Литмир - Электронная Библиотека

Однако полковнику Шуганову и его подопечным до подлодок и моря дела не было. С помощью высокотехнологичного вещества, прозванного ими в своем узком кругу за маслянисто-плотную консистенцию наногелем, они пытались заживлять раны – сначала лабораторным крысам, а потом, тайно, в обход инструкциям, и самим себе. Все было хорошо, царапины затягивались почти моментально, порезы исчезали, кости срастались. Но для каждого вида ткани – соединительной, мышечной, костной – требовалось перепрограммировать нанороботов или же иметь несколько ампул с «узкоспециальным» гелем, что не всегда, особенно при сложных, сочетанных ранах, было удобным. Не срабатывал наногель и при попытках приживить какой-нибудь орган от одной крысы к другой – за редким исключением происходило отторжение тканей.

И тогда Геннадий Александрович поставил себе целью создать такой алгоритм, при котором нанороботы «сумели» бы отличать костную ткань от мышечной, жировую от эпидермиса, нервы от вен, сухожилий и прочего, то есть чтобы гель соединял однотипное с однотипным, а также чтобы останавливал при этом механизм чужеродного отторжения. Будущий Подземный Доктор засел за медицинские справочники и атласы, создавая в компьютере обширную, максимально на тот день возможно полную базу данных существующих в живой природе тканей. В первую очередь, конечно, человеческих, но не только. Ученый лелеял мечту, когда можно будет заменить, больное, скажем, сердце, не дожидаясь, пока уйдет из жизни другой человек, у которого можно забрать ненужный ему более орган. Почему не забрать то же сердце, например, у свиньи – ведь оно выполняет те же самые функции!

Доктор Подволоцкий потратил на создание такой базы восемь месяцев, а затем еще полгода для написания алгоритма. Два месяца коллега-программист преобразовывал эту заумь в последовательность команд, доступных программатору. И вот наконец опытная порция универсального наногеля, имеющего синий цвет надежды, была готова. Двум крысам поменяли передние лапы – от одной к другой. Лапы быстро и беспроблемно прижились. Тогда, в порыве эйфории, крысам поменяли головы. Результат превзошел ожидания – животные словно и не заметили подмены, продолжая, как и прежде, есть, пить, драться за самок и совокупляться.

И вот тогда-то, несмотря на общий подъем воодушевления и веру в скорую панацею для всего человечества, Геннадий Александрович почувствовал первый укол беспокойства. Это было нечто на уровне едва уловимой интуиции, но своему внутреннему чутью будущий Подземный Доктор к тому времени уже привык доверять. Он решил взять часть наногеля себе. Поскольку вне «тормозной» жидкости нановещество активно самовоспроизводилось, забрать несколько граммов так, чтобы недостачи не хватились, не представляло никакой сложности. Проблема состояла в другом: как их вынести из лаборатории? Проверка в НИИ была строжайшей. Кроме обозреваемых вооруженной охраной турникетов для индивидуальных пропусков с чипом, каждое помещение, каждая дверь имели свой код допуска. К тому же, чтобы попасть в медлабораторию полковника Шуганова, нужно было полностью раздеться во «внешней» раздевалке, голышом, имея при себе только карточку пропуска, миновать пункт досмотра (где, помимо ротовой полости, охранники заглядывали и во все иные естественные отверстия), одеться в рабочие комбинезоны в раздевалке «внутренней», и лишь после этого (приложив, разумеется, к сканеру пропуск) можно было попасть в лабораторию. Возвращение с работы влекло за собой те же самые процедуры, только в обратном порядке. Пронести что-либо на рабочее место, равно как и вынести что-то с него, было невозможно. Разве что проглотить ампулу с гелем? Но глотать стекло Геннадий Александрович опасался: разбейся оно внутри – и страшно представить, что сделает с внутренностями гель. К тому же, беспрепятственно размножаясь, вскоре он заполнит всё, включая легкие и сердце, а потом и вовсе разорвет тело. Пластмассе доктор Подволоцкий тоже не доверял: желудочный сок, содержащий соляную кислоту, может разъесть и ее. Оставался металл, но его враз обнаружат металлодетекторы на любом из пропускных пунктов.

