В еще большей мере это можно сказать об операции сил "Оси" по перехвату - собственные потери минимальные, всего два самолета-разведчика, но и полная неспособность к взаимодействию различных видов вооруженных сил и служб внутри их. В дальнейшем это проявлялось с куда более печальными для них последствиями. В любом случае, результат набега Сомервилла в Лигурийское море совершенно не изменил расстановку сил в Западном Средиземноморье.

Линейный крейсер "Ринаун", февраль 1941 г.

Кафедральный собор Генуи в который случайно попал 15-ти дюймовый снаряд линкора "Малайи", но, к счастью, не разорвался

Неразорвавшийся 15-ти дюймовый снаряд линкора "Малайи", хранящийся как реликвия в Кафедральном соборе Генуи

Я помню...

Бабиков Макар Андреевич

Бабиков Макар Андреевич

Я родился на Севере, на Печоре, в то время это была еще Архангельская губерния. Там вырос, учился. Год успел поработать учителем начальной школы, затем в райкоме комсомола, и в 1940 году был призван в армию. Попал на Северный флот, в зенитную батарею на базе Полярная.

Для нас война началась не 22 июня, а 18-го. Во время общефлотских учений по связи над главной базой флота пролетел немецкий самолет. Командующий спрашивает: "А почему не стреляли"?

Все разводят руками.

"У вас на каждом корабле дежурное орудие. На каждой батарее дежурное орудие. Они обязаны стрелять без всякого приказа. Впредь, если появится, открывать огонь".

Он через четыре часа снова появился. Тут уже не только из дежурного орудия, а из всех, что были, огонь открыли. Он сразу взмыл вверх и улетел, а флот перевели в боевую готовность. С батареи мы уже никуда не уходили, пищу доставляли прямо на боевые точки.

Надо сказать, что в 1940 году, когда немцы оккупировали Норвегию, значительная часть населения Северной Норвегии на своих рыболовных судах, ботах, всеми семьями, со скарбом ушла в СССР. Им дали место в совхозе, и, как только началась война, они сразу включились в боевую деятельность.

На Севере была такая особенность - фронт шел по побережью, немножко захватывая Финляндию и Норвегию, и вот, по договору с нашими союзниками, по городу Тромсе была проведена разделительная линия, южнее Тромсе мы не имели право ходить, чтобы не побить своих, точнее союзников, а севернее Тромсе они не имели права ходить.

После начала войны меня взяли в политотдел. Политотдел сформировали из командиров-запасников, которые пришли по мобилизации. У большинства из них не было приличного образования, а я же до армии успел учителем поработать. Потом уже, осенью, пришло четыре политработника с академическим образованием.

Из политотдела я, "по протекции", ушел в разведотряд. В учебном отряде у меня был командир взвода, который ко мне хорошо относился, он после начала войны попал в этот разведотряд, а потом из нашего дивизиона в этот же отряд пришел один политработник. Вот они и дали мне протекцию, так я попал в разведку.

Название отряда иногда менялось, но всегда было слово "особый". Особый разведывательный отряд, отряд особого назначения. Но особый всегда присутствовало.

Отряд подчинялся непосредственно командующему Северного флота адмиралу Головко, он даже говорил про нас - это моя личная гвардия. Наш отряд был на особом счету у командования. Бывало, к нам приезжал член Военного совета флота Николаев и говорил: "Я приехал с вами 100 грамм выпить". А потом неприятный случай произошел - ребята из нашего отряда подрались с гражданскими. Николаев приехал разбираться. Двух провинившихся он хотел из отряда выгнать, но я встал и говорю, что наш отряд стали хуже снабжать, поэтому у нас и неполадки. Николаев это учел и в отряде немедленно появились яловые сапоги и все, что требовалось.

