дитя умирать – как может пойти на такое даже рабыня? – негодовала Плотина. После многих лет брака сама она оставалась бездетной.

– Дион говорит, что рабыня стремится избегнуть дополнительных обязанностей по выращиванию ребенка, который попросту превратится в очередного раба для ее хозяина.

– Вот напасть, – посетовала Плотина. – Столько тягот, столько горя…

– И как же мало мы можем сделать, – подхватил Траян.

– Тем больше причин, муж мой, делать все, что в наших силах.

Император страдальчески улыбнулся:

– Что касается Диона Прусийского, племянник, то я почти сожалею, что представился этому человеку. Он возымел вольность прислать мне пространное сочинение под названием «О царской власти». Похоже, он ждет, что я прочту сей труд и отправлю ответ. Вряд ли ему понятно, что у настоящего правителя мира нет времени разбираться в длинном своде предложений, пусть даже полезных и благонамеренных.

– А предложения-то толковые? – спросила Плотина.

– Честно говоря, я попытался просмотреть их, но там так много высокопарных фраз и темных литературных аллюзий, что я ничего не понял. Может быть, ты, племянник, прочтешь труд Диона и сделаешь для меня выборку самого важного? Тогда я дам подобающий ответ.

– Я уже прочел, – сказал Адриан.

Траян вскинул брови:

– Он прислал тебе экземпляр?

– По-моему, он рассылает их всем, кого знает. Сочинение разошлось весьма широко.

– Редкий смельчак!

– Диону хочется иметь влияние на мир. Но прежде он должен повлиять на императора. И здесь он пользуется орудием, которым владеет лучше всего: словами.

– Слова бывают весьма могущественны, – заметил Траян.

– Воистину так. Как раз поэтому Цезарю лучше дружить с философами, чем превращать их во врагов. Если вникнуть, то многие советы Диона вполне здравы. Я перечитаю его сочинение и кратко изложу основное, чтобы Цезарь прочел на досуге.

– Досуг! – рассмеялся Траян. – Его мне отчаянно не хватает. Что ж, довольно о мировых проблемах. Займемся делами ближайшими. Какие у нас нынче прошения? – Он подал знак секретарю, и тот принес перечень ждущих аудиенции граждан вкупе с изложением их просьб. Траян всмотрелся в список. – А это кто такой? Луций Пинарий: имя мне смутно знакомо. Мы встречались?

– Не думаю, – сказал Адриан. – Я уже просмотрел список и тоже обратил внимание. Пинарии – род древний, патрицианский, родственники Божественного Юлия и Божественного Августа, но нынешний представитель ничем не выделяется, он даже не сенатор, хотя располагает солидным состоянием.

Траян хмыкнул:

– Судя по пометкам, его просьба касается предмета, который мы только что обсуждали. Сей Луций Пинарий желает выкупить из рабства ребенка; он утверждает, будто мальчик его отпрыск, и просит признать его наследником по закону с восстановлением имени и гражданства. Ведь тут не то же самое, что дарование вольной? По закону получится, что мальчик родился гражданином и не был рабом, хоть и вырос та ковым.

– Подобных прецедентов множество, – ответил Адриан, – но каждый случай приходится рассматривать отдельно, ибо везде свои тонкости. Следует ли, скажем, заплатить нынешнему владельцу ребенка за его воспитание, или хозяин должен безвозмездно передать бывшего раба законному родителю?

Траян сосредоточенно кивнул:

– Сколько мальчику лет?

Секретарь сверился с записями.

– Пятнадцать, Цезарь.

– Ага! – поднял бровь Траян. – Что ж, давайте посмотрим. Введи их.

Вошел одетый в лучшую тогу Луций Пинарий. Он держался скромно, но уверенно, а покои оглядел так, словно уже бывал в них. Напротив же, мальчик, сопровождающий его, был откровенно потрясен великолепием обстановки и смотрел вокруг широко распахнутыми глазами.