Жалоба
На улице царило буйное и жаркое солнце, его лучи безжалостно падали на людей и заставляли искать убежище под раскидистыми кронами деревьев или под разноцветными куполами бесчисленных летних кафе, разбросанных по улицам и площадям города. Лето наслаждалось своими правами, и, казалось ничто не могло противиться ему. Но стоит пройти чуть-чуть от центра к высокому полукруглому зданию, сделать несколько шагов по высокой надменной лестницы – и вы попадаете туда, где слова лето и очень попросту не существуют. Снаружи может быть морозный ветер, накрапывать осенний дождь или сиять яркое солнце – но здесь, в серых унылых залах и коридорах властвует серый полумрак, веками не тревожимый ничем. Поднявшись на самый последний этаж можно увидеть длинный ряд безликих дверей, за которыми дремлют пустым и равнодушным сном «присутственные места». Время от времени их ненасытную утробу наполняют люди, звучат какие-то слова, мелькают жесты, но зал остается непоколебимым, равнодушно-уверенным в себе и в Силе, которую Он, грозный и справедливый олицетворяет. Он привык ко всему и слова уже одни и те же, и единообразен пафы прокуроров, и якобы беспристрастное (а в душе «черт бы все побрал, как это надоело!») судейство, волнующая дрожь адвокатских речей… Было, все было, осталась лишь суета сует. Вот и дремлет он, этот зал, умудренный опытом былого. И крутится сам по себе порочный маховик, запущенный неизвестно кем и незнамо когда. Но исправен он, скрипит и тужится, однако мелет, как и 10, и 20 и 100 лет назад, перемалывая все, что подсовывают ему серенькие, как мышки, прислужники. Мелькают циферки – кому «пятерки», кому «семера», а кому и полновесная «пятнашка», или же для разнообразия – знай, мол, наших – накрутят иному и двадцать лет. Бывают и сбои, - машина все же! – отделается кто-то парой- тройкой лет, но просквозит слабый вздох облегчения и снова возвращается все на круги своя, словно и не было ничего. А зал все дремлет… Но, чу! Вот новая порция вливается сквозь дубовые двери и ,недовольно напыжившись, зал включается в привычный ритм. Правда, недовольство больше напускное, для проформы, дабы всякая мелюзга знала свое место и не жаловалась во всяческие присутствия и заседания: «зажимают, караул!». На многих это действует, ох на многих. И все же попадается иной простофиля, возомнит себя несправедливо обиженным и подаст бумагу о написанном ему беззаконии. Что греха таить, и такое случалось. И радуется он: «Ах, какой я молодец, догадался!» Да невдомек ему, что вернется бумага сия сюда же. Система, одно слово – Сила, да еще какая! И какие бы бури не бушевали снаружи, поди-ка спихни ее. Не просто это, не попрешь не подумавши, а подумавши – передумаешь. Все просто и ясно. Ох, нет, живет же испокон веков в душе русского человека вера в некую «царскую грамоту», сокрытую неведомо где, в коей записана мужицкая воля вольная. Может и есть она – кто знает? – да только видел ли кто ее, держал ли в руке своей – про то истории не известно. Переходя на прозу жизни, какое ей, истории, дело до некоей затурканной тьму таракани, где лежит она в ларце, а ларец тот в … и так далее и тому подобное. Вот и идет все своим чередом, как и прежде. Система стоит, маховик крутится и едут себе этапы по бескрайней Сибири и Северу, разводя мужиков да баб, что по пьянке да сумасбродству побьют, бывало, стекла в окошке, да унесут с соседнего забора занюханный половичок. И срока по нынешним меркам совсем ничего – пять за ведро картошки или восемь за телогрейку с заводской котельной, - и поди ж ты, пишут и пишут, все жалуются на неправедность приговора. Бумага она же бессловесная, все стерпит, вот и пользуются этим. Но хоть и хитер русский Левша, и может отписать деревенский мужичок бумагу мудреную не хуже столичного академика, Но не тягаться ему с Залом. Ибо видел Зал и не такое. Были такие, что имели про запас и заковыристое, не сразу и разберешь, что к чему. Да только кому из них улыбнулось счастье? По пальцам пересчитать можно. Потому-то и безмятежно спокоен Зал, знает силу свою, против которой бессильно само