Поляк чрезвычайно обрадовался, когда Федор Кузьмич принял его приглашение.

Домик у бывшего польского офицера был одноэтажный, зато с ухоженным палисадником перед окнами. И во дворе было прибрано на европейский манер. С аккуратностью, но не так, как у немцев. В своей прошлой жизни Федор Кузьмич повидал немало подворий. Исколесил, почитай, всю Европу. Ему было с чем сравнивать.

У немцев педантичность в крови. Все в хозяйстве продумано до мелочей, и каждая вещь лежит на своем месте. У русских же – все наоборот. А польский порядок – нечто среднее между немецким и русским. И главная проблема Польши всегда заключалась в том, что она стремилась на Запад, оставаясь для французов и немцев дикой, варварской страной, но все же в меньшей степени, чем Россия.

В общем, в хозяйстве Синецкого все было устроено на европейский лад, но по-польски.

К тому же суровость сибирского климата требовала от представителей любых народов, волею судьбы заброшенных сюда, считаться с ней и устраивать свой быт здесь не для красоты и не ради проявления национальной самобытности, а чтобы выжить.

Двор у Синецкого был крытый, с настилом из струганых досок. Все хозяйственные постройки – хлев, курятник, сарай и небольшая кузница – находились под одной крышей и примыкали к дому.

– Хозяйка у меня третий год как преставилась. Бобылем свой век доживаю. Спасибо детям: помогают. Не бросают старика одного. Дочки забегут, еды принесут. А если требