— Точно!.. А откуда вы знаете?..

Я рассказал ему о нашей встрече в Заводоуковске. А он рассмеялся. И сказал, чтобы я позвал Юлю — хотел и ее на дорогу напоить чаем. Но она отказалась идти в редакцию. А меня он все-таки угостил чаем с баранками и с собой их дал. А потом отправил на своей машине к поезду…

Через двое суток мы уже были в Москве. А через месяца полтора я получил несколько вырезок со своими стихами из «Тюменской правды» да еще оставшуюся от гонорара, после погашения моего долга, десятку…

Нужно рассказать и еще об одной самой последней и самой счастливой поездке, когда мы по командировке Союза писателей отправились в Карачаево-Черкесию на празднование ее четырехсотлетнего присоединения к России.

В составе делегации были В. Карцев, М. Дудин, М. Львов, Юля и я. Разместили нас в роскошных номерах гостиницы. Дали пропуска в ресторан и отправили на завтрак.

На столах ресторана чего-чего только не было! Но мы, как, впрочем, и наши товарищи, ограничились самыми скромными блюдами, поскольку денег у нас было в обрез.

А официанты настойчиво предлагали нам черную и красную икру, крабов, пятизвездочные коньяки, торты. Нам приходилось так же упорно отказываться от всего этого.

Но когда, позавтракав, мы хотели расплатиться, официанты заявили, что мы — гости, а с гостей они ничего не берут…

Помню, как все подшучивали друг над другом.

Сидят (справа налево): М. Дудин, Ю. Друнина, В. Карцев, О. Хубиев; стоят (справа налево): И. Кашпуров, М. Львов, А. Ханфенов, Н. Старшинов.

Впрочем, в обед и ужин мы, уже наученные, наверстали упущенное…

После нескольких выступлений в Черкесске и его окрестностях нас посадили в машины, погрузили в каждую из них ящики с виноградом, жареными курами, шампанским и коньяками, и мы по горным дорогам, которые нередко проходили всего в двадцати сантиметрах от обрыва в пропасть, отправились в Карачаевск, а потом на Домбай.

Юля была в восторге от бегущей внизу синей Теберды, от слепящего южного солнца, от многоярусных то субтропических, то северных еловых лесов, от белоголового Эльбруса, вонзившегося почти в самое солнце, от празднично одетых жителей окрестных аулов, вышедших приветствовать гостей…

В дороге Юля смеялась:

— Со вчерашнего дня мы, кажется, живем при коммунизме!..

Прежде чем написать эту и некоторые другие истории, я позвонил Юле и спросил — не будет ли она против того, что я расскажу их читателям? Она, как человек, в достаточной степени обладающий чувством юмора, конечно, не возражала, только попросила, чтобы я оговорился и сообщил им о том, что я ее известил о своем намерении.

Во взаимоотношениях поэтов с издательствами бывало немало курьезов. Когда выходила первая книжка Друниной «В солдатской шинели», произошел еще один.

Шел трудный послевоенный год — тысяча девятьсот сорок седьмой. Мы были студентами и молодоженами. Стипендия в Литературном институте тогда была мизерной — 147 рублей, на послереформенные деньги — 14 р. 70 к. Как инвалиды Великой Отечественной войны и пенсии мы получали примерно такие же. У нас росла годовалая дочь. И мы еле-еле перебивались с хлеба на воду…

Но вот наступило облегчение: у Юли пошла в набор книга. Когда ее сверстали, оказалось, что либо из нее надо было убрать несколько стихотворений, либо добавить три страницы.

Дополнить книгу было нечем. Стихи у Юли были, но по цензурным соображениям их в ту пору не пропускали. А сокращать книжку (она и без того оказалась небольшой) было жалко.

Довольно долгое время Юля задерживала верстку, надеясь добавить что-то новое. Но оно не появлялось. Наконец издательство категорически потребовало сдать ее в производство. И тогда я предложил Юле:

— Да возьми ты у меня одно большое стихотворение. Ну хотя бы «Дорогу Геленджик — Новороссийск», оно как раз и займет три страницы.

