– Ваше Величество, – позволил себе заметить Коленкур, – насколько я знаю русских генералов, они не остановятся на Немане. Силы Багратиона и Барклая де Толли разобщены. Я уверен, они отступят, чтобы соединиться.

Наполеон, казалось, не слышал его.

– Сколько раз, – проговорил он задумчиво, – я долгими зимними ночами размышлял об этой кампании. Ни я, ни Александр не хотим этой войны, но обстоятельства сильнее нас. В борьбе с англичанами мы никогда не добьемся успеха, пока силой оружия не излечим Александра от его хитрой политики: кивать с согласием на континентальную блокаду Англии и тут же тайком пропускать для них грузы. Мы должны закрыть Балтику, эту последнюю щель, через которую английские товары просачиваются в Европу. Англичане же – главные враги Франции. Вы и с этим не согласны, Коленкур?

– Согласен, Ваше Величество…

– Тогда ступайте, – кивнул Наполеон устало и тут же заметил притихшего Рустана, бережно прижимающего к груди императорский портфель красного бархата, украшенный серебряным шитьем, изображавшим лавровый венок со звездами и пчелами. – Что вы стоите там? – прикрикнул Бонапарт на камердинера. – Несите, несите все это добро. И побыстрее!

Утром следующего дня император, надев мундир польского офицера, подъехал в коляске к Неману. Его сопровождали только Дюрок и Коленкур, также переодетые поляками. Император сразу приказал подвести коня и верхом направился вдоль берега, выбирая места для переправы.

По противоположному, русскому берегу проскакал казачий дозор – промелькнули красные флажки на пиках, донесся лихой посвист. Внимательно осмотрев местность, император в тот же день продиктовал начальнику штаба маршалу Бертье свое обращение к армии. «Солдаты! – говорилось в нем, – война начинается. Россия увлекаема роком. Судьбы ее должны совершиться. Так перейдем же Неман!»

Наступил двенадцатый день июня, заря едва забрезжила над Неманом. Выйдя из палатки, Наполеон Бонапарт, окруженный свитой, смотрел в подзорную трубу на выплывающие из Вильковисского леса многоцветные потоки войск, разливающиеся по трем мостам, наведенным на Немане. Заметив знакомую фигуру императора в походном, сером сюртуке и черной треуголке без плюмажа, солдаты приветствовали его криками «Да здравствует император!», колонны их неиссякаемым потоком, одна за другой все текли и текли к мостам и переходили на русскую сторону…

Известие о вторжении армии Наполеона застало русский двор в Вильно. Вот уже более месяца император Александр Павлович находился вблизи границы, лично наблюдая за приготовлениями к войне, которую давно ждали. Регулярно получая письма от французского императора с уверениями в вечной дружбе и верности прежним союзническим договоренностям, Александр все же не доверял Наполеону. Через своих лазутчиков на территории Польши он был осведомлен о передвижениях французских войск и потому, вопреки мнению многих своих военачальников, еще в январе отдал приказ – подтянуть на Неман все имеющиеся в наличии войска, оставив лишь несколько корпусов для прикрытия Петербурга.

Прекрасно зная о шпионах, которыми кишела его ставка, русский император старался действовать тайно. Три армии, сосредоточенные на границе, были надежно прикрыты, связь с ними поддерживалась секретно. Непосредственно у Немана на глазах французской армии оставались лишь пограничные казаки атамана Платова. Их спокойствие и даже безмятежность должны были убедить Бонапарта, что русские не догадываются о скорой войне.

Военные заботы тяжелым грузом лежали на плечах Александра. Его штаб до сих пор не выработал общий план ведения кампании, и споры в нем не утихали. Командующие двумя главными армиями, которым предстояло принять основной удар французов, князь Багратион и военный министр Барклай де Толли не ладили между собой и никак не могли договориться о совместных действиях. Принять же на себя общее командование молодой русский император не решался: поражение под Аустерлицом многому научило его и в первую очередь, что не ему тягаться с Бонапартом в полководческих талантах.

