— Надеюсь, дамочка притащится только завтра утром и не лишит нас сладких снов!

— А она вообще знает, где ты живешь? — спросил я с надеждой. Надеялся я на то, что мама этого не знает. И еще сердце у меня дико заколотилось, когда я понял, что только что сказал Мюллеру «ты».

— Не знает, — сказал он, — но в два счета узнает!

И объяснил, что маме достаточно позвонить его бывшей жене, или общим приятелям, или — еще проще — его отцу или одному из трех братьев. Они давно с ней знакомы и без проблем сообщат его адрес.

Потом Мюллер устроил нам в маленькой комнате постель из матрацев. Мы с Йоши забрались под одеяло, которое Мюллер положил на матрац. Кажется, Йоши что-то мне все рассказывала и рассказывала, кажется, все хвалила и хвалила Мюллера, но я так жутко устал, что тут же заснул. Единственное, что я помню: мне снился мой отправленный в отставку фрик-мотоциклист, и на его мотоцикле всюду были клавиши пишущей машинки. Красные. Но почему-то только маленькие «а», если я ничего не путаю.

Проснулся я оттого, что замерз. Йоши около меня не было. Пахло плесенью. Запах исходил от матраца. А холод проникал через открытое окно комнатки. Я выглянул в окно. Снаружи все заволокло туманом. Хотя уже явно было позднее утро. Я бы еще поспал, но не в такой холодине. Да и было мне как-то не по себе. Где Йоши? Где Йоханнес? Где моя мать? Еще дома? Или уже по пути сюда? Или вообще — уже здесь?

Я поднялся с матраца и побрел из комнатки. В большой комнате никого не было. Йоши я нашел в кухне. Она сидела за столом и пила кофе. Макала в кружку хлеб и откусывала от него по кусочку. Улыбнувшись мне, она сообщила:

— Йоханнес поехал на почту. Он привезет булочки и масло! — И кивнула на сайку, лежащую на столе: — Эта уже совсем черствая! Подождешь с завтраком, пока он не вернется?

Я помотал головой и уселся рядом с Йоши.

— Молока тоже нету, — сказала она и налила мне в кружку кофе из красного жестяного кофейника. Кружка была из толстого фарфора. «Дедуля» было написано на ней старомодным шрифтом. Кофе оказался поганым — еле теплым и горьким.

Йоши снова обмакнула кусок хлеба в кофе:

— Хотела бы я знать, что сейчас поделывает мой папаша. В полицию он точно не пошел. Но давление у него наверняка подскочило до трехсот!

Я не знал, что ответить. Что поделывают или не поделывают люди вроде Йошиного отца, я понятия не имел. Йоши помолчала, помешала кофе хлебной коркой и потом сказала:

— Долго мне тут оставаться нельзя. Йоханнес сказал, тут все про всех всё быстро узнают. Скоро пойдут разговоры, что у Мюллера малолетняя любовница. А потом еще и в полицию могут заявить. И тогда все вскроется. А еще Йоханнес говорит, мне все-таки надо учиться…

Йоши вытащила хлебную корку из кофе, засунула ее в рот и пососала.

— Он прав, — сказал я.

Йоши пожала плечами.

— Куча людей не учились и ничего, живут, — промямлила она, не вынимая корку изо рта.

— Да плохо они живут, — сказал я, чувствуя себя исключительно по-дурацки. Таким прилизанным паинькой, как будто превратился в вышедшего на пенсию учителя! Йоши, конечно же, возразила:

— Тебе легко говорить!

Мы молча сидели над своими кофейными чашками, пока не вернулись Йоханнес и Новак. Новак приветствовал меня так радостно, словно я собственноручно вырастил его из сопливого щенка. Йоханнес вывалил из бумажного пакета на стол булочки, масло и колбасу. Бутылку молока он тоже прихватил. Йоши набросилась на съестное. Мюллер поглядел на часы.

— Уже пол-одиннадцатого, дети-горемыки, — сказал он, — думаю, скоро появится госпожа Обермайер!

Но он не угадал. Пробило полдень, прошло еще несколько часов, а мамы все не было. Я чувствовал себя неуютно, как-то раздвоенно. С одной стороны, при мысли о скорой встрече с мамой мне становилось нехорошо, а с другой — я нервничал от того, что ее так долго нет.

