Переправа была окончена. Я не мог не зааплодировать.

— Сколько? — коротко спросил полковник.

— Двадцать восемь минут.

— Черт! Это много, это очень много! Возвращаемся обратно.

Мы вернулись другой дорогой и все время полковник был задумчив. Видимо, он высчитывал, комбинировал, а впрочем, кто знает, что крылось за этими серыми, холодными глазами.

В нашей мастерской, которая за последнее время стала нашей квартирой, я за ужином решился спросить полковника:

— Какое предельное время вы считаете возможным для переправы?

— Десять минут! И это будет сделано. На любую операцию: переправу, подъем, спуск — десять минут. Не больше!

— Вы дадите ему какое-нибудь название?

— Здесь его, вероятно, станут называть «танк смерти».

Он говорил холодно и отрывисто. Холодок пробежал по моей спине и я вспомнил залп, который уничтожил моих товарищей, а меня сделал соучастником полковника, его помощником.

Я подходил к грани и должен был начать действовать.

Это произошло через два дня.

Я проснулся ночью от тихого разговора в нашей комнате. Я прислушался и, вероятно, пошевелился, потому что сразу услышал окрик полковника.

— Вставайте!

Интуитивно почувствовав, что я не должен вставать, я не пошевелился, а только сонно вздохнул.

Голос «правителя» заканчивал фразу:

— … И вы должны это сделать. Обстоятельства заставляют нас торопиться. Я тре… я прошу вас… конца фразы я не расслышал.

Наступила пауза. Потом прозвучал спокойный голос полковника:

— Хорошо, дайте мне карту!

— Василий Васильич, карту!

Кто-то звякнул шпорами. Молчание и потом третий голос начал объяснять:

— Вот до этой деревни, потом влево, до разрушенного здания, здесь верста, отсюда…

Соблюдая все предосторожности, я повернул голову. За столом сидел правитель, а по обе стороны склонились две фигуры: полковника и того, третьего. Как я пожалел, что у меня не было в эту минуту револьвера: головы находились на одном уровне и, при удаче, это был бы эффектный выстрел. Нечаянно я сделал неосторожное движение. Койка заскрипела. Я постарался отвернуть голову и зачмокал губами, как спящий. Быстрые шаги направились ко мне и сухая тяжелая рука потрясла меня за плечо:

— Вставайте!

Я вскочил.

— Спокойно. Стойте здесь.

Я вытянулся у койки. Две головы повернулись в мою сторону, но я был скрыт темнотой и стоял неподвижно. Полковник вернулся к столу.

— Через час я буду готов. Результаты, — он щелкнул крышкой часов, высчитывая время, — около восьми утра.

Он приложил руку к козырьку и пошел провожать уходящих.

Я стоял и ждал. Он вернулся и крикнул от стола:

— Идите сюда. Через час мы выходим. Осмотрите машину и приготовьтесь.

— Опять испытание?

— Мы идем через час и… никаких вопросов!

В этой машине, как в живом организме, было все гармонично и целесообразно. Можно было ее не проверять: она работала как сердце здорового человека.

Темная ночь. Я веду танк. Полковник сидит рядом со мною в странной задумчивости.

Прибыли в деревню. Здесь, вероятно, нас ждали. Кто-то звякал шпорами, кто-то докладывал полковнику, вышедшему из автомобиля, какие-то тени осматривали, ощупывали машину. Я не знал, куда мы идем, но понимал, что сегодня будет уже не испытание, а «работа». Я не видел для себя выхода и должен был выпить чашу до конца.

Двинулись дальше. Дорога привела нас к маленькому плато. Кругом высились горы. Полковник поднял руку и я остановил машину.

— Выходите! — скомандовал он солдатам и они, сопя и стараясь не греметь винтовками, сползли на землю.

— Эх, ночка-то какая! — вырвалось у одного.

— Тише ты с ночкой. Даст он тебе ночку…

— Поставьте машину лицом к скале! — сказал полковник.

Фонари бросали ослепительный свет на бурый массив камня.

Полковник сел к мотору и опять гибкая сильная лестница поползла вверх.

— Свет, свет!..

Я направлял свет за ползущей лестницей и остановился, когда увидел темную зелень елок, венчающих площадку скалы.