Чтобы надежнее сокрыть от ушей и глаз французских лазутчиков свою озабоченность и подготовку к войне, Александр приказал устраивать в Вильно балы. К тому же это помогало снять напряжение и усталость от постоянного ожидания вторжения.

Вечером одиннадцатого июня в Вильно давали обед и бал государю от корпуса польских генерал-адъютантов. Для праздника выбрали загородный дом графа Беннигсена, расположенный в Виленской губернии, а в хозяйки бала пригласили княгиню Елизавету Потемкину, зная, сколь приятно государю посетить праздник, верховодить на котором станет княгиня Лиз. После обеда и бала предполагали катание на лодках и фейерверк.

К полуночи бал в загородном имении графа Беннигсена был в самом разгаре. Государь шел в мазурке с княгиней Потемкиной. Дивные изумруды, украшавшие изящную шею княгини, мерцали в свете многочисленных свечей и перекликались с блеском золотой вышивки на ее темно-зеленом газовом платье. Праздник получился блестящий – на некоторое время все забыли о Наполеоне и его армии.

Генерал Балашев, один из генерал-адъютантов императора, внезапно прервав танец, покинул зал, а вскоре явился и вопреки придворному этикету остановился рядом с танцующим государем. Лицо генерала выражало тревогу.

Княгиня Потемкина первой заметила Балашева и остановилась. За ней на генерал-адъютанта обратил внимание удивленный император. Он взглянул на Балашева вопросительно, но сразу сообразив, что опытный царедворец не нарушил бы традиций, не будь на то важного повода, молча взял Балашева под руку и, попросив извинения у Лиз, вышел с генералом на балкон. Музыка стихла. Танцующие остановились. Все напряженно смотрели вслед государю.

Княгиня Орлова поспешила к Лиз.

– Что произошло? – спросила она взволнованно у подруги. – Неужели… – Анна не договорила. Она боялась произнести вслух слово, которое готово было сорваться с уст у каждого русского в зале, но все еще страшило – «война».

– Я не знаю, – вздохнула Потемкина. – Но думаю… – и тоже не закончила фразу. Накинув на плечи шаль, которая во время танца оставалась приколотой к платью, княгиня направилась к террасе: император и Балашев беседовали на фоне освещенного сада.

Приблизившись, Лиза услышала, как Александр Павлович возмущенно произнес:

– Не объявив войны, по-разбойничьи, тайком, вы говорите, он начал переправу? Никогда! Никогда я не примирюсь, покуда хоть один его солдат останется на моей земле. Вы отправитесь моим посланцем, Балашев. Если Наполеон не хочет известить меня о начале войны, то я извещу его сам – о том, что на своей земле мы ляжем костьми, но он не обойдется с нами, как с Австрией или Пруссией… – не договорив, император повернулся. У стеклянной двери, ведущей на террасу, он увидел Лизу.

Стянув концы шали на груди, та молча смотрела на него, и взгляд ее зеленоватых глаз был полон страдальческой решимости. В это мгновение она не выглядела блестящей светской дамой – весь облик Потемкиной выражал скорбь женщины, которой в самом ближайшем будущем предстояло отправить в сражение и единственного сына, и возлюбленного…

– Остановите бал, Балашев, – приказал император своему адъютанту. – Скажите же всем: офицерам и генералам немедленно отбыть в войска.

– Слушаюсь, Ваше Величество, – звякнув шпорами, генерал вышел.

– Ты слышала? – спросил Александр у Лиз, и голос его прозвучал мягко: – Нам предстоят многие испытания…

– Да, – коротенький ответ вырвался из груди княгини со вздохом. – Я верю, Ваше Величество, Господь не оставит нас. – Откинув шаль, княгиня поцеловала крест, висевший на ее груди под ожерельем из изумрудов. Потом повернулась к приблизившейся Орловой.

Догадавшись без слов, Анна осенила себя знамением. Из зала послышались вскрики дам и поспешные шаги многих ног – генерал Балашев объявил собранию о том, что французская армия перешла границу и движется к Вильно.

В замке Ли де Траиль ужинали поздно. Так повелось издавна, и никому не хотелось менять традиций.