Он держал лошадь под уздцы. Животное явно было намного спокойнее, чем жеребец Клеманс Лезаж.

Едва заметив Анжелину, Гильем помахал ей рукой. Она с опаской подошла ближе.

— Что за идея встречаться здесь, да еще в полдень! — посетовал Гильем. — К счастью, сегодня на мостках нет прачек. Анжелина, нам было бы намного спокойнее в нашей риге. Я так счастлив, что ты наконец-то захотела встретиться со мной!

Радостный Гильем любовался Анжелиной. Его зеленые глаза с золотистыми искорками с нежностью смотрели на нее.

— Даже в этом простом платье, в скромном белом чепце ты такая красивая, что у меня перехватывает дыхание.

— Прошу тебя, не заблуждайся. Я согласилась встретиться с тобой, но именно днем и на виду у всех. Я пришла, чтобы поговорить, только и всего.

Но Гильем не слушал ее. Жестом собственника он схватил Анжелину за правую руку и притянул к себе, а потом прошептал ей на ухо:

— Давай сядем на лошадь и поскачем в лес. Я хочу крепко прижать тебя к себе, дорогая, целовать тебя, как прежде. Ты помнишь? Как прежде. Ты, голая, лежала на мху, твое тело было бело-розовым, словно из фарфора, но таким теплым и шелковистым! Иди ко мне, иначе…

Гильем еще крепче сжал ее руку, и Анжелина вскрикнула.

— Ты делаешь мне больно, отпусти, дерзкий грубиян! — возмутилась Анжелина. — Я не принадлежу тебе, ты не вправе мной распоряжаться. Что ты себе вообразил? Я достаточно церемонилась со всеми вами. Что сказала тебе Клеманс?

— Ну что ж… Она сказала, что встретила тебя на кладбище и что ты хочешь повидаться со мной, — ответил Гильем, не отпуская руку Анжелины.

— Господи, какая наглость! Похоже, твоя невестка знает правду о нас. Она умоляла, чтобы я согласилась образумить тебя, поскольку, судя по всему, ты сходишь с ума по мне и бьешь свою супругу, что теперь меня ничуть не удивляет. Изволь отпустить меня или я закричу, позову на помощь!

Гильем изумился, но отпустил руку Анжелины. Его надменное лицо исказилось от злобы.

— Она врет! Клянусь тебе, она врет. Клеманс говорит всякий вздор, чтобы принизить меня в твоих глазах.

— Ты давал мне много обещаний, прежде чем сбежать на острова, так что я советую тебе не клясться по каждому пустяку, Гильем.

— Я был искренен, когда произносил эти клятвы. Анжелина, я готов на все, чтобы тебе это доказать. Да, признаю, я на дух не выношу Леонору. И я зол на нее, потому что она воплощает в себе то, что разлучило нас с тобой. Верь мне, я люблю тебя, я всегда любил только тебя, дорогая!

Гильем дрожал, словно готов был вот-вот расплакаться. Он отбросил свой цинизм, свое высокомерие и теперь смотрел на Анжелину со странной горячностью. Растроганная, но по-прежнему встревоженная, молодая женщина отступила на шаг назад.

— Нет, не уходи! — воскликнул Гильем. — Теперь мне плевать на слухи и на скандал, поверь мне. И знаешь почему? Потому что я принес тебя в жертву на алтарь благопристойности и социальных условностей. Это было ужасной ошибкой. Но я искуплю свою вину и стану наконец счастливым. Да, теперь мне все равно! Я решил потребовать развод и взять на себя всю вину, если понадобится. Церковь будет по-прежнему считать меня женатым на этой дуре, но мне плевать. Я не очень-то верю в Бога. Я женюсь на тебе, Анжелина. Это будет гражданский брак, но ты станешь носить мою фамилию.

Дрожа всем телом, Гильем пылко обнял Анжелину, словно она одна могла его согреть.

— Как хорошо чувствовать тебя рядом! — прерывающимся от волнения голосом признался Гильем. — Моя жена, моя любовь!

Грубо одернутая накануне Луиджи, тронутая нежностью и страстностью Гильема, Анжелина заколебалась. Этот мужчина мог бы стать ее супругом перед Богом, законным отцом ее ребенка.

— Если бы ты вернулся ко мне раньше, свободным, холостым… — со вздохом сказала Анжелина. — Прошло время, когда я могла бы разрыдаться, услышав эти слова. Я любила тебя долгие месяцы, Гильем. Затем я тебя возненавидела, а потом вычеркнула из своей жизни. Сейчас слишком поздно. Ты будешь самым настоящим глупцом, если разведешься. Подумай о своих сыновьях, о том горе, какое причинишь Леоноре…

— Я оставлю себе Бастьена, моего ангелочка, моего малыша, — заявил Гильем, прижимаясь лбом к щеке Анжелины. — Он красивый, развитый не по годам, великолепный мальчик. Посмотри, у меня есть дагерротип. Он позировал фотографу из Сен-Жирона.

