— Приходи после охоты, поговорим. Надо составить план кампании для наших войск во Франции. Давным-давно пора.
— Слушаюсь, государь.
Гонт, хищное лицо которого не выражало ничего, кроме безграничной надменности, не удостоил меня даже взглядом, но от порывов холодного ветра лицо его раскраснелось, и стало видно, насколько он повеселел. Отец и сын обменялись рукопожатием — они снова были вместе и готовились насладиться охотой. Я же получше подоткнула юбки и послала кобылку вперед, вдогонку за остальными. Я тоже получу удовольствие от охоты. Вот главный егерь поднес рог к губам, сейчас он затрубит, подавая сигнал к началу охоты, и я крепче сжала в руках поводья.
Егерь не затрубил — Эдуард остановил его, взяв за руку.
— Мистрис Перрерс…
Все глаза обратились к королю, вызвавшему заминку. И тут же забегали слуги, отыскивая меня в толпе. Мои руки непроизвольно натянули поводья, из-за чего лошадка затанцевала на месте. Король еще никогда не обращался ко мне открыто при всех.
— Да, государь, — ответила я, задыхаясь (это даже мне самой было слышно).
— Поезжайте рядом со мной.
Я заколебалась, но лишь на миг, а потом послала лошадь вперед, сквозь толпу нарядно одетых вельмож, к Эдуарду.
— Да, государь?..
— Вы сказали, что хотите поохотиться, — так давайте охотиться. — Он ухватился за повод моей лошадки, подтянул ее ближе к себе, взял меня за руку, потом наклонился и поцеловал меня в висок. — Вы были правы: охота — отличное занятие, а я позволил себе киснуть. — Он понизил голос до шепота: — Сегодня ты не будешь страдать от одиночества.
Все вокруг разинули рты от удивления. Король выделил меня так явно! Двор не мог прийти в себя. Горячая кровь прилила к моим щекам, окрасила их ярким румянцем. Король поцеловал меня при всех!.. Но разве не этого я сама добивалась? Признания моего положения в глазах и лордов, и простолюдинов.
— Так вы поскачете рядом со мной? — повторил Эдуард, вынуждая и меня открыто признать наши отношения.
— Поскачу, государь.
И я помчалась рядом с ним, так и держась за его руку, за нами придворные растекались по обширному заливному лугу, когда егерь наконец протрубил сигнал. И я только улыбалась, как ясное солнышко, время от времени проглядывавшее из-за туч и как раз в эту минуту залившее нас золотом своих лучей. Эдуард признал меня открыто, при всех. Теперь я была официальной королевской фавориткой.
Думаю, в тот день врагов у меня значительно прибавилось. Тревожило ли это меня? Нет, не тревожило, ибо пламя честолюбия жарко разгорелось в моей груди. То был решающий день. Собаки вспугнули редкой красоты оленя с поистине королевской короной рогов. Черты лица Эдуарда заострились, на лице выступил пот от усилий, но тело его расслабилось, чувствуя себя в седле как в родной стихии. Смех его гремел далеко по окрестностям, и все придворные дружно вздохнули с облегчением. К ним снова вернулась уверенность. Даже Гонт выглядел довольным, хоть я и заняла его место у стремени короля.
Всю охоту я не покидала этого места. Когда собаки понеслись по свежему следу и всадники погнали коней галопом, он придержал своего чалого и продолжал ехать рядом со мной, не забывая о моем состоянии. Тем самым он подчеркнул свой выбор яснее, чем если бы велел главному герольду протрубить и возвестить о нем народу.
Отныне Алиса Перрерс — официальная фаворитка короля.
Такую перемену в судьбе следовало хорошенько обдумать, что я и сделала в своей комнате, освободившись от роскошного охотничьего наряда и велев своей служанке наполнить горячей водой обитую медью лохань. В лохань я погрузилась со вздохом удовольствия. Да, я уже несколько недель не была на охоте, мышцы побаливали, но вполне терпимо. Лежа в воде с ароматными травами, я рассмотрела свой округлившийся живот, внутри которого зрело дитя. Скрывать это скоро станет невозможным, да и не к чему. Впервые за все время я смогу гордо показывать всем свою раздавшуюся вширь талию.
Ведь в тот день мое имя так или иначе было на устах у всех. Теперь, когда мое положение было признано, я чувствовала себя очень уверенно под защитой короля.