Она согласилась. Так эти стихи и вышли в ее книге. Они очень слабые, описательные, многословные. Больше их она, конечно, никогда не перепечатывала в своих книгах. Да и я в своих, конечно, не публиковал…

Но на этом история с ними не закончилась. Когда книжка вышла в свет, в одном из московских журналов на нее появилась рецензия. Очень доброжелательная. И особое место в ней было уделено этому стихотворению. Автор статьи, в частности, отмечал, что Друнина находится в поисках и стихотворение «Дорога Геленджик — Новороссийск» убедительно подтверждает эту его мысль — оно во многом резко отличается от ее остальных стихов.

Еще бы не отличаться!.. Тем более что оно, пожалуй, самое слабое и самое длинное в книге…

Деньги, полученные за книжку и за опубликованную в журнале «Октябрь» мою поэму «Гвардии рядовой», поддержали нас настолько, что Юля решила даже приодеть меня. Мы поехали на Перовский рынок — на толкучку. Походили среди огромных толп продающей и покупающей публики, долго не находили ничего подходящего. И вдруг Юля, высвободив свою руку из моей (а мы, как детсадовцы, ходили с ней не под ручку, а за ручку), метнулась в сторону. Я — за ней. Она подошла к капитану, продающему почти новый роскошный импортный пиджак сиреневого цвета. Юля спросила цену. Денег, имеющихся у нас, хватало. Мы отошли в сторонку, посоветовались и, не торгуясь, решили купить его, поскольку запрашивал капитан, по нашему мнению, очень дешево. Так дешево, что мы даже не стали его примерять, чтобы кто-нибудь еще не обратил на него внимания и не перехватил у нас…

Удовлетворенные этой покупкой, отправились домой. А на ходу еще похваливали сами себя за практичность: вот, мол, какие мы ловкие — так удачно сумели купить такую хорошую вещь. Но когда мы пришли домой и я примерил пиджак, его размер оказался таким огромным, что в него мог войти не только я, но и еще по крайней мере один такой, как я, добрый молодец…

Впрочем, наше огорчение было недолгим. В тот же день мы пошли в комиссионный магазин, сдали его, и наше мнение о себе снова укрепилось: пиджак у нас приняли и оценили его почти втрое дороже, чем мы заплатили за него! Правда, деньги обещали выдать лишь после того, как его возьмет новый покупатель…

Недели полторы приходили мы ежедневно в комиссионный магазин за деньгами, но пиджак еще не был куплен.

И тут разнесся слух, что на следующий день будет объявлена денежная реформа. Мы бросились в комиссионку, чтобы взять свой многострадальный пиджак. Но нам объявили, что он уже продан.

Словом, блестяще начатая нами операция, которой мы так гордились, завершилась плачевно. По сути дела, добрая половина гонорара пропала…

Ю. Друнина

Юля была красивой и очень обаятельной. В чертах ее лица было что-то общее с очень популярной тогда актрисой Любовью Орловой.

Привлекательная внешность нередко помогала молодым поэтессам «пробиться», попасть на страницы журналов и газет, обратить особое внимание на их творчество, доброжелательнее отнестись к их поэтической судьбе.

Друниной она — напротив — часто мешала в силу ее неуступчивого характера, ее бескомпромиссности…

В свое время нашумела история ее взаимоотношений с поэтом Павлом Григорьевичем Антокольским, который вел семинар в Литературном институте.

Сначала он очень положительно отнесся к ее стихам.

И вдруг не только объявил ее бездарной, но и предложил исключить из института как творчески несамостоятельную. Хорошо еще, что ей позволили перевестись в другой семинар, а то бы ей пришлось уйти из института.

А потом последовало резкое выступление Юли на собрании в Союзе писателей против П. Антокольского. Да еще оно совпало с тем временем, когда шел разгром так называемых космополитов. Это выступление многими было воспринято не только как неблагодарное и подловатое, но и как антисемитское. Некоторые литераторы до сих пор не только помнят его, но и не могут ей простить этого.