Я всё переворачиваюсь в пучине своих мрачных мыслей. Итак, время позднее. Про то, что меня будут встречать я, конечно же, наврала. Электричка опаздывает, и все мы вместе с ней. Только мы – опаздываем на метро. Электричке дальше добираться никуда не надо – она приедет на вокзал и будет дома.

Её не будут шмонать менты – вечные спутники вынужденных ночевок на вокзале: «Документы! А что это у вас в сумочке? Прокладки? Гы-гы-гы! Предъявите! Использованные? Вы сейчас доиздеваетесь!! Так, а у вас? Консервный ножик? Да это же, сука, холодное оружие!» (последняя фраза с нескрываемой радостью и мгновенной вспышкой изображения денежной купюры в предвкушающих глазах) «Пройдёмте!».

Над ней, электричкой, не будут подтрунивать таксисты: «Сколько, сколько? Да за такие деньги машина и пукнуть не согласится! Оставь себе на мороженое!».

Электричке в лицо не будут фыркать ярко накрашенные официантки пустых кафе: «Один чай и всё? Столик долго не занимать!»

Водитель рейсовой маршрутки не заявит ей, с усмешкой: «Должен к Планёрной. А поеду, куда вон тот господин с чемоданами скажет!»

Безликие тени подозрительных не будут слоняться вокруг неё всю ночь, норовя залезть, кто под юбку, а кто и в карман.

Сохраняя достоинство, опаздывающая электричка размеренно движется к вокзалу. А внутри у неё всё нарастает наше пассажирское недовольство. Всё, как в тот раз, когда я твёрдо решила впредь держаться особняком в этой электричке.

Тогда я точно так же стояла в тамбуре.

– Здесь курить нельзя, что, не видите значок? – пожилой крепенький мужичонка с двумя большими корзинами открыл дверь вагона и принялся отчитывать. Я и ещё двое курильщиков – один рыжий и крупный, другой седоватый и мизерный – удивлённо уставились на него. Вроде не проводник. Что ему не сидится?

– Здесь курить нельзя, говорю! – он последовал за мной, с трудом волоча свои вещи.

Ну что ты будешь делать?!

– А я и не курю, – спокойно улыбаюсь я, делая очередную затяжку.

– Хамка-нахалка-молодая-пигалица-я пожилой-войну прошёл-хамит! – радостно зашёлся лаем мужичонка.

– Эй, послушай! – рыжий попытался вступиться, – Отец! Ты…

– У меня имя есть! Нечего мне тыкать! – закричал «отец».

Всё было до скучного ясно. Случай клинический. Обращать внимание не стоит. Рыжий рассудил так же. Как вдруг… Из вагона вылетела запыхавшаяся женщина и заголосила:

– Что ж вы так орёте! У меня ребёнок спит! И так опаздываем! Уже ни на метро не успеем, никуда, а вы орёте! Мне ещё сорок минут от вокзала до мамы идти, не знаю, как доберусь, а вы орёте!

И вот после этих волшебных слов, завелась вся электричка. Накопленное раздражение взорвалось ненавистью. Заголосили все разом.

– Всем добираться, никто ж не скандалит! Нашлась умная! Я – ветеран!

– Не курите! Не орите! Сам дурак! У меня ребёнок дома войну прошёл!

В тамбуре мгновенно стало тесно. Буквально на глазах, совершенно беспричинно, люди потеряли вдруг всякие человеческие черты. Я, протиснувшись между чьими-то спинами, попыталась уйти:

– Куда пошла! – закричали, – Сама начала, теперь в кусты! Ответишь! Пигалица! Юбку вон себе кожаную насосала!

– У меня такая, как ты, мужа увела в девяносто шестом! Куда пошла!

– От нормальной жены мужик бы не ушёл! – разгорячённый Рыжий тоже уже агонизировал в общем безумии.

И самое страшное, что я тогда ощутила острую потребность разорвать их всех на кусочки. Я тоже, как все, опаздывала тогда на метро. «А мне, между прочим, добираться подальше, чем некоторым. Мои родители коммунистами не были, диссидентов собственноручно не расстреливали, поэтому, в отличие от родителей этой идиотки с ребёнком военных лет, квартиру в престижных сорока минутах ходьбы от вокзала не имели. А завтра мне ещё на работу!» – истерично вопил кто-то внутри меня, – «Имею полное право обкурить свои проблемы без чьего бы то ни было вмешательства!» Я даже набрала полную грудь воздуха, чтобы зарядить что-нибудь хлёсткое. А потом представила всё это со стороны и громко клацнула, захлопнувшейся челюстью. Как я перепугалась! Это страшно – ощутить, что и тебя тоже чуть не поглотил этот коллективный психоз.