Гильем с восторгом вынул из внутреннего кармана снимок и протянул его Анжелине. Та с любопытством взглянула на портрет. «Боже! До чего этот малыш похож на Анри! Да, действительно очень похож. Если их поставить рядом, станет очевидно, что у них общий отец».

— Да, он и правда красивый мальчик, — согласилась Анжелина.

— В отличие от Эжена. Как я мог зачать такого уродливого ребенка? Даже отец, увидев этого недоноска, заподозрил, что Леонора изменила мне.

— Какой же ты тщеславный, и какие вы глупые, твой отец и ты! Он твой сын, я в этом уверена. Как только этот несчастный сосунок станет лучше питаться, он сразу же похорошеет. В первые месяцы жизни младенец может выглядеть непривлекательным, но потом расцвести. Вам следовало бы кормить его козьим молоком.

— Козьим молоком? — переспросил ошеломленный Гильем.

— Да. Некоторые дети плохо усваивают молоко своей матери или кормилицы, то самое молоко, которое, тем не менее, природа создала специально для них.

Анжелина отступила еще на шаг. Глядя на своего бывшего любовника, она чувствовала, что ее все сильнее охватывает тревога. Он пробуждал в ней жалость, настолько выглядел растерянным, сбитым с толку. Еще она опасалась собственной слабости, поскольку их связывало много воспоминаний, способных взбудоражить тело и душу. Твердым тоном она снова заговорила о том, что послужило причиной ее согласия встретиться.

— Гильем, если ты действительно любишь меня, обещай, что больше не будешь бить Леонору. Это подло — злоупотреблять своей силой. У нее нет никакой возможности защитить себя. Если ты по-прежнему будешь ненавидеть ее и бить, ты, возможно, совершишь непоправимое. Подумай хорошенько. Только ты виноват в том, что мы расстались. Ты мог бы попросить моей руки у моего отца, заставить своих родителей считаться с твоим выбором, ведь тогда ты был уже совершеннолетним, тебе уже исполнилось двадцать восемь лет. Я не могу быть более откровенной. Мне очень жаль, что я пробуждаю в тебе чувства, которые ты тогда испытывал ко мне. Но согласись, я не пыталась вновь завоевать тебя.

— Ты позволила мне доставить тебе удовольствие там, в риге, — напомнил Гильем, подходя к Анжелине. — Именно там я понял, что мы предназначены друг для друга. Леонора никогда не согласилась бы на подобные ласки. Мне с трудом удается ласкать ее там, где мне хочется. Да, иногда мне приходится прибегать к угрозам. Но ты, Анжелина, ты словно каленым железом оставила след на моей плоти… А твои вздохи, твое трепещущее тело, твоя отвага, твоя покорность…

Гильем говорил правду. Растерявшаяся Анжелина смущенно опустила голову, осознавая, что она соглашалась на все, став жертвой своей почти животной чувственности, своего любовного неистовства. Вне всякого сомнения, другие женщины вели бы себя более целомудренно, не подчинялись бы чрезмерным требованиям своих мужей или любовников.

— Ты идешь? — настойчиво спросил Гильем. — Вторую половину дня мы проведем вместе, только ты и я, в лесу, который так часто укрывал нас. Я нуждаюсь в тебе, Анжелина. В прикосновениях к твоей коже, в твоих поцелуях. Мне необходимо ощущать твои груди под своими руками…

— Прошу тебя, замолчи! — оборвала она его. — Я не изменю своего решения. Я не стану ни твоей женой, ни любовницей. Я прошу тебя искупить то огромное зло, которое ты, Гильем, причинил мне три года назад, бросив меня. Памятуя о страданиях, которые мне пришлось вынести, не вымещай свою злобу на Леоноре. Окружи ее вниманием, почтением и возвращайся вместе с нею на Реюньон. Признайся, ведь на островах вы с Леонорой были счастливы?

— Нет, об этом не может быть и речи! — резко ответил Гильем. — Я не хочу расставаться с тобой. Из мануария я часто смотрю на город, и уже это делает меня счастливым, поскольку ты живешь там, на улице Мобек. Анжелина, я готов выполнить все твои требования, хотя считаю нормальным применять силу, когда жена оскорбляет мужа или постоянно заставляет его выслушивать свои горькие сетования. А ведь она поклялась перед Богом, что будет во всем подчиняться воле своего мужа.