Волкодав сопровождал меня, хотя собака очень боялась воды. Я еще не встречала животного, которое меньше отвечало бы своему имени, чем эта псина. А в рукаве у меня был спрятан подаренный Виндзором кинжал.

На кухонном столе в Палленсвике стояла корзина свежайших яиц, а я помогала экономке выгружать из ящиков засушенные с прошлой осени фрукты. Между фруктами была вложена записка. Вот уж, право, необычный способ доставки! Во мне проснулось любопытство, и, бросив взгляд на новорожденную дочь Джоанну, которая мирно посапывала в колыбельке у огня, я вытащила и развернула послание. Лаконичный текст без обращения, без подписи, без печати. Значит, кто-то задал себе немало хлопот, но пожелал остаться неизвестным.

Вам необходимо вернуться в Вестминстер. Личные дела не должны стать препятствием. Так нужно для Вашего же блага и для блага короля.

Почерк профессионального писца. Но кто же автор записки? Я в задумчивости похлопала ею по лежавшему на верху корзины коричневому яйцу. Не Эдуард: стиль не его, да и к чему королю такая таинственность? Может быть, Уикхем? Он не унизится до анонимных посланий. Да и ему, королевскому канцлеру, нет в том нужды. Лекарь Эдуарда? Но если Эдуард заболел, об этом возвестил бы гонец, трубящий в рог, чтобы расчистить себе дорогу. Ничуть не прояснив дела, я с кривой усмешкой бросила записку в огонь. Кто всерьез может быть заинтересован в моем возвращении? Может, я и признанная фаворитка короля, но большинство придворных охотно заточили бы меня в темницу как можно дальше от короля и всего двора.

Понятно, что утром я встала рано и распорядилась, чтобы упаковали мои вещи, а барку приготовили к отплытию. Поцеловала новорожденную дочь, которую назвала Джоанной в честь любимой дочери Эдуарда, умершей от чумы. Голубыми глазками и светлыми волосами девочка пошла вся в отца. На это имя я согласилась без особой охоты, ибо оно слишком уж напоминало мне о женщине, которая страшно презирала меня за неблагородное происхождение и загружала черной работой, но в данном случае важнее было желание самого Эдуарда. Поэтому я простилась с доченькой и обоими сыновьями, надавала кучу ненужных указаний нянюшке и воспитателю, а сама уже через час отправилась в путь, в Лондон. Автор записки, несомненно, вскоре отыщется.

Прибыв на место, я узнала, что в мое отсутствие Эдуард созвал парламент. Меня это, впрочем, ничуть не обеспокоило. Приближалось время новой военной кампании, и было необходимо созвать парламент, чтобы тот одобрил новые налоги и позволил получить деньги для платы английским войскам. В Вестминстерском дворце, где разместился теперь Эдуард, царил переполох. Все куда-то неслись, суетились, в конюшнях лошадям было не повернуться, а предназначенные для лордов и епископов помещения были уже переполнены. Членам Палаты общин предстояло размещаться там, где сами смогут устроиться. Ну, меня это не касалось. Спрятавшись в своих покоях от охваченного суматохой двора, я с облегчением перевела дух — вот я и приехала! Но радость была недолгой — кажется, я даже нахмурилась.

— Вы не торопились! — с упреком бросил мне Джон Гонт.

— Что вы здесь делаете? — совершенно неучтиво спросила я. Почему в присутствии Джона Гонта я становилась такой грубой? Да ведь он безо всякого приглашения почему-то оказался в моих покоях! Наверное, я боялась его. Гонт, непробиваемый, как всегда, сидел на подоконнике и царапал каблуком сапога каменную кладку.

— Жду вас, мистрис Перрерс.

После того «заговора» мы с ним мало общались. Ах да — на людях он изысканно приветствовал меня, был также вынужден признать, что Эдуард очень ценит меня, но в душе, думается, презирал по-прежнему. Так что же привело его сюда? Разве что… По коже у меня пробежал холодок недоброго предчувствия.

— Я приехала сразу же, как только смогла, — ответила я.

— Я ждал вас еще вчера.

Не ошиблась. Снова заговор.