Мне припомнились все прозвища, которые удалось услышать, пока охотники преследовали бедного оленя.
«Алиса Бесстыжая» — такое было мне не по вкусу.
«Эта Перрерс» — уже лучше, но произносили эти слова со смешком в голосе.
«Любовница короля», «королевская дама сердца» — в этом, возможно, слышался намек на власть и влияние.
Но вот что понравилось мне больше всего: «фаворитка короля». Это звучало официально. Звучало весомо. Подчеркивало недостижимую высоту, на которую я взобралась. Теперь никто не мог помешать мне жить в королевских покоях и делить с королем ложе. Да, мы не были венчаны, однако король ясно отдал мне предпочтение и тем наделил меня неоспоримым местом при дворе и у его трона. И никто, ни единый человек, не посмеет теперь пренебрежительно относиться ко мне, близкой подруге короля. Когда охотники вернулись во дворец и спешивались, даже Гонт ухитрился подчеркнуть мое новое положение, отвесив мне глубокий поклон. О таком подарке я не смела и мечтать, да еще и преподнесенном в присутствии всей знати, к которой я не принадлежала.
— Спасибо, Эдуард, — прошептала я, бережно поддерживая живот.
Наслаждаясь своим триумфом, я позволила себе откинуться на край лохани и блаженно закрыть глаза.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Не теряя времени, Эдуард начал совещаться с Гонтом. Не знаю, о чем они там говорили, — это всегда было привилегией мужчин, — но я видела результаты их совещаний. Король снова взял бразды правления в свои руки и ничего не упускал. Гонту он приказал возглавить войско и отправиться в Гасконь на помощь осажденному принцу-наследнику — нужно было дать решительный отпор вторгшимся туда французам. Чтобы они лучше это ощутили, Эдуард распорядился нанести другой удар из Кале и поставил во главе тамошнего войска закаленного в битвах ветерана сэра Роберта Ноулза. Если я хотела убедиться в полном выздоровлении Эдуарда, то об этом лучше всего свидетельствовали эти замыслы двух мощных ударов с севера и юга, наподобие тех, какие сам Эдуард с успехом осуществлял в молодости. В то же время целый хоровод его послов закружил между Англией, Нидерландами, Германией и даже далекой Генуей — надо было обеспечить союзников в борьбе против французского короля.
Ночи Эдуард проводил со мной, но и тогда тревоги не отпускали его.
— Я сам должен возглавить войска, — с досадой говорил он. — Или я уже недостаточно крепок для этого?
— Что вы, сил у вас вполне хватает.
На самом же деле удар, нанесенный ему смертью Филиппы, оставил слишком глубокие следы. Телесные силы к нему, возможно, вернулись, но (пусть я сама горячо с этим спорила) ум его потерял прежнюю остроту и утонченность. Он играл в шахматы, читал любимые книги, написанные трубадурами, наслаждался искусной игрой на лютне — и вдруг его внимание рассеивалось, ясность сознания начинала таять, словно снег под лучами весеннего солнца. Даже уверенности у него поубавилось. А по мере того как она уменьшалась, росли мои опасения за Эдуарда. Он уже не сумеет вести в бой свои войска с прежней неподражаемой удалью — если вообще сможет их вести. И все же я возносила хвалу Богу: с уединением было покончено, король был снова вместе со своим двором. И если Гонт добьется победы над французами, это в какой-то мере вернет Эдуарду веру в то, что он может принимать разумные, верные решения. Я налила нам в кубки великолепное выдержанное бордо — вино, которое напоминало о завоеваниях Эдуарда[74].
— За победу Англии! — Я подняла кубок и осушила его.
— За Англию! И за тебя, любовь моя. — И Эдуард поцеловал меня со всей страстью могучего владыки.
Я, конечно, рано радовалась. В ближайшие месяцы стали приходить дурные вести. На севере король Франции, наученный прежним горьким опытом, отказался вступать в битву с превосходящими силами англичан[75]. В войске Ноулза нарастало недовольство, сам он уже не столь стремительно продвигался вперед, а вследствие этого утратил непререкаемую власть, и вскоре его разрозненные отряды сделались легкой поживой для французских стервятников. На юге дела наши шли лучше: был разграблен и сожжен Лимож, с властью французского короля в этих краях было покончено. Но мы слышали и о том, что наследнику престола пришлось возвратиться в Бордо, отказавшись от дальнейшего наступления: не французы сумели его сломить, но собственное больное тело.
