– А где вы будете ночевать? Может, в вожатской? Скажешь, сестра приехала, что они не поймут, что ли…

– Ага! А на следующий день тут у каждого вожатого по сестре объявится. – не слишком радостно реагирует Кир. – Нет уж, раз дисциплина, то одна для всех. Мы и под открытым небом переночуем, да, Сонька?

– Точно, – я тоже включаюсь в игру. – Мы с Киром с детства обожаем ночевать под открытым небом. У нас такое вот странное хобби. И даже дождей не боимся…

Кажется, добиваюсь своего. Кир вспоминает и вспыхивает, как мальчишка.

А потом, вместо того, чтоб остаться наедине, мы зачем-то идем еще в отряд старшеклассников. Вообще, я считаю, что мой приезд вполне уважительная причина, чтобы отменить посиделки, но вслух ничего об этом не говорю…

Меня бросает то в жар, то в холод. Из нагло-довольного: «Нате, получите. Хотели Кира – вот он вам», до истеричного: «Не нужна! Абсолютна не нужна и заброшена!»

– Я обещал им поприсуствовать сегодня и попеть, – объясняет Кир по дороге. – Не бойся, ребятки – те еще кадры. Тебе понравится…

И действительно понравилось бы, не терзайся я так сильно всевозможными догадками. Отчего в голосе Кира я чувствую фальшь? Отчего Кир кажется мне отчужденным и каким-то стесненным, будто я приехала крайне невовремя. Ревность уже вовсю шепчет ответ, гадает, кто у нас очередная кировская пассия – вожатая старшего отряда? Аня-Эн? А может, вообще вот эта прикислоченная барышенька, что так удачно исполняет сейчас «Ночных Снайперов»? Жаль, у Меланьи именно сегодня выходной. Она слишком прямолинейна чтобы хитрить, и я в мин выяснила бы правду.

С другой стороны, я пытаюсь быть мудрой и не позволять себе думать всякую чушь. Мало ли отчего вдруг между людьми может вырасти стенка. И то, не стена – перепоночка…

Внешне мои метания ничуть не заметны. Сижу на перилах веранды, подпеваю потенциальной сопернице, хохочу в ответ на нужные шутки и вообще веду себя светски и по всем параметрам правильно. Вот только беспокойно озираюсь слишком часто. Немудрено. Притащивший меня сюда «братец» внезапно куда-то испарился. Так надо?

– Пойдем! – из заверандовой темени выныривает большая, теплая ладонь. Уверенным жестом она сжимает мой локоть. Не оборачиваясь, киваю. Я узнала ее и моментально сделалась спокойна.

– Заберите с собой, – продвинутые пионеры оказываются на редкость сердобольными и наотрез отказываются забирать у меня одеяло, которое накинули мне на плечи, защищая от вечерней прохлады. – Кирилл утром принесет. Да, Кирилл? Не забудешь?

Кир ничего не отвечает, утягивая меня за собой. Кажется, сложившееся внимание к моей персоне всерьез тяготит его.

– Да брось ты! – пытаюсь разрядить обстановку. – Твои дети – глубоко уже не дети. Мой приезд – лучший способ еще больше вырастить твой авторитет в их глазах. Если находятся барышни, готовые примчаться к тебе черти откуда, значит ты того стоишь… Отличный промоушн!

– Т-с-с-с!

Послушно замолкаю, и нас тут же обрушивается оглушительная крымская ночь. Ощущение, будто все растения разом зацвели, цикады с соловьями подались в джазмены, а ветер нанялся к ним на ударную установку и зажигательно шебуршит тарелками.

За посадкой, в двух шагах от нас осталась веранда корпуса. Там электрический свет и приглушенные голоса, там добродушно-развеселая я, и хмурый Кир. Там – правила, ответственность, неловкость. Другое измерение, совсем другая жизнь. И мы ушли оттуда. Сбросили эту жизнь, словно душные, измучившие за день одежды…

«Теперь мы – настоящие!» – собираюсь сказать я. Шепчу первые два слова, но он меня тут же перебивает:

– Теперь мы… -– это я: пафосно, восхищенно, возвышенно.

– Чебуршаки! – это Кир, в точности копируя мою интонацию. Вот засранец!

Он прикладывает ладонь к моим губам, чтобы смеялась не слишком звонко. И без него не собиралась, но это – мелочи… Не удержавшись, слегка кусаю его за палец. А что? Вполне по-сестрински, совершенно без намеков. И кончиком языка пробегаюсь по краю ладони тоже совершенно невинно. Вздрагиваем оба, не в силах больше противиться накатившему.