Все побережье от Тромса и до Мурманска было под контролем разведки. Эта была очень тяжелая служба. Разведточки размещались прямо по побережью, в голых скалах. На этих точках сидели по 3-4, а то и 6 месяцев. Продукты туда забрасывались либо с подводных лодок, либо с парашютами. На этих точках несла службу особая группа отряда численностью 150 человек.

Надо сказать, что в отряде существовало одно суровое правило - в плен не сдаваться. В случае опасности мы должны были застрелиться. Помню, во время одной операции нам надо было прорваться к немецким позициям и захватить плацдарм для высадки основного десанта. Сразу после высадки один матрос был ранен в ноги, и тащить его обратно не было времени. Он попросил, оставьте пистолет. Мы отошли метров за 100, и он пустил в себя пулю.

Был еще такой случай - норвежец, молодой человек лет 20 примерно, радист. Он был в составе группы из трех человек, все норвежцы. Группу послали за линию фронта и она попала в засаду. Командир группы вырвался и ушел, но вблизи границы его все-таки настигли немцы, и он погиб. Его заместитель бился, пока не погиб.

А радист - попал в плен. Парень оказался нестойкий и его перевербовали.

В результате он послал сигнал, что ему нужна помощь.

Наши сбросили группу из двух человек. Группа с ним встретилась, после чего они пошли к берегу, где их должна была забрать подводная лодка. Но, как только лодка подошла, немцы, в надежде захватить ее, открыли огонь. Командир лодки скомандовал срочное погружение, а сам остался на плаву. Его раненым захватили в плен, но лодка с остальным экипажем смогла уйти.

В 1942 году наш отряд провел очень тяжелую операцию.

Мы должны были провести к опорному пункту немцев две роты морской пехоты, но одна рота в темноте заблудилась, и пока эту роту искали - другая бездействовала. В результате командир решил проводить операцию только силами отряда.

Бой начался рано утром и длился целый день. Немцы нас прижали, мы никак вырваться не могли. Потом Юра Михеев сумел бросить гранату в немца. Сам погиб, но дал нам возможность прорваться.

Во время боя был ранен наш командир, лейтенант Шалавин. Отряд возглавил Леонов. До войны подводником был, потом попал в наш отряд. К 1942 году он стал командиром отделения. Вот Шалавин ему и сказал: "Виктор, ты командуй. Я не ходок".

Мы вышли на побережье, как раз снег выпал, мокрые все, усталые, целый день в этом снегу лежали. Пашу Порошева судороги всего скрючили. Все, говорит, буду как Квазимодо. Раздели его, водкой всего растерли. Он говорит, а теперь в рот влейте. Ну, думаем, раз до этого дошло, то все! Как говорят, парень стал ходячим. Он очень юморной был - неказистый такой, простое лицо и все время говорил: "Я тогда был большой и красивый".

Оторвались от немцев, но надо еще целый день катера ждать. Лежим в снегу, смотрю, на бугре человек идет и стреляет. Оказался Пушлахта, он из Архангельской области, из деревеньки Пушлахт, его так и звали Пушлахта. Он ранен был, когда нас увидел, говорит: "Смотрю, никого вас нет, думаю, дойду сейчас до немцев еще их постреляю, и все".

Когда стемнело, пришли катера. Мы вернулись на базу, причем и Шалавина вынесли.

После этой операции Леонову присвоили офицерское звание и назначили заместителем командира отряда, а через год назначили командиром, а на нас сразу журналисты охотиться стали.

В 1944 году наш отряд участвовал в освобождении Северной Норвегии. Мы должны были захватить две немецкие батареи, которые прикрывали фьорд. Пока их не захватишь - соваться в фьорд нельзя, утопят.

После высадки мы двое суток по скалам шли к батареям. Метров за 150 до батарей залегли. Темноты дождались, а потом поднялись и пошли вперед. Практически сразу наткнулись на немецкий дозор. В первые же 2-3 минуты погибло шесть разведчиков, но остальные сумели прорваться. Выскочили на обрез, а к двум орудиям уже прислуга успела выскочить.