Казалось бы, выхода, не связанного с риском для жизни или, как минимум, для свободы, не существует, но помог случай. Однажды, препарируя крысу, Геннадий Александрович глубоко порезался. Он направился было к аптечке, но один из коллег подсказал: «Обработай наногелем, через пару минут всё затянет». Доктор Подволоцкий так и сделал. А пока наносил гель на рану, ему пришла в голову показавшаяся сначала дикой мысль: что, если вырезать на животе небольшой карман?.. На следующий день, сославшись на боли в желудке, Геннадий Александрович заперся в туалете, захватив с собой скальпель и приготовленный заранее крохотный, в полтора сантиметра, пластиковый контейнер с наногелем, и сделал себе небольшую операцию. Полуторасантиметровый «карман» он вырезал поперек живота, чуть ниже пупка, – как раз там, где проходила неглубокая жировая складка. Капсула легла в кожистый мешочек идеально. Теперь ее можно было обнаружить, только ощупывая живот вручную. Охранникам, к счастью, заниматься этим в голову не пришло. Так будущий Подземный Доктор заполучил в собственное владение чудодейственный синий наногель.

Сделал он это как нельзя вовремя. Интуиция не подвела Геннадия Александровича – через два дня в лабораторию зашел хмурый как туча полковник Шуганов и сообщил, что их работы, скорее всего, прикроют. «Наезд» совершили создавшие вещество москвичи, и не столько даже они сами, а скорее «курирующие» подобные исследования соответствующие органы. Ни тем, ни другим не понравилось, что тема получила новое, не согласованное с ними направление. В Москву на «разборки» вызвали директора НИИ контр-адмирала Евстигнеева.

– Вот такие дела, ребятушки, – вздохнув, подвел итог сказанному Шуганов. – Не сегодня завтра и сюда явятся с проверками и прочей мутотней. Нас разгонят точно, тут и к бабке не ходи. Евстигнееву тоже мало не покажется, как бы еще не посадили за «самовольство», мать их ети…

– А нас?.. – спросил кто-то шепотом.

– Вас-то сажать не за что, вы – наемные работники. Разве что меня помурыжат за компанию с Лёшей… Но, с другой стороны… От этих деятелей всего можно ждать. – Немного подумав, полковник выдал: – Пишите-ка вы, ребятушки, заявления «по собственному». Лёшкин зам мужик правильный, всё понимает, подпишет без выпендрежа. А с Отделом кадров я договорюсь, чтобы за день управились. И разбегайтесь кто куда. Разумеется, если будет нужно, вас отовсюду достанут, но я постараюсь обрисовать картину так, что вы, по сути, исполняли роль лаборантов и никаких особых секретов не знали. Авось, пронесет.

– А как же вы? – озвучил доктор Подволоцкий висевший у всех на языках вопрос.

– Ну, во-первых, я калач тертый, – усмехнулся начальник лаборатории, – меня без хрена не схарчишь. Во-вторых, я уже пожил – дети-внуки имеются. И посадят, так отсижу. А вы молодые, вам жизни на старте ломать ни к чему. А вообще, я думаю, всё утрясется. Устроят тут для острастки шороху, меня в отставку отправят, а наши наработки заберут в Москву. Там уже от своего имени всё оформят, запатентуют и продолжат работы. Говоря откровенно, мне думается, что весь сыр-бор и разгорелся-то оттого, что их завидки взяли: открытие мирового уровня – а тут какие-то архангельские мужики-лапотники, поморы, мать их ети!..

– Ломоносов тоже архангельский помор, – тихо сказал кто-то.

– Их бы воля – они б и Ломоносова турнули. Да поздно уже…

Тогда и вернулся будущий Подземный Доктор обратно в Великий Устюг. К жене, с которой за два прошедших года виделся лишь трижды: два раза приезжал на Новый год и однажды – на ее день рождения. Сказать, что супруга сильно обрадовалась возвращению Геннадия, было бы приукрашиванием действительности. Но она его приняла – в надежде, видимо, что со временем всё утрясется, вернутся былые чувства, что семья станет по-настоящему семьей, а не формальным штампом в паспорте. Что характерно, Подволоцкий супругу любил – и до своего отъезда в Архангельск, и живя вдали от нее, и вернувшись. Но эта любовь являлась словно вещью в себе – его чувство было для Геннадия Александровича самодостаточным. То, что любимой нужно оказывать хотя бы элементарные знаки внимания, казалось для него несущественным, а если точнее – он об этом просто не задумывался. Вероятно, потому, что на первом месте для него всегда была и оставалась наука.

9
{"b":"547799","o":1}