— Пойдем поднимемся в мою комнату. Ведь мы наконец одни. Луиджи, я люблю тебя, пойдем!
Луиджи, смеясь, отказался. Разочарованная Анжелина с негодованием посмотрела на него.
— Всему свое время, — заупрямился Луиджи. — Нам надо поговорить. Действительно, я не представляю, как мы будем жить в этом доме. К тому же мы заберем Анри. Я привязался к твоему сыну. Он очень умный и почтительный мальчуган, когда, конечно, не капризничает. Мы вместе будем воспитывать его.
— А ты думал о том, что у нас появятся и другие дети? — спросила Анжелина с какой-то робостью.
Луиджи недовольно нахмурился. Встревоженная Анжелина отпрянула от него.
— Ты не хочешь становиться отцом?
— Как я тебе уже говорил, я не испытываю в этом потребности. Но, разумеется, если от нашей любви у нас родится пупс, я поступлю так, так поступают все мужчины: буду гордым и счастливым.
— Но что останавливает тебя?
— Я вырос в монастыре, среди других сирот. Несмотря на неусыпную заботу святых отцов, правильное питание, воспитание, я страдал из-за того, что у меня нет семьи: нет матери, которая приласкала бы меня, нет отца, с которого я мог бы брать пример. Потом, бродя по дорогам, я встречал многих беременных женщин и молодых матерей. Социальное положение и тех и других смущало, даже раздражало меня. У меня создавалось впечатление, что материнство лишило их главного, на мой взгляд, достояния — свободы. О, не надо возмущаться! Ты служишь тому живым примером, Анжелина, ты, которая объяснила мне, на какие пошла жертвы, отдав Анри моей матери, чтобы иметь возможность учиться и заниматься своим ремеслом. Ты должна была отречься от своего сына, чтобы последовать по избранному тобой пути.
— Я совершила ошибку, — резко произнесла Анжелина. — Было бы в сто раз лучше, если бы с помощью мадемуазель Жерсанды я стала портнихой. Мне стыдно, что я не кормила своего ребенка грудью, что лишила его своей ласки и заботы. Если бы ты знал, как я страдала! Я мечтала услышать это нежное «мама», на которое я имею право и которое он никогда не произнесет. И даже если родятся еще дети, мне будет тяжело быть их мамой, поскольку для Анри я навсегда останусь лишь крестной.
Дрожавшая всем телом Анжелина замолчала и вновь расплакалась.
Встревоженный Луиджи лишь покачал головой.
— Анжелина, нельзя заранее знать, что нас ждет в будущем. Но мы уже можем попытаться стать счастливыми, оба. Потом мы всецело положимся на судьбу. Возможно, надо просто радоваться жизни, ценить настоящее. Я — богатый сын благородной дамы, ты — замечательная повитуха. Значит, неважно, в каком доме мы будем жить, сколько детей у нас родится. Давай лучше думать о нашей помолвке! В декабре я намерен увезти тебя в Париж, и у тебя нет никакой возможности отказаться…
— Мне очень хотелось бы посетить Париж, — тихо сказала Анжелина. — Я читала роман, действие которого происходит в Париже, и мне все так понравилось, да… Луиджи, а теперь я хочу кое в чем тебе признаться. Я отказываюсь от ремесла повитухи. Я отказываюсь заниматься практикой после того, что сделала ради Розетты… Пусть у меня не было выбора, но я чувствую себя виновной, даже преступницей. Я предпочла спасти ее, поскольку она вновь попыталась бы совершить самоубийство, покончила бы с собой тем или иным способом до рождения ребенка. Но для меня это ничего не меняет. Совершив это действие, я пренебрегла своими обязательствами, нарушила обещание, которое дала матери. У меня руки в крови невинного, беззащитного создания. Я больше не могу, не хочу заниматься своим ремеслом. Я свободна, понимаешь? Я вольна последовать за тобой в Париж или в любой другой город, спать без задних ног, не боясь, что меня разбудят. Ты женишься не на повитухе, готовой в любую минуту пуститься куда-либо по горам, по долам.
Анжелина замолчала, почувствовав облегчение после своего признания. Ошарашенный Луиджи молчал, не в силах разобраться со своими чувствами.
— Как ты можешь быть столь уверена в таком решении? — наконец спросил он. — И, самое главное, кто займет твое место в этих краях? К тому же ты так мечтала о диспансере!
