– Я не успел убежать, подобно Петру и всем прочим.

– Но почему же?

Филимон сильно покраснел, но не решился солгать.

– Мне попалась… бедная раненая негритянка… ее сшибли с ног… и я не смел ее покинуть, так как она мне сказала, что она христианка.

– Хорошо, сын мой, очень хорошо. Я не забуду этого… Как ее имя?

– Я его не расслышал… нет, кажется, она назвала себя Юдифью.

– Ах, это жена того человека, который прислуживает у ворот проклятой Богом аудитории! Эта набожная женщина, жестоко истязаемая мужем-язычником, делает много добрых дел. Петр, ты завтра сходишь к ней вместе с лекарем и посмотришь, не нуждается ли она в чем-либо. Кирилл никогда ничего не забывает. Теперь подайте мне сюда тех евреев. Два часа тому назад их старейшины обещали соблюдать мир, и вот каким образом исполняют они свои обязательства! Ну, что ж! Нечестивые попали в западню, расставленную их собственным коварством!

Евреев привели наверх, но они упорно молчали.

– Посмотри, святейший отец, – заметил кто-то, – все они имеют на правей руке кольцо из зеленой пальмовой коры.

– Весьма зловещий признак! Очевидно, это заговор, – пояснил Петр.

– Ну, что же это значит, негодяи? Отвечайте мне, если жизнь вам дорога!

– Тебе нет дела до нас. Мы – евреи и не принадлежим к твоему народу, – угрюмо возразил один из них.

– Не принадлежите к моему народу? Но вы убиваете мой народ! Я не намерен вступать в прения с вами, как я не пускался в рассуждения и с вашими старейшинами. Петр, возьми с собой обоих молодцов, запри их в дровяном сарае и приставь к ним надлежащую стражу. Кто их упустит – ответит мне за них собственной жизнью!

Обоих евреев вывели.

– Здесь, мои братья, предписания для вас. Разделите их между собой и затем передайте преданным и ревностным христианам ваших участков. Подождите час, пока не успокоится город, а потом соберите верующих и действуйте. К восходу солнца мне нужно тридцать тысяч человек.

– Для чего, святой отец? – спросило несколько голосов.

– Прочтите эти предписания. Тому, кто пожелает завтра сражаться под хоругвями Господа Бога, разрешается безнаказанно грабить еврейский квартал, запрещается лишь насилие и убийство. Пусть Бог поразит меня той же карой или еще суровее, если хоть один еврей останется в Александрии к завтрашнему полудню. Ступайте!

Представители христианской общины удалились, благодаря Небо за такого распорядительного и отважного вождя.

Филимон хотел последовать за ними, но Кирилл удержал его.

– Останься тут, сын мой. Ты молод, порывист и не знаешь города. Ложись и спи в соседней комнате. Через три часа начнется бой с врагами Божьими.

Филимон бросился на пол и заснул крепко, как ребенок. На заре его разбудил один из параболанов.

– Вставай, юноша! Посмотри, какова наша сила! К стопам Кирилла стеклось тридцать тысяч человек!

– Вот, братья мои, – говорил Кирилл, одетый в епископское облачение и шедший во главе блестящей свиты священников и монахов, – христианская церковь сильна своей сплоченностью и единством, и земные тираны трепещут перед ней, не будучи в силах ей противостоять. Собрал бы Орест в течение трех часов тридцать тысяч человек, готовых умереть за него?

– А мы готовы умереть за тебя! – воскликнуло множество голосов.

– Не за меня, а за Царство Божье!

Кирилл выступил со всей толпой.

На следующий день, около пяти часов утра, Рафаэль Эбен-Эзра лежал на своей постели, лениво зевая над рукописью Филона. Он трепал за уши огромного британского бульдога, созерцая серебристую пыль фонтана, бившего на дворе, и спрашивая себя, скоро ли мальчишка доложит ему, что теплая ванна готова.

Вошел юный слуга и возвестил не о ванне, а о приходе Мириам. Старуха, пользовавшаяся благодаря своему ремеслу правом свободного доступа почти во все дворцы александрийских патрициев, торопливо вошла, но вместо того, чтобы начать разговор, продолжала стоять. Рабу она приказала удалиться властным жестом руки.

– Как поживаешь, матушка? Садись же! Что же ты не принес вина для этой знатной женщины? Разве тебе еще не знакомы ее причуды?

– Убирайся прочь! – воскликнула Мириам, обращаясь к рабу.

– Теперь не время распивать вино, Рафаэль Эбен-Эзра, – продолжала она. – Почему ты лежишь? Разве ты не получил письма вчера вечером?

– Письмо? Да, получил, но я его не прочел, так как меня сильно клонило ко сну… Вот это? Цитата из Иеремии? «Встань и спасай жизнь свою, ибо злое задумано против всего дома Израилева!» Это от верховного раввина. Я всегда считал этого почтенного отца здравомыслящим человеком. В чем дело, Мириам?

– Безумец! Вместо того чтобы издеваться над священными изречениями пророка, вставай и повинуйся им. Письмо прислала тебе я!

– Почему я не могу исполнить волю пророка, оставаясь на своем прекрасном ложе? Чего тебе еще надо?

Старуха была не в силах совладать со своим нетерпением, она бросилась на Рафаэля и, бешено скрежеща зубами, потащила его с кровати на пол. Рафаэль привстал, ожидая, что будет дальше.

– Рафаэль Эбен-Эзра! Неужели ты так ослеплен своей философией, своим язычеством, ленью и презрением к Боту и людяня, что станешь равнодушно смотреть, как твой народ становится добычей хищника и твои богатства растаскивают нечестивые собаки? Вот что сказал Кирилл: «Пусть Бог накажет меня такой же карой или еще суровее, если завтра в это время останется хоть один еврей в Александрии».

– Тем лучше, если этот шумный Вавилон надоел и остальным евреям почти так же, как мне. Но чем я могу помочь? Я не царица Есфирь. Я не могу, как она, отправиться во дворец к Агасферу[56] и устроить все так, чтобы он протянул мне золотой скипетр.

– Несчастный, если бы ты вчера вечером прочел письмо, то, быть может, пошел бы к нему и спас нас. Тогда твое имя, как имя Мардохея[57], передавалось бы из поколения в поколение.

– Дорогая матушка, Агасфер, наверное, слишком крепко спал или был слишком пьян, чтобы слушать меня. Но почему же ты сама не поспешила к нему?

– Неужели бы я не пошла, если бы могла? Я ведь не так ленива, как ты. С опасностью для собственной жизни я пробралась к твоему дому в надежде спасти тебя.

– Значит, мне нужно одеться? А что еще?

– Ничего! Кириллова чернь обложила все улицы. Слышишь крики и вой? Они уже наступают на дальнюю часть квартала.

– Как, они режут евреев? – спросил Рафаэль Эбен-Эзра, накидывая плащ. – Потеха, должно быть, действительно началась, и я с удовольствием постараюсь ей помешать, если смогу. Сюда, мальчик! Мой меч и кинжал!

– Не надо! Лицемеры уверяют, что кровь не будет пролита, если мы не станем сопротивляться и покорно позволим себя ограбить. Кирилл сам присутствует, чтобы со своими монахами предупреждать всякие насилия… Да уничтожит христиан ангел Господний!

Беседа была прервана домочадцами, которые прибежали в комнату, бледные от ужаса. Рафаэль, окончательно выведенный из своей апатии, подошел к окну и стал следить за всем, происходящим на улице.

Переулок был запружен бранившимися женщинами и плачущими детьми. Молодые, старые мужчины смотрели, как расхищают их имущество. Рассудок запрещал им сопротивляться, мужество не позволяло жаловаться. А между тем домашняя утварь летела изо всех окон. Из каждой двери выбегали свирепые громилы, уносившие деньги, драгоценности, шелка, – словом, все сокровища, которые в течение многих поколений успели накопить еврейские купцы и ростовщики. Среди грабителей и ограбленных стояла расставленная вдоль улицы духовная полиция Кирилла, одно слово которой действовало на толпу сильнее, чем копья римских солдат. Убийство было запрещено, и ни одного насилия не совершилось.

Рафаэль молча наблюдал, а Мириам в исступлении бегала по комнате и тщетно призывала хозяина действовать словом или делом.