время. Да и трудились над нею не чета нынешним, те знали толк и зря свой хлеб не ели. Но хоть и помельчали теперь слуги Фемиды, но они годятся еще. И стоит найтись иному правдолюбцу, так они тут как тут – и начинает плутать горемыка, побродит себе, потыкается в инстанции, да плюнет с горя. А всего-то делов и надо – крутануть маховичок и сбросить нахала на подобающее ему место. И дремлет Зал, уверенный в себе, непоколебимый и недоступный. И что там за стенами его – неведомо ему, но пробьет час и прибудет сюда тот, кто еще день назад и не подозревая о его незримом могуществе. И тщетно будет твердить о своей невиновности – не раз и не два слышал зал этакое. И не зол он был и не испорчен по природе своей. Служба у него такая. Ведь не покорми собаку и та будет через три дня зверем смотреть. А тут Система, ей подпитка нужна, да немалая, Законом освященная. А коли так, то грех противиться ей, ибо что сверх нее, то от лукавого, вот и весь сказ. Впрочем, Зал не привык отягощать себя размышлением, не им заведено, не ему и менять. Вот и сегодня он дремлет и ждет. Он привык, как привыкает хищник караулить жертву свою. Закон есть Закон, как бы ни был он суров. Зал же суть плоть от плоти его, незыблем и тверд. Ему ли щадить кого-то? Недаром сама Фемида слепа, дабы не видеть ничего. И куда качнуться ее весы – туда и полетит заблудшая душа. Нет ничего, кроме меча и весов. Выбор не велик, но испокон веков известно, от времен приснопамятного Рюрика. Что меч сильней. Мечом обтесаны стены городов, им же и высечены скрижали Закона и создана сама система. Склонись же, негодующий, и прими от щедрот сих, все на пользу тебе, не ропщи в гордыне своей и радуйся, что дремлет Зал. Пусть он спит. Безумен ты, коли веришь в милость Системы. Все предопределено заранее… Вот слышны шаги, тихо открываются двери и монотонный голос летит через мутную дрему Зала: «Именем Российской Федерации, в удовлетворении жалобы отказать»… Зал снова спит, а снаружи светит яркое беззаботное солнце»…
…«Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. И сказал я в сердце своем: «праведного и неправедного будет судить Бог; потому что время для всякой вещи и суд над всяким делом там». Ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо».
Козел, или история, рассказанная в поезде
Где этот случай произошёл, я сейчас уже вряд ли вспомню. И люди, с которыми это приключилось, затерялись где-то среди городов, а может и лагерей. Да и некоторые подробности утратили чёткость, но вот сама суть… суть осталась. Как я уже сказал, где это было, я не помню, да и не столь важно, поскольку могло всё это произойти где угодно на просторах нашей необъятной Родины. Наверняка можно утверждать одно – на Севере, где лагерей и посёлений хоть пруд пруди. Мне тогда крупно повезло – отсидев полсрока, я попал в группу поселенцев. И как судья не обратил на мой послужной список внимания – ума не приложу. В общем, фортуна любит иногда пошутить. А что значит посёлок для зэка ? Это почти та же свобода, уж поверьте мне. Работы правда валом но зато ни ментов, ни режима, лафа одним словом. В самом посёлке, правда, участковый, но тот, как правило, с утра шары заливший, а с другой стороны завсегда с ним договориться можно – ты ему фуфырик с самогонкой, а он глаза на мелкие шалости закроет. Народец тогда подобрался, как говорил герой одного известного фильма, хороший, можно сказать душевный. Все сплошь пересидки, у кого три ходки, у кого и того больше. Все жизнью битые. Причём тут козёл, спрашиваете? А он как раз причём, поскольку жил да был один самый обыкновенный козёл, с рогами, копытами и прочим. Ничем не примечательный. Но была в нём одна черта, резко выделявшая его от других козликов и ставившая его в особый ранг. Дело в том, что козёл сей пристрастился пить. Пил, как и все взрослые мужики, всё что горит, ну разве что кроме одеколона. И ведь что самое интересное, нюх у подлеца такой, что где бы ты ни присел раздавить с корешом бутылёк, а он тут как тут. Сидит и глазами хитро косит, наливай, мол. И попробуй не налей. Не дашь, так он выберет момент и