– Бежим! – Кир тянет меня куда-то вниз, по невидимой тропке с крутыми поворотами.

«Мы разобьемся!» – должна бы думать я. Вместо этого ловлю себя на многозначительном: «Кажется, будет инцест»…

И он был. Раскачиваюсь в морской невесомости, и инстинктивные порывы – вверх-вниз, прижаться-отстраниться… – удивительным образом сливаются с ритмом колыхания волн. Тело, поначалу превратившееся в сплошную эрогенную зону, теперь сконцентрировалось и я не могу уже сдержать стон…

Чуть позже, распластавшись на камне у берега, наблюдая, как одевается Кир. Смешно сгорбившись, прыгает на одной ноге, целясь, совершая бросок и снова промахиваясь мимо удерживаемых на вытянутой руке семейных трусов. Интересно, отчего он не носит плавки?

Мне до невозможности грустно. Не в том даже дело, что я давно уже откинула с себя одеяло и все – и полная луна, и наверняка затаившиеся в кустах малолетние маньяки, и самые бесчувственные морские чудища из пучин – все, кроме упрямо увлеченного собственным облачением Кира, заметили мою русалочью гибкость. Не в этом вдруг обнаружившемся безразличии дело, а в моем собственном. Я поняла вдруг, что, будь на месте Кира кто угодно другой, я стонала бы также, и с такой же силой обхватывала бы ступнями скользкие бедра, и с такой же скоростью наливались бы груди, когда, вязко изогнувшись, я на миг высовывала бы их из парной воды в ночную прохладу… Весь наш роман был сделан Крымом. Наши чувства действительно были любовью, но не друг к другу – к морю, горам и кострам…

– Ты чувствуешь также? – спрашиваю я. В конце концов, наша сила в том, что мы все можем обсудить… Но у Кира нет гитары, потому диалог совершенно невозможен. Кир закуривает, задумчиво глядя в даль и молчит… Гляжу на него с какой-то мистической ясностью понимая, что это – финал. Что нужно запомнить этого мальчика, сосканировать по черточкам, чтоб навсегда сохранить в памяти, в качестве последнего экземпляра, с которым я верила в сказки…

«Жаль, что все кончилось плохо и скоро./Нас небо оплакало гласом вороньим./Домой побежали, задернули шторы,/ и там растворились в железо бетоне…» – подсказывает крутящийся в мыслях мотивчик.

– Дурочка! – внезапно говорит Кир ласково. – Дело вовсе не в обстановке. -– Я так шокирована самим фактом его ответа, что совершенно не обращаю внимание на некоторую искусственность его тона. Тем более, что он даже решает аргументировать: – У тебя там полная гора мужчин кабелиного пола, а у меня полное побережье девочек. Если б все объяснялось парящими в воздухе флюидами, ты не мчалась бы именно ко мне… – пауза, показавшаяся мне мучительно долгой. Постыдная, унизительная пауза. – А я не ждал бы именно тебя с такой одержимой уверенностью, что ты придешь, и не видел бы пророческие нецензурные сны с твоим участием…

Фу-у-ух. Наконец-то, сказано. Я не домогающаяся дура, а ожидаемая возлюбленная.

Мне моментально легчает. Отбрасываю к черту все тревожные мысли. «Наверно вместе просто немного теплей!» – надрывается Чайф в голове и мне оказывается вдруг вполне достаточно этого объяснения.

Засыпаем на все еще теплых – удивительно, но они и впрямь не успевают остыть до глубокой ночи – валунах, укутавшись в колючее верблюжье одеяло, укрывшись сверху всем ворохом наших вещей – джинсы, бриджи, две рубашки, два носка… – соприкасаясь липкими от соли голыми спинами и ягодицами. Разумеется, с таким трудом покоренные Киром трусы, после нашего счастливого примирения, снова пришлось снимать…

«Хорошо, что он не носит плавки», – думаю я, уже засыпая. – «Осталась бы тогда без подушки…» – набив свои семейники скомканной футболкой и маечкой, Кир соорудил моей голове вполне удобную подушенцию…

А наутро, несмотря на имеющийся в запасе целый день, я уехала. Можно было, конечно, остаться до вечера, и валяться на пляже до «тихого часа», ожидая, когда воспитатели-вожатые освободятся. Или сидеть на лавочке с книжкой возле детской площадки и ворошить Киру волосы, всякий раз, когда пробегая мимо по очередному делу он будет присаживаться возле нее на корточки и по-щенячьи заглядывая в глаза интересоваться: «Тебе же не скучно?»