Где-то в пять мы принялись резать лук, потому что Йоханнес решил приготовить на ужин гуляш. Мы плакали. Но только из-за лука. Новак держался от нас на безопасном расстоянии. Он улегся в дальнем углу кухни. Наверняка тоже из-за лука. Когда нам осталось дорезать последние три луковицы, раздался звук мотора. Он приближался, становясь все громче. Я подбежал к окну. Это был мамин «рено». Сердце затрепыхалось, как заячий хвост.

— Это она? — спросила Йоши.

Я кивнул. Красный «рено» проехал мимо нашего дома. Я ошарашенно поглядел ему вслед.

— Не волнуйся, — сказал Йоханнес, — мадам вернется. Через два километра дорога кончается. В первый раз почти все проезжают мимо!

Йоханнес как ни в чем не бывало дорезал лук, кинул на скороводку шматок сала, а на него — луковую гору. Пара кусочков упала на плиту и тут же, зашипев, превратилась в уголья.

Йоханнес, помешивая лук, поинтересовался:

— И что дальше, сын мой?

— Все зависит от того, как выступит мама.

Я старался, чтобы это прозвучало как можно хладнокровнее.

— Думаю, коварно выступит, — сказал Йоханнес. И счистил черенком ложки луковые угольки с плиты. — Но хотелось бы знать, уготована ли и мне какая-нибудь роль в этом спектакле?

— Ты мой верный вассал, — ответил я, — ты на моей стороне, до последнего!

— Как это? И с какой целью, сын мой? — спросил Йоханнес.

Но я не успел дать ему режиссерские указания к последнему акту, потому что «рено» снова подъехал к дому. На этот раз машина остановилась. Новак поднялся, выбежал из кухни, распахнул дверь черепушкой и помчался к «рено». Мама, выходившая из машины, спряталась обратно. Новак положил передние лапы на боковое стекло и залаял.

— Я пойду в маленькую комнату, — сказала Йоши.

— Ты останешься и будешь помешивать лук. — И Йоханнес сунул в руки Йоши ложку. Потом вышел из дома и оттащил Новака от машины. Он крепко держал его за ошейник. Мама вышла из машины. Лицо у нее было свирепым донельзя.

— Ну иди же, поздоровайся с ней, — сказала Йоши.

Но я пошел в большую комнату и уселся на кровать Йоханнеса. Все приветствия казались мне неуместными. Тот, кто сбегает из дома, не может спустя день приветствовать свою мать, словно ничего не произошло. А как приветствовать кого-то, если случилось все то, что случилось у нас, я не знал.

Я раздумывал, что лучше — сидеть прямо или небрежно развалиться, но так и не решил — мама уже входила в комнату. Она недоуменно глянула на сказочный бардак, а потом уставилась на меня. Невероятно высокомерно. И сказала:

— Так, ребенок! Сейчас ты вежливо скажешь «пока!», и мы поедем домой!

— Нет! — возразил я. И постарался смотреть на нее так же высокомерно.

— Да! — повысила голос мама. — Давай, пошли.

Новак вошел в комнату и улегся у моих ног. Йоханнес тоже пришел и стряхнул на пол всякий хлам с большого кресла.

— Садись же, — предложил он маме. Мама проигнорировала его слова.

— Ольф! Не сходи с ума! — сказала она. — Я и так с трудом держу себя в руках. Ты сейчас же поедешь со мной. Обо всем поговорим дома!

— И не подумаю, — парировал я. — Но если ты хочешь применить силу, то пожалуйста! — Я поднял руки. — Сдаюсь! Выноси меня отсюда!

— Хрен я тебя понесу! — заорала мама. — Или ты пойдешь сам, или я позову на помощь жандармов!

— Мони, не выставляй себя на посмешище, — сказал Йоханнес.

— А ты закрой свой рот, — прошипела мама. Но Йоханнес и не подумал закрывать рот, он назвал номер жандармского отделения и протянул маме телефонную трубку.

— Если ты это сделаешь, мама, — сказал я, — то я никогда в жизни больше не скажу тебе доброго слова. Клянусь!

Но мама все равно взяла телефонную трубку. На секунду я решил: она спятила! И действительно позовет жандармов! Но потом мама отдала телефонную трубку Йоханнесу и села в кресло. Достала из сумочки сигареты и принялась искать зажигалку. Йоханнес предложил ей свою, но она фыркнула: