Удар!

Ведущая в спальню дверь, на которую он пришелся, с грохотом распахнулась. От неожиданности я пошатнулся, едва удержав равновесие, и вынырнул из охватившего меня безумия.

И вздрогнул, услышав нежный звон. Сквозняк играл серебряными лирнадскими колокольчиками, висящими над детской кроваткой. Я сам покупал эту игрушку для…

— Ирвин.

Как я мог забыть о ребенке? Выпустил лекарку и, затаив дыхание, вошел в спальню.

Колыбель была пуста.

— Где мой сын?!

— Я пыталась тебе сказать…

Надпись на покосившемся указателе давно стерлась, и название легче было додумать, чем прочитать, но я и так не сомневался: нашел, что искал. Ирвин поселился здесь, и место уже было отмечено Кругом смерти. Вокруг не пели птицы, не стрекотали кузнечики, на увядающих яблонях не было ни одного плода, трава пожелтела, местами пересохла. Что же ты делаешь, малыш?

Позади послышался хруст сухих ветвей и деловитое кряхтение. Я обернулся и увидел немолодого крепкого крестьянина, выбиравшегося из зарослей на тракт. Разглядев меня, он не вздрогнул и не отпрянул. Не обращая никакого внимания на мое клеймо, мужик деловито поправил закатанные рукава льняной рубахи и легко вскинул на спину вязанку хвороста.

— Здравствуй, уважаемый, — поприветствовал я его издалека.

— И тебе не хворать, путник, — спокойно ответил он. — Здесь нет работы для тебя, Одинокий.

Мужик безразлично обошел меня и направился к деревне.

— Знаю, — я посторонился, чтобы человеку не пришлось слишком уж ко мне приближаться. Крестьянин усмехнулся в окладистую бороду.

— Надеешься вразумить Востока? — понимающе протянул собеседник, бесстрашно останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. — Бесполезно.

Я промолчал.

— Небось, от самой Долины путь держишь, — предположил он, сочувственно глядя на мои стоптанные сапоги.

Смешно, но обыватели верят, что Возрождающаяся Долина — наш дом, хотя на самом деле это кладбище. Мы не можем позволить себе роскоши умирать где попало. Смерть Одинокого мгновенно освобождает всю мощь его Дара, моментально выжигающую все на многие лиги вокруг. Когда приходит срок, мы уходим в Долину. Веками она принимала наши тела и наши силы, превращаясь в обугленную пустыню — и вновь оживая через пару весен. Но у меня не было никакого желания просвещать случайного знакомого, потому я согласно кивнул.

— Ну, идем, путник. Провожу, — равнодушно бросил мужик, шагая по дороге.

Пожав плечами, я пошел рядом. Пара часов в моем обществе человеку ничем не грозит: Дар начинает тянуть жизнь только на третьи-четвертые сутки, сначала совсем понемногу, почти незаметно, а потом постепенно входит во вкус, все быстрее, все более жадно накачиваясь чужой энергией, пока ее поток полностью не иссякнет.

— Почему жители не покинули деревню? — спросил я у своего провожатого.

— Почти все уехали, — возразил крестьянин. — Всего шестеро нас осталось, кому податься некуда. Поначалу-то думали, твой дружок сам уберется, как вернов разгонит, а он, вишь, зазимовать решил, — в прищуре светло-голубых глаз было столько укоризны, словно это моя вина. — А нам-то что делать оставалось? Куда по снегу пойдешь? От Одинокого смерть когда еще придет, а волки да юдивры — вон они, за околицей поджидают, — он крякнул, поправляя вязанку на спине. — Да и морозы в том годе рано ударили. Поначалу хотели весны дождаться, потом пока половодье отступится… а там и сеять решили. Негоже лету пропадать. Соберем, что осилим, а там уж и в путь двинемся.

Странный народ эти крестьяне — урожай и нажитое добро им дороже собственной жизни. Никогда не мог этого понять.

— И как успехи?

— Нехудо, путник, нехудо. Поля-то у нас далече, за Ирбицей, — он махнул рукой в сторону едва виднеющихся камышей, росших, по-видимому, на берегу незаметной с тракта речушки, — родят пока.

Деревня оказалась довольно большой для этих диких мест — не меньше пятидесяти дворов; даже трактир имелся. Но сейчас здесь царили неестественная тишина и запустение. Главная улица выглядела жалко и уныло: не носилась с веселым смехом ребятня, не квохтали куры, не тявкали собаки. Только угрюмая баба, понурив плечи, вела на веревке тощего нувара. Животное мотало башкой с тяжелыми роговыми наростами на лбу, жалобно помыкивало, но покорно брело за хозяйкой. Крестьянка посмотрела на меня потухшими глазами, плюнула под ноги и ускорила шаг, грубо дернув несчастную скотину, решившую было пощипать чахлую травку. Что ж, на теплый прием я и не рассчитывал. Мой знакомец распрощался со мной у своего жилища, указав направление, в котором следует двигаться, и добродушно пожелал удачи.

Дом Ирвина я узнал сразу, хоть и видел впервые: если все остальные строения окружали пожухлые, но все еще живые деревья, то вокруг этой избы растительность была уже мертва. Черная паутина сухих суковатых ветвей четко выделялась на фоне свежеокрашенных в теплый желтый цвет стен, нарядной черепицы и ясного неба. Потрескавшуюся почву покрывал тонкий слой праха — все, что осталось от травы. У невысокого плетня хищно топорщил шипы труп розового куста. Еще немного, и он тоже рассыплется пеплом, как шиповник у калитки нашего с Лирной дома. Как надежды Востока. Как мои несбывшиеся надежды.

Дверь с грохотом распахнулась, и на порог выскочил Ирвин в кожаных охотничьих штанах, босой и голый по пояс. Парень, видимо, заметил в окно, кто к нему пожаловал, и поспешил навстречу. Он сильно изменился за время, что мы не виделись: вырос, раздался в плечах… обзавелся клеймом на левой щеке в виде геральдической розы ветров с непропорционально длинным восточным лучом, доходящим почти до уха. От него прежнего остались лишь карие глаза — живые, задорные, с озорной хитринкой. Он на мгновение застыл, словно не веря, что я ему не померещился, а потом легко сбежал с резного крыльца, стремительно преодолел разделяющее нас расстояние и сдавил меня в объятьях до хруста в костях.

— Рад тебя видеть, Север, — тихо прошептал он мне на ухо, словно это было большим секретом. Я только теперь понял, как сильно соскучился по этому шалопаю.

— Здравствуй, малыш, — с улыбкой выдохнул я, когда Ирвин наконец прекратил меня тискать.

— Устал с дороги, Грэн?

— Дом Одиноких — Путь, — напомнил я. — Дороги трудны…

— … но хуже без дорог, — Восток перестал улыбаться и остановился, пристально глядя на меня. — Станешь уговаривать вернуться на Путь?

— Попытаюсь.

Ирвин покачал головой и ничего не сказал, только упрямо вздернул подбородок. Я знал, что убедить пацана будет непросто, но обязан был сделать для него то, чего никто не сделал для меня.

Негромко скрипнула дверь, и на пороге показалась темноволосая девушка в скромном льняном платье. Маленькая, мягкая, с очаровательными ямочками на по-детски пухлых щечках и с большими серыми глазами в обрамлении длинных ресниц. Сколько лет этой девчонке? Четырнадцать? Шестнадцать? Это не имеет ровным счетом никакого значения, если я не уговорю сосунка уехать от нее подальше. Она спустилась по ступеням и остановилась в нерешительности, робко улыбаясь и не осмеливаясь подойти ближе.

— Вы тот самый Север? — спросила крошечная женщина приятным тихим голосом, поправляя выбившуюся из косы прядку.

— Видимо, тот самый, — подтвердил я.

— Очень рада познакомиться с тем, кто заменил Ирвину отца, — я вздрогнул.

Он так сказал? Тот, кто проводил с ним несколько недель в году, — заменил отца?

— Я тоже рад познакомиться с такой красавицей.

— Это моя Диммения, — лицо юноши сияло от счастья, как новенький солден, и это было просто невыносимо.

Он подбежал к жене, нежно поцеловал в лоб. Подвел ко мне, взяв за маленькую ладошку.

Очень милая девочка — трогательная, нежная, беззащитная. Такую хочется оберегать и баловать, как ребенка. Она бы сумела осчастливить Ирвина. Если бы только могла выжить с ним рядом.

— Пойдем в сад, — Восток чувствительно хлопнул меня по плечу, — пообедаем. В дом пригласить не могу, ты же понимаешь…