Больше часа метелит над тундрой погоня.

Наконец головные упряжки начали с флангов смыкаться, все круче и круче сгибая живую дугу, пока не превратилась она почти в правильный круг. Зверьки, как и было намечено, выгнаны теперь на небольшое тундровое озеро. На пологих его берегах замерли нарты, дымят густым паром оленьи сопатки, вздымаются и опадают их сморившиеся бока. С нарты на нарту ложатся хореи. Это затем, чтобы какой-нибудь отчаявшийся зверек не посмел и подумать вырваться, ускользнуть меж людей и оленей. Почти весь поселок вымчала талара к озеру. Зверьки залегли. Затаились, глупенькие, на снегу. Только черные ягодки глаз и такая же черная накипь носов да притененные норки ушей выдают их охотникам. Этого и достаточно. Сейчас охотники выйдут на озеро.

– Подстрель одного, – протягивает Иван Титович Володе мелкокалиберку.

– Не буду, – отводит в сторону ствол Володя. – Это не охота, а... Беспомощного стрелять? Избиение это!

– Южанин ты свежемороженый, больше никто! – корит его Иван Титович. – По-иному-то нешто бы этот народ выжил?

– Им простительно – я не могу, – чуть смутившись, смотрит «свежемороженый» в глаза Ивану Тиговичу.

От поселка мчалась сюда собачья упряжка.

– Володя!! Где тут Володя? – кричала с маленьких санок санитарка Галя Халилова.

– Что случилось? – отделился от круга Володя.

– Яунгат... Яунгат Алико заболел! К нартам привязанного с полдороги везли…

* * *

Яунгат был тот самый кудрявый и молодцеватый ненец, что «уточнял» Володину комсомольскую принадлежность, рассказывал про заполярное зверье. Держал его Иван Титович на «востропятой должности», точнее – на побегушках. Надо кого-то куда-то по срочному делу послать – Яунгат. Надо доставить в колхоз рыболовные снасти, ружейный припас, керосин – Яунгат. В таких многодневных разъездах ночевал Яунгат где придется и у кого доведется, встречался с десятками новых людей, в поселок возвращался со свежими новостями, с ходовой прибауткой.

– Рыба нынче, однако, богатый будет... – загадывал он председателю.

– Почему так думаешь? – вострил ухо Иван Титович.

– Уполномоченный густо пошел.

Иван Титович оседал от смеха.

Жил «востропятая должность», в отличие от прочих сородичей, не в чуме, а в «русском» доме, что, однако, не мешало ему спать на тех же оленьих шкурах и обедать вприсест, на полу.

Помнит Яунгат, как до войны, впервые в жизни, мыла его в бане в «цетыре вода», нарядившаяся в белый халат «косомолка Антилисеевна». Поначалу уговаривала долго – «целая трубка курил»:

– Светлую, чистую жизнь, Яунгат, строим. Новые хорошие привычки берем. Праздник телу устраиваем.

«Насекомку-вошь ницьтозать хотела». Три раза Яунгату кудри намыливала. Ногтями «царапкалась» ласково... Один глаз у Яунгата заплакал. Не терпит баню. А может, ему...хе...хе... насекомку жалко случилось? Потом щеткой его «Антилисеевна» драила-натирала. Ай, шекотно было! «Дазе пупок со смеху помирали». Думал, совсем кожа «с кости долой». Думал, ребра наружу после глядят. Два, а может и три раза, прямо в коротеньких, «несурьезных» русских штанишках на снег убежать хотел. «Косомолка» сердилась шибко:

– Сиди! – кричала. – Кожей дышать будешь, – уговаривала.

– Хе-хе... Кожей дышать... Надо такой ирунда придумать! – смеялся тогда... – В чистое новое белье заставила залезать. Долго сидел потом в теплом предбаннике Яунгат. Какой-то легкий сделался – силу, однако, там, в бане, оставил. «Антилисеевна» еще одного вымыла. Потом еще одного... Яунгат сидит.

– Чего домой не идешь? – спрашивала «косомолка».

– А ты деньги будешь мне платить? – спрашивал Яунгат.

Ай, вспомнить стыдно. Совсем глупый был Яунгат. Хитра-дура был. Думал, если давал себя мыть, должна «косомолка» деньги ему за это платить. Совсем дикий человек был!