Ломая гибкие елки, лег на площадку край лестницы и она остановилась,

— Сядьте сюда и возьмите одного из них! — приказал полковник. Я занял место над переднею осью танка. Рядом со мной, бледный и растерянный, сел молодой солдат. Он укрепил между ног винтовку и вцепился обеими руками в борта.

— Держитесь. Я веду!

Под нами вздрогнула площадка и подчиняясь силе, направленной снизу вверх, мы поползли туда, где из-под конца лестницы белели сломанные елки. Вверх и вверх, пока мы не достигли площадки.

— Приехали! — прошелестел солдат, поспешно слезая на землю.

Я склонился вниз.

— Закрепите первый мотор, я направляю! — послышался глухой голос полковника.

Словом, произошло все то, что было тогда, на речке, с той разницей, что теперь весь танк вполз на скалу. Все это было настолько удивительно просто, что даже солдаты — эти простые люди — повеселели. Вот только что стояла эта странная машина внизу, а вот уже здесь. И нет ничего таинственного, ничего страшного.

— Здорово! Теперь куды хошь ползи…

— Никаких тебе…

— Тихо! — сказал полковник и голоса замолкли. — Майчук, вперед!

С потушенными огнями мы двинулись дальше, а за нами и впереди росла темнота и весь мир, казалось, прислушивался к нашим движениям, нашим шагам. Мы преодолели еще два больших подъема. Полковник посмотрел на карту.

— Правее! Стоп! — Майчук, пойдешь со мной. Вы остановитесь здесь! — обратился он ко мне и, подойдя ближе, сказал вполголоса:

— Я не буду подвергать вас испытанию. Вы останетесь только зрителем. Но никаких безумств! Поняли? Мною отданы приказания на этот случай.

Я молчал и ждал.

Полковник скрылся во тьме и скоро вернулся:

— Вперед!

Мы не прошли и двухсот шагов, когда Майчук сполз с передка и приложил руку к козырьку:

— Так точно, здесь.

Я остановил машину. За деревьями мутнело небо. Мы подошли к самому обрыву. Внизу мирно спали какие-то постройки. Пять огней, только пять огней я насчитал в этом маленьком местечке, но я сразу узнал его: станция Н., до сих пор неприступная позиция, удерживающая напор неприятеля, путающая его карты. Мишка Зверев — почти легендарный герой, засевший здесь, со своим отрядом, под надежной зашитой высоких скал. Теперь эта защита рухнула. Танк полковника С. свел ее на нет.

Огненные мысли рождались и гасли в моей голове. Передо мною развертывалась трагедия, а я мог быть только зрителем, только зрителем!

Огненный дьявол кинул во тьму блистающие огни. Они развернулись пышными цветами и осветили станцию. Вон сломанная будка, около нее лафет и человек с винтовкой, застывший в недоумении. Люди, еще люди. Крики и одинокие выстрелы.

— Огонь!

Одно, второе, третье, четвертое — заговорили орудия своим беспощадным, убедительным языком. Они громили, разносили в прах старенькое здание и маленькие сараи. Полковник сам управлял орудиями. Я сидел, не зная — живу ли я или весь этот ужас порождение ночного кошмарного сна.

Сколько времени продолжалась эта гекатомба?

Меня привел в сознание окрик полковника:

— Финита! По местам!

Я механически взялся за руль и на мои глаза упали капли пота, сбегающие с моего лба. Солдаты, веселые, задорные, толпились у машины.

Мы тронулись обратно. Я поставил танк на месте и, отказавшись от завтрака, упал на койку. Сна не было. Его сменили странные видения, полубред.

Наступили сумасшедшие дни. Лишенный возможности какого-либо активного протеста, я сопровождал полковника в его экспедициях и скоро наш танк стали называть «танком смерти».

Сколько раз я искал случая уничтожить эту проклятую машину, погибнуть вместе с ней; сколько раз я подстерегал полковника. Напрасно! Он был осторожен и внимателен. Но развязка приближалась и я ждал ее. Полковник как будто потерял чувство меры. Я видел, как у него превращается в спорт это уничтожение противника, как он пускается в опаснейшие авантюры, без всякой надобности. Что могло произойти с этим уравновешенным человеком? Хотел ли он получить полное признание его изобретения или он топил в угаре войны поднявшийся в нем протест культурного человека?