Ничего не слушая, я выбралась тогда в вагон и тихонечко села у окошка. Через десять минут появился Рыжий. Он бережно вёл под локоть зачинщика скандала и тащил его корзины. У мужика был разбит нос и кровоточила скула. Рыжий совал ему платок.

– Ты, это, отец, извини, – давил из себя Рыжий, – Накатило что-то, вот и двинул… Ты, это, утрись вот, что ли…

Мужичок благодарно брал платок, утирал разбитую физиономию и плакался.

– А я ж за правду! – причитал он, – Я ж за справедливость! А они… Спасибо, брат. Ты – настоящий человек!

Дальше следовали долгие уверения во взаимном уважении. Пережитый совместно коллективный психоз, к счастью отпустивший толпу после первой же крови (а бывает, что и не отпускает), сроднил их. Мужик-разжигатель – подсознательный мазохист, мечтающий, чтобы его побили и пожалели потом, – прослезившись от счастья, долго жал руку Рыжего, который, если и был нормальным человеком до этого инцидента, то теперь уже вряд ли отделается от лейбы постоянного клиента коллективного озлобления.

С тех пор я всерьёз опасаюсь заразиться и стараюсь ни с кем не контактировать во взрывоопасных обстановках. Бог его знает, чем это может кончиться, и отчего может вдруг зародиться коллективный психоз.

Мальчик, что предлагал зажигалку, давно уже докурил и прошёл в вагон, а я всё рассуждаю о его бесполезности и неуместности в моей жизни. Ну, ни дура ли? Говорят, к старости человек становится невыносимо сварлив. Может, несмотря на отмеченное недавно тридцатилетие, меня настигла скоропостижная старость? Когда всё, включая тебя саму, начинает активно не нравиться – время сменить мир. /Мне кажется, меж вас одно недоуменье/, – написал современникам Анненский и через неделю умер от сердечного приступа.

… Поездка обошлась без эксцессов. Всплеск эпидемии на этот раз случился где-то в другом конце электрички, о чём я могла судить только по взволнованным парням в форме, промчавшимся транзитом через наш вагон.

Для себя проблему ночных похождений на вокзале я давно решила, путём полного в них неучаствования. Вот уже несколько лет я сходила с электрички и, когда все шли на вокзал, шагала в обход по рельсам – к завокзалью. Там, заткнув нос и внимательно смотря под ноги, я пробиралась по хроменькой тропинке между забором и чащей кустов. Потом выходила оттуда на проезжую часть, и шла домой. Четыре часа пешей прогулки, и я в горячей ванне. На этот раз всё могло окончиться куда плачевнее. Проходя мимо китовьей головы электрички, я вспомнила вдруг о загаданном даре, содрогнулась, потом взяла себя в руки. Скептически хмыкнула, посмеявшись над собственной впечатлительностью. И вдруг…

Отчаянный вой раненого зверя заставил мир содрогнуться. Я в панике обернулась. Ревела электричка. Нападала, и ничего хорошего её налитые потусторонним злым светом глаза не сулили. А шпала-предательница уже всё решила. Схватила. Зажала щелью каблук, и не отпускала. Я только охнуть и успела. Чьи-то горячие ладони подхватили за талию, подняли легко, сдёрнули с рельс. И тут же пыльным ветром по лицу захлестал гнев промахнувшегося монстра. Электричка мчалась мимо. Я застыла, обеими руками вцепившись во всё еще держащие меня за талию горячие ладони и осознавала происходящее. Фух!

– Испугались? – электричка давно уже промчалась мимо, а я всё не двигалась. Мой спаситель тоже не спешил менять позу. Спрашивает заботливо. Бархатным голосом. В волнении глажу его ладони, переполняясь вдруг благодарностью к этому благороднейшему человеку. Успел, сориентировался, вытащил из пасти чудовища. Заметил, не прошёл мимо равнодушно, как прошёл бы любой из пустых обитателей вокзала…

– Успокоились? – шепчет мне он.

Ну что тут ответишь? Не про монстра же озлоблённого рассказывать? Не объяснишь же, что электричка заразилась импульсом общего раздражения и, взбесившись, решила отомстить мне за то, что я заразы этой счастливо избежала.