— Так это вы послали мне записку, милорд!

— Неважно. Важно то, что она заставила вас приехать. Только нужно было поторопиться.

Меня коробил его высокомерно-требовательный тон, как и неприкрытое осуждение. Я ответила ему язвительно:

— У вас не хватило смелости поставить свою подпись, милорд?

— При чем здесь смелость? Скорее я проявил осторожность.

— Пусть никто не догадывается, что это вы вызвали сюда любовницу короля? Как вам не везет: приходится связываться с такой, как я, да еще и признавать, что вы во мне весьма нуждаетесь. Одного раза вполне хватило бы. Но снова обращаться с просьбой ко мне!.. Как вы только переносите это, милорд?.. — Я жестоко насмехалась над ним, но он всерьез меня рассердил.

Гонт вскочил на ноги и быстрым шагом направился к двери. Я слишком сильно уязвила его гордость.

— Подождите!

Он резко замер на месте с каменным выражением лица.

— Я не нуждаюсь в вас. Я просто ошибся.

— Да видно ведь, что нуждаетесь. — Я сбросила накидку с капюшоном, стараясь побороть желание дать ему уйти и хлопнуть вдогонку дверью. Дело, должно быть, серьезное, коль уж Гонт пришел ко мне, а значит, я должна сделать первый шаг к примирению с этим не в меру заносчивым человеком. — Давайте начнем с начала, милорд. — Я протянула к нему руку в знак примирения. — Расскажите мне, что за забота вас одолевает, а я постараюсь помочь.

Да, дело серьезное: Гонт не стал упираться да ломаться.

— Он отказывается сделать то, что нужно. А другого выхода просто нет. И прислушаться он может только к вам. Грустно, но это именно так. Вы должны уговорить его.

Очень характерно для этого человека — начинать с сути дела, не вдаваясь ни в какие объяснения.

— Я полагаю, вы имеете в виду короля. Быть может, я и сумею уговорить его, если только вы соблаговолите уточнить, на что именно. Идите сюда, милорд, садитесь и расскажите, что за каша здесь заварилась. Это из-за парламента?

— А как же, черт его побери!

Он сел и короткими, полными горечи фразами посвятил меня в возникшие сложности.

В парламенте с самого момента открытия сессии царило недовольство. Если составить список имеющихся жалоб и упреков, то свиток протянулся бы от Вестминстера до самого Тауэра. На что израсходованы деньги, ассигнованные предыдущей сессией? От них не осталось и следа, а никаких успехов не видать! Гордое имя Англии втаптывается в европейскую грязь. Гасконь уже почти потеряна. А где английский флот? Верны ли слухи, что французы готовят вторжение? А король тем временем просит у них все новых средств! Так вот, ничего он не получит! Незачем бросать деньги на ветер.

Я слушала и непритворно изумлялась.

— Совершенно не представляю, чем я могу помочь в этом деле, — призналась я, когда он закончил рассказывать.

— Они ищут козлов отпущения, — недовольно проворчал Гонт с таким видом, будто не понять этого могла только полная дура. — Им не хочется прямо подвергать нападкам короля, но они твердо решили сделать кровопускание его министрам, которых обвиняют в неумении вести дела. К несчастью, парламент отыскал слабое место. Что общего у всех министров Эдуарда?

Я поняла, к чему он клонит.

— Все они — духовные лица.

— Именно! Все до единого — попы. Что они понимают в ведении войны? Ровно ничего! Вот парламент и хочет, чтобы их сместили, а уж потом рассмотрит вопрос о введении новых налогов.

Теперь стало совершенно ясно, какую роль отводит Гонт мне в своих замыслах.

— А Эдуард не хочет идти им навстречу.

— Не хочет. Им движет нежелание подставлять под удар тех, кого он сам поставил у власти. Я не могу переубедить его, но если он не согласится на требования парламента…

Да, в стране разразится внутренний кризис — в дополнение к тому, что мы уже имеем в Европе.

— А если я сумею уговорить Эдуарда отстранить от дел клириков, кто придет им на смену?

— Вот кого я предлагаю… — невесело усмехнулся Гонт.