— Распутай ты!

Хеллер одним движением разнимает сетку, и Штефания выворачивает ее содержимое на стол.

— Что мы будем заказывать? — спрашивает кельнерша, демонстрируя, как при виде ребенка может вдруг расцвести улыбка, мягкая, завлекательная.

— Молока, наверно, нет, и какао тоже?

— Нет.

— Тогда один чай и один кофе, и к кофе рюмку кирша.

Штефания вынимает из коричневой оберточной бумаги пачку белых картонок, подвигает их к Хеллеру и, съехав со стула, подходит к отцу, чтобы дать ему необходимые пояснения, как она привыкла.

— Смотри, это я нарисовала для тебя! Это утка и лодка на Изебекском канале, вот здесь мост, только он не поместился, а на мосту стоишь ты, но ты у меня тоже не поместился, а наверху еще одна утка — она горит.

Значит, все еще продолжаются эти бесконечные упражнения в рисовании — их требует и поощряет Шарлотта;у них дома и раньше скапливались целые стопки детских рисунков, которыми она всякий раз восхищалась, она их благоговейно хранила, рассылала по почте знакомым или брала с собой как подарок, когда они шли в гости. Хеллер разглядывает разрисованные картонки, собирая их веером, словно огромные игральные карты; по-прежнему резкие, не в меру болтливые краски повествуют о летучих лодках и улетающих вороньих стаях, о кошках и рыбах с розовыми хвостами, о празднично разодетой любимой кукле Цвите и — снова и снова — о каком-то незнакомом важном господине в цилиндре под неестественно синим небом.

— А это, папочка, Балтийское море, мы с мамой там были летом, я зарыла в песок свой мячик. Вот он, зарытый мячик.

— Да, — задумчиво отвечает Хеллер, а ребенок с жадным любопытством спрашивает, глядя на отцовский портфель:

— А что ты мне привез?

— Да так, одну маленькую игрушку. На вот, разверни сама.

Как нетерпеливо срывает Штефания резинку со свертка!

— Игрушечный магазин?

— Сама посмотри!

Узкие серые глаза, каштановые волосы, собранные на затылке хвостом, нежная округлость бледных щек — Хеллер зорко присматривается ко всему, незаметно выпытывает каждую мелочь взглядом, словно для него очень важно обнаружить перемены.

— Плита?

— Электрокухня «Маленькая хозяйка», — отвечает Хеллер, — с настоящими кастрюлями и сковородками, с чайником и гусятницей, теперь ты наконец сможешь сама готовить, готовить по-настоящему и даже кушать то, что сготовишь.

Штефания разворачивает маленькую красную плиту, высвобождает из папиросной бумаги крошечную кухонную утварь и, взвизгивая от радости, начинает расставлять вещи по местам, легонько двигает их, выравнивает, наводит порядок, а осмотрев все испытующим взглядом, решает:

— Папочка, я это нарисую, прямо сейчас, коробка с красками у меня всегда с собой.

— Не сейчас, — говорит Хеллер, — и не здесь, ты нарисуешь это дома.

— Но тогда ты не увидишь картинки, — возражает девочка.

Кельнерша приносит чай и кофе, она подходит к ним, улыбаясь во весь рот, ставит на стол поднос и осторожно касается рукой крошечной кухонной посуды.

— А меня ты пригласишь на обед? — спрашивает она у Штефании.

— У тебя все руки исцарапаны, — говорит Штефания. — Это твоя кошка сделала?

Кельнерша невольно оглядывается на спящего мужчину и, посмотрев на свои руки в ссадинах и царапинах, тихо отвечает:

— Нет, не кошка, — и, обращаясь к Хеллеру, добавляет: — Все он, со своим металлоломом. Каждый раз, когда я помогаю ему сортировать этот хлам, я уродую себе руки. — Сурово, с укоризной смотрит она в тот угол, где, касаясь головой стола, все еще спит человек и виднеется сутулая спина в тускло поблескивающем кожаном пальто;он так обмяк, так отчаянно провис между столом и стулом, словно на время сна отменил закон земного притяжения.

Хеллер тут же расплачивается.

— Пей чай, Штефания.

— Мне хочется нарисовать эту маленькую кухню.

— Ты ее нарисуешь позже, дома.

— А ты пойдешь со мной домой?

— Мы ведь с тобой хотели побывать на корабле, — говорит Хеллер. — Сегодня, по случаю юбилея порта, разрешается осматривать корабли.

