«Если когда-нибудь я опишу происшедшее, то сделаю всё, чтоб читатель запомнил Ринку Человеком. Та Ринка, которую я знала, имеет право на добрую память. Та, которую знаю сейчас, – не существует. Димка, ты ведь тоже так думаешь?», – приношу очередную присягу дневниковым листкам и перехожу к бытовухе, – . – «С нашей агитки уже сняли требования о невыезде. Пусть с опозданием, но через день отправляемся пудрить мозги новым потенцуиальным будущим избирателям. Позор! Вместо Рины в концерт поставят номер Малого с юмореской… Со дня смерти Димы прошло десять дней». Захлопываю тетрадь, оглядываюсь. Тяжело!

Пустая Ринкина койка раскурочена, как в былые времена. Час назад примчавшийся из Москвы Ринкин брат заходил за вещами и перевернул вверх дном пол-купэ. Он будет заниматься хлопотами. Завидев его в окно, я предусмотрительно смылась в ресторан.

– Слухай сюды, – дверь без стука разъезжается, на пороге Малой. – Как ты говоришь, клуб той гадалки назывался? Смотри, про неё уже в газетах пишут.

На стол падает «Комсомолец». Интервью с владелицей скандально известной «Чёрной розы». В четверть полосы – фото. Зеленоглазая девушка с роскошными рыжими кудрями. Под фото подпись. Впрочем, сходство черт проясняет всё и без подписи. «Вероника Гуртская, или просто Мадам» – всё же читаю я, чтоб удостовериться.

Димка! Что ж ты никогда не говорил, что прославленная Мадам и дочурка Вероника – одно лицо? Что ж не сказал чётко и ясно, что просишь поведать Веронике о случившемся с тобой? Впрочем, откуда тебе было знать, что россказни о супергадалке произведут на наши дурьи мозги такое впечатление… Вряд ли ты мог предположить, что просьбу зайти в клуб к Мадам я восприму, как твоё желание обязательно отдать меня в руки к гадалке… Воистину безгранична глупость человеческая.

– Эй, с тобой всё в порядке? – Малой с любопытством созерцает, как я наотмашь леплю себе резкую пощёчину. – Может, сока принести?

– Лучше водки, – я откидываюсь на подушку и требовательно оглядываю своего нового близкого сотоварища: чтобы там ни было, а компанию водить с кем-то надо.

Скажи, тебе тоже не по себе? Полыхающий пестролюдьем центральный вход рынка наводит на меня священный ужас. Это хаотичное движение разнокалиберных судеб может казаться осмысленным лишь тому, кто внутри толпы. Оказавшись вне ее, изумленно клацаешь веками и преклоняешься пред мощью всеобщей одержимости. Надо же! Каждый озабоченно спешит куда-то, прокручивает в мозгах килограмм забот, свято верит в их важность и всерьез считает себя значимым звеном этого мира…

Вспоминается, как Шумахер однажды точно с таким же целеустремленным видом направлялся в конец вагона, а Ринка, шутки ради, схватила его и развернула на сто восемьдесят градусов. Ох, и хохотали мы, наблюдая, как кот, ничуть не сменив настроения, деловито продолжил свой важный путь, но… уже в другом направлении.

Готова поклясться, что, разверни мы сейчас всю эту толпу, люди тоже не заметили бы смены направления. Главное здесь – суета и озабоченность, остальное – внимания не удостаивается… А ты как думаешь?

– Что? – Малой участливо склоняется ко мне. Обдает лучезарной улыбкой и запахом дорогого дезодоранта. Обартистился уже… Жаль: мальчишеское дикарство шло ему куда больше. – Что ты говоришь? – переспрашивает, предельно доброжелательно.

– Говорю, страшно быть муравьем, разуверившимся в благостности муравейника: бесполезную работу делать не можется, полезную – не видишь, а без дела сидеть сама муравьиная природа не позволяет…

– А ты думай меньше, – советует подоспевшая на последнюю фразу Зинаида. – Муравей-философ – хуже, чем оловянный солдатик Окуджавы. – отчитала, подмигнула многозначительно, обернулась к машине, ненароком чуть не убив нас своим пудовым бюстом, поманила пальчиком Валентина, напевая манерным басом: – И все просил: «Огня, огня, забыв, что он бумажный!»