поддаст рогами, да с такой силой, что гнуть будет как шахматного коня не один час. И память у него, будь здоров. Помнил, стервец, кто налил ему, а кто нет. Поначалу столь наглый нахлебник раздражал, но потом постепенно привыкли, пил он понемногу, видимо, не смотря на свой стервозный характер, понимал своим умишком, что с такой публикой наглеть слишком нельзя, не ровен час и попадёшь на жаркое. Что ещё примечательного было в козле ? Ну разве что, напившись и закусив свежей травкой шёл непременно в гараж, где будет приставать к шоферам, требуя на опохмелку. Первое время чудно и странно было глядеть, как сидит это чудище рогатое и хлещет водку прямо из горлышка наравне со всеми, словно горчайший пьяница. Но потом привык и перестал обращать на него внимание. Ну, пьёт и пьёт себе, зато молчит и с пьяными разговорами не лезет. Может ничего и не произошло бы и не рассказывать мне сейчас эту историю, не взбреди в глупую козлиную башку дурная мысль. Оно и понятно – пьянка до добра не доведёт. А случилось вот что. В тот злополучный день мы сидели на своём любимом месте – на пригорке, откуда всю деревню видать как на ладони. Ну и само собой взяли несколько бутылок, чтоб не зря время шло. Козёл, естественно, тут как тут – подавайте и мне мою долю. Дали, конечно, как не уважить сердечного – и человек-то мается с похмелья, а животина тем более. А день какой чудесный был ! Осенний, но теплый, словно летом. Может погода и сыграла свою роль, поскольку козлище, вместо того, чтобы убраться в гараж, отправился в совсем другую сторону, прямо вниз на дорогу. И не успел он спуститься, как из-за поворота показался мотоцикл. Не знаю, что произошло в козлиной голове – вроде бы столько мотоциклов навидался, и научился относиться к ним с пониманием, но в этот раз он резко взбрыкнул и вообразив себя участником корриды, бросился прямо на коляску. Не ожидавший столь редкостной пакости водила мигом очутился на земле, а козла и мотоцикл откинуло в разные стороны. -Отмаялся козлик.- сказал кто-то. -Н-да, - раздался ещё один голос сочувствия. Странно, но никому в голову не пришло мысли поинтересоваться судьбой незадачливого водителя. А тому пришлось весьма не сладко. Но представьте себе наше изумление, когда спустившись обнаружили совершенно невредимого не только мотоциклиста, но и козла. А отсутствие явных признаков жизни объяснялось очень просто и банально – козёл спал мертвецким сном. -Повезло же заразе,- сказал кто-то. -Приведись мне так приложиться рого- вым отсеком, мозги точно вылетели бы. -Ну это вряд ли. Откуда у тебя им взяться. Начавшаяся было ссора тут же погасла, поскольку в одну светлую голову пришла довольно сумасшедшая идея. Впрочем, все гениальные идеи страдают этим милым недостатком. Сколько ещё козёл проспит было не известно, а потому дело решили провернуть не теряя ни одной секунды. Положение облегчалось тем, что требовавшийся для осуществления плана телефон находился рядом, как раз возле магазина. -Алё, -раздался недовольный голос на другом конце провода. -Это…тут, понимаете, вашего сотрудника машиной сбило. -Что ? Какого сотрудника ? - голос моментально обрёл начальственные нотки. –Кто обнаружил ? Место ? Ну и все в таком духе. Судя по всему, сообщение приняли всерьёз. Да и мы приложили все наши способности, дабы убедить собеседника в том, что на нашей дороге лежит сбитый неизвестным сотрудник карающих органов правосудия. После чего со спокойной душой повесили трубку и вернулись на свой наблюдательный пункт наблюдать за развитием событий. Долго ждать не пришлось. Уже через пятнадцать минут раздался вой сирены и на проселок вылетел милицейский «луноход». Он взревел и остановился как вкопанный аккурат перед козлом. Само собой досталось всем, но дело того стоило. Такие потехи запоминаются надолго, ну а что касается синяков, так они проходят быстро. Зато хотя с тех пор и прошло много лет, и козёл наверняка издох, забылось, с кем это было, а вот ведь осталось же то, что ни один «мусор» не может сейчас появиться в том поселке и не услышать соболезнований по поводу сбитого сотрудника.