— Но ведь потом ты можешь пойти к нам… Тебя никогда не бывает дома!

— Сперва выпей чай.

— Мне хочется нарисовать маленькую кухню тебе в подарок.

— Хорошо, хорошо, а теперь пей чай, пока он не остыл.

Хеллер, морщась, опрокидывает рюмку кирша, берет в автомате пачку сигарет и, закурив, смотрит на дочь; без тени разочарования и нисколько не дуясь, а лишь очень сосредоточенно укладывает она в сетку игрушечную кухню и коробку с красками — так тщательно, словно ждет за это награды.

— Раньше ты у нас ночевал, я помню.

Хеллер мог бы ответить, следовало бы по меньшей мере сделать дочери замечание, пожурить ее, но он молчит и пытается подавить нарастающее раздражение, готовое уже поглотить всю его радость. Он отворачивается к окну: по понтону проходит экскурсия школьников, ребята толпятся у трапа принаряженного минного заградителя; вот по знаку учителя они ринулись на палубу, чтобы немедленно завладеть предоставленной им игрушкой.

С чьего голоса говорит Штефания? Может быть, Шарлотта подготовила ребенка к этой встрече, настроила, напичкала вопросами? Что в ее словах исходит от Шарлотты?

— Пошли, — говорит он. — Пошли теперь на корабль.

— Мне надо в одно место.

— Тогда давай побыстрей. Туалет вон там.

Девочка съезжает со стула, опасливо проходит мимо спящего мужчины; какими разными кажутся ее ножки в растянутых, свисающих гармошкой колготках, как оттопыривается юбка на поддетых вниз теплых штанишках, а верхняя половина туловища? При взгляде на худенькую спину, обтянутую светло-серым пуловером, Хеллеру невольно приходит на ум электрическая лампочка. Дойдя до туалета, Штефания останавливается у двери и оглядывается на Хеллера, словно испрашивая у него окончательного подтверждения: ну иди, иди. Почему он так настаивал, что бы Шарлотта позволила ему повидаться с ребенком? Разве память не предостерегала его? Воспоминания о пережитых минутах нетерпения, досады, обо всех тех случаях, когда он сам невольно сомневался в том, что может быть хорошим отцом. Разве он все это забыл?

Янпетер Хеллер, словно по волшебству, опускает над городом вечер и расстилает грязноватый сумрак. Под уговоры Шарлотты ребенок в соседней комнате наконец заснул, но здесь, в этой каморке, которую он называет своим кабинетом — голые стены, продавленный диван, на подоконнике, на полу стопки книг, — здесь сидят они вместе, он и его старшеклассники, потягивая легкое красное вино, и они опять пришли к единому мнению, что учащиеся тоже должны участвовать в составлении учебного плана. Спертый воздух. Пахнет вином и пеплом от сигарет. Увлекательная игра в заговорщиков. Заговорщическая атмосфера. Заговорщический шепот. Нет, мы не можем всецело доверить это дело учителям. Для кого в конце концов составляется учебный план, как не для… Они просто пользуются своим превосходством в знаниях… Это последнее средство, за которое цепляется авторитет… Чего нам больше всего не хватает, господин Хеллер, так это таких учителей, как вы… И все же я вас сейчас выставлю, потому что завтра утром надо опять…

А потом к нему снова заходит Шарлотта, молча проветривает комнату, очищает пепельницы, уносит рюмки и, вернувшись, останавливается в дверях в позе безнадежного протеста.

— Нет, Ян, так дальше не пойдет, я тебе уже говорила и сегодня скажу еще раз: мы не можем все время так жить… открытым домом.

— Пойми наконец, Шарлотта, этим ребятам нужна моя помощь, хотя бы для того, чтобы сформулировать свои мысли. Они хотели бы кое-что изменить, но без опыта старших им не обойтись. Моя задача — помочь им.

— Ах, Ян, ты ведешь себя так, словно ты не старше их: ты разговариваешь, как они, одеваешься, как они, ты подлаживаешься к ним, будто их хорошее отношение для тебя важнее всего. Да, они от тебя в восторге, и ты этим упиваешься. Эти девятнадцатилетние мальчишки и девчонки сделали тебя своим поверенным, и ты платишь им за это, забывая о том, что тебя от них отделяет. Поверь, Ян, все это очень грустно.