Обожаю такую Зинаиду! Вспышка, карнавал, бестия… «Стара, придурошна, но великолепна», – охарактеризовала она сама себя в анкете, которую недавно подсовывала всем молчаливая девушка Гала: «Заполните анкетки в моей тетради-друзей. Мы разъедимся все, а память – останется…»

Обожаю Зинаиду, но терпеть не могу ее недавно появившуюся манеру меня воспитывать … Впрочем, не только меня:

– Подождите здесь! – это таксисту.

– Погуляйте пока, порассматривайте, – это нам. с Малым.

– Валик, поможешь мне донести вещи… – это ясно кому.

Зинаида Марковна заботится об организации нашего досуга, потому считает необходимым ежеминутно уточнять общую координацию действий.

Отследив, что мы вняли указанием, Зинаида решительно нырняет в кишку одного из торговых рядов, и уволокивает Валентина за собой.

– Зайдем? – Малой без особого энтузиазма указывает на крытый псевдосоломенной крышей ганделык. Пожимаю плечами, но двигаюсь в указанном направлении. Все ж лучше, чем стоять на месте …

Вообще, эта предъотездная вылазка в город выжала меня совершенно. Нет, не физической нагрузкой – общей нелепостью происходящего. И как тебе удается шагать так бодро и оптимистично? Что? Что меня не устраивает? Да все! Музей мы проскочили, как базар – щупая, охая, блюдя постсоветское правило следовать всем скопом… разве что не приценялись. По базару же теперь бродим, словно в музее – присматриваясь вкрадчиво и удивленно к экспонатам, коими служит нам отнюдь не товар, а совершенные в своей характерности участники товарообмена. Покупать, естественно, ничего не собираемся. Малой – потому что был тут вчера и все уже приобрел, мы с тобой – оттого что совершенно ни в чем не испытываем потребности. Дим, ну зачем ты убедил меня поехать с Зинаидой?

Ганделык, разумеется, закрыт. Вишу на добросовестном локте Малого, стараюсь переносить все стоически и молча, ищу глазами, за что б зацепиться…

Есть! Нашла! Впрочем, что я тебе рассказываю, ты и сам за этой барышней уже наблюдаешь. Занятный экземпляр:

Если бы не чрезмерная подвижность, я бы приняла её за звезду столичного подиума. Высокая и тонкая – вот-вот хрустнет и переломится – она крутилась без остановки и кокетливо поигрывала мышцами накачанного загорелого животика. Кожаный плащ за миг до этого был небрежно сброшен на локоть некрасивой, как и положено в таких случаях, подружки.

– Какой лучше? Ты же модельер, посоветуй, а! – громким писком обращается она к подруге. Подруга тычет пальцем в ценник самого дорогого бюстгальтера.

– Ах, да брось ты! – хихикает моделька, пряча миловидное личико в длинные и прямые пряди волос. – Папочка все оплатит, папочке все по карману… Для него ведь выбираю…

Интерес окружающих резко поубавился. Толкаю Малого в бок, чтоб не пропустил фишку.

– Можно примерить? – моделька застенчиво улыбается продавцу. Тот благодушно кивает и по-деловому окидывает взглядом площадку: прикидывает, как бы соорудить примерочную. Ух ты! Его беспокойство оказывается напрасным. Девушка снимает короткий свитерок и небрежно берется за края полутопа. Похоже, она собирается мерить белье прямо здесь…Продавец тяжело сглатывает и замирает. Окружающие моментально забывают о мифическом папочке и глядят в предвкушении. Молниеносное снятие топика сопровождается дружным восхищенным вздохом толпы. Присоединяюсь к общему настроению – не из-за увиденной картинки, разумеется (грудь, как грудь, такой бы детей выкармливать…), а от нестандартности ситуации.

– Докатились, стриптиз на базаре! – ворчит Малой у меня над ухом. – Марина, что ты стоишь, пойдем…

– Я бы с удовольствием, – оправдываюсь, косясь на Димку. – Да он не идет. Эй! – кричу, и дергаю за руку. – Пойдем, что ли, нас ведь люди ждут! – бесполезно. Встал, как вкопанный, уставился вместе со всем базаром на бесстыжую модельку и хитро так улыбается.

Малой как-то странно глядит на меня, и озабоченно качает головой. Честно говоря, из нас троих ему подобный стриптиз должен быть наиболее интересен. Вероятно, поэтому особых возражений против «постоять пять минут» мой провожатый не высказывает. Девушка выступает блестяще. Берет сразу несколько моделей, хихикает в ответ на возгласы толпы и стыдливо прикрывает волосами крепкие грудки в перерывах между примерками.