До войны часто приглашали Яунгата в баню. Всегда приглашали. Думали: привыкнет Яунгат. Думали: полюбит Яунгат баню. А что? Хорошо! Волосы после мягкие делаются. Как лебединый пух. И кудрявые-кудрявые... Голова легкая, веселая, тело спокойное. Может, и привык бы Яунгат. И полюбил бы... В войну, однако, кончилась баня. Много рыбы в войну ловил Яунгат. Осетра, нельму, муксуна, щекура – «солдату военному».

После войны «Антилисеевна» уехала учиться. Нового лекаря не присылали. Никто не заставлял Яунгата ходить в баню. Забыл «привыцьку».

Теперь Володя приехал.

Видел недавно Яунгат: рубит Володя зубилом железные бочки из-под керосина, расправляет большим деревянным молотком железные листы. «Жа-рил-ку» возле бани строить хочет.

– Все ваши шкуры. – Яунгату сказал, – горячим воздухом жарить буду. Всех насекомых уничтожим. Помогать мне, Яунгат, будешь.

– Как теперь помогаю? – сотрясаясь в ознобе, силится улыбнуться Яунгат склонившемуся над ним Володе.

– Не перемерзал? В воду не попадал? Припомни-ка? – деловито расспрашивает больного Володя.

– Цяй без рукавиц пил, – и тут попытался отвеселиться Яунгат.

– Что у тебя болит?

– Голова шибка-сильна болит. Ноги, где мягка места.

– Здесь? – сдавил ему икры Володя.

– Стесь, – сморщился Яунгат.

Температура – 39°.

«Грипп? Малярия? Пневмония?» – пытался поставить диагноз Володя. Попытался и растерялся. Обезоружила схожесть признаков.

Все они в равной степени соответствовали тому, другому и третьему заболеванию. И еще десяток болезней накрадывались сюда.

– А почему к нартам тебя привязали? Сидеть не мог?

– В глазах огонек, огонек, огонек полуцался. Сам себя не держали. Падали я...

Избрал грипп. Вероятней всего. И от гриппа лечил. На четвертый день затемпературила жена Яунгата. Через неделю слегли дети. Этих лечили на дому. В медпункте всего пара коек.

Несмотря на строгий Володин запрет, «в русский дом» Яунгата тайком набирались сородичи. Курили. Недоуменно цокали языками. Тихо переговаривались. Возле дома, на случай, если покажется «лекарь» или санитарка Галя, постоянно дежурил дозорный. По его сигналу разбегались. Не знали, не ведали, что через неделю-другую сами вот так же будут содрогаться-изнемогать и даже умирать под оленьими шкурами.

Володя связался по радио с Пуйко, с Эрихом Владимировичем. Главврач сообщил, что подобная вспышка не только в Вануйто. Болеют еще в нескольких стойбищах. Появились температурящие и в самом Пуйко. Диагноз – грипп. Ненадолго успокоился.

Болезнь настигала внезапно. Удачливый и добычливый здоровяк Василий Езынги, владелец черного пса, вчера еще потрясал у фактории песцовыми шкурами, ворочал у пекаря мешки с мукой. А наутро вдруг...

Побывав в Ватангах, Володя и там обнаружил неблагополучные чумы. Болезнь кочевала не только от соседа к соседу, но и от поселка к поселку, от стойбища к стойбищу, от стоящих друг от друга на день, на два оленьей езды.

Некоторые больные, казалось бы, выздоравливали. Казалось бы...

– Как чувствуешь себя, Яунгат?

– Луце цюствую.

На его бронзоватом лице искрились маковой россыпью бисеринки холодного пота. Бисеринки росли на глазах, тяжелели, сливались и обильными ручейками стекали со лба и груди.

Температура пониженная. «Кризис», – отметил Володя.

И действительно, через несколько дней Яунгат начал уверять «лекаря» в своем выздоровлении. На неделе он даже рискнул осмотреть ближайшие от Вануйто ловушки, донес на себе двух застывших песцов, а через восемь дней снова метался в жару и ознобе, стискивал ладонями голову, жалко стонал.

Навестила поселок и первая смерть.

«А если это не грипп? – все чаще озлобляла Володю страшная догадка. А если не грипп?»

* * *

...Вспышка подобного заболевания была зарегистрирована в этой местности сорок лет тому назад, поэтому вначале истинный диагноз у многих вызывал сомнение.

(Из письма Э. В. Линде Саше Солдатову)

Пурга... Кажется, весь белый свет заполонила и поглотила бешеная, неистовая снежная прорва.