— Прошу тебя, не надо все усложнять! Я дам в газете объявление, что больше не принимаю пациенток. Возможно, другая повитуха заинтересуется моим диспансером. Я могу также написать в Тулузу бывшим ученицам больницы Святого Иакова. Они получили дипломы в тот же год, что и я. Я думаю о самых прилежных — о Дезире Леблан, Одетте Ришо, Арманде Бланшар. Арманда была самой старшей из нас. Она уже много лет принимает роды. Это очень вежливая и крайне серьезная вдова. Я наверняка узнаю ее адрес, если напишу мадам Бертен, главной повитухе больницы.
— Действительно, у тебя есть возможность найти сведущую повитуху, — согласился Луиджи. — Что касается меня, я должен был бы радоваться, поскольку сетовал на то, что ты занимаешься таким ремеслом. Но я считаю, что ты приносишь ужасную жертву. Подумай только! А вдруг ты узнаешь, что женщина умерла при родах? Или младенец? И все это из-за ошибки матроны или повитухи, не обладающей ни твоими знаниями, ни твоим талантом!
— Луиджи, сжалься надо мной! Я не должна рассматривать свое отречение с такой точки зрения. В конце концов, я не единственная повитуха в нашем краю. В Сен-Жироне живут три повитухи, и у всех них есть дипломы. Нет, я не отступлю. Я всего лишь в течение восьми месяцев отдавала всю себя своим пациенткам. Восемь месяцев! Как это мало! Обо мне быстро забудут.
— Не думаю, что тебя быстро забудут, — возразил Луиджи. — Пациентки, которых ты наблюдала или которым помогала при родах, всегда будут тебя помнить, я в этом уверен. И ты тоже не забудешь о том, что пережила в те первые месяцы, когда следовала по стопам своей матери. Возможно, будет лучше, если мы уедем из Сен-Лизье.
— Но почему?
— Здесь ты всегда будешь знать о родах, со счастливым или трагическим концом, и часто будешь испытывать душевные муки, особенно если сочтешь, что могла бы противостоять смерти. Мне пришла в голову одна мысль.
— Какая? — тихо спросила Анжелина.
— Мы уедем в Лозер, во владения де Беснаков. Моя мать описывала их. Это прелестное имение в сельской местности. Думаю, сначала лучше поехать туда вместе с моей матерью и Анри. Кое-кто из членов моей семьи жил там. Это будет своего рода паломничество.
— Да, мы сможем вскоре туда поехать, например осенью. Но жить там… Не знаю…
— Не беспокойся. Это всего лишь моя идея, один из вариантов. Мне доставит удовольствие, если я смогу посетить край моих предков вместе с тобой.
— А я с тобой пошла бы куда угодно, — заявила Анжелина.
Луиджи испытывал бесконечное счастье, видя, что Анжелина пребывает в таком радужном настроении. Он сразу же пришел в восторг от ее слов.
— Мы доедем до Тулузы, а затем пересядем в поезд, идущий в Манд! Затем наймем повозку и доберемся до владений де Беснаков. А в это время Октавия будет ухаживать за Розеттой.
Луиджи погладил Анжелину по щеке и податливым прядям, упавшим на лоб. Взяв тарталетку, он с удовольствием съел ее, а затем протянул кусок пирога Анжелине. Она, раскрасневшаяся от переживаний, с таким же удовольствием съела пирог.
— Я так мало путешествовала! — призналась Анжелина. — Ездила только в Тулузу и Тарб. О, Лозер, Севенны, столь милые сердцу Октавии!
Луиджи обнял Анжелину за плечи и поцеловал ее в губы. Пальцы Луиджи без устали скользили по ее шее и обнаженной части груди. И эти пальцы так ласково, так жадно дотрагивались до ее нежной кожи!
— Боже, я должна отнести Розетте обед! — воскликнула Анжелина, стремительно вставая. — Ей надо набираться сил.
— Как жаль! — прошептал Луиджи. — Я помогу тебе поставить тарелки на поднос. А пока ты будешь с ней, я вымою посуду.
Как и Октавия и Жерсанда, Анжелина по достоинству оценила эти черты характера акробата, который не гнушался никакой работы и всегда был готов оказать услугу с врожденной любезностью. Она, растрогавшись, спрашивала себя, поступил бы точно так же Гильем, желая помочь матери или супруге. Даже ее родной отец всецело отдавался своему ремеслу сапожника, когда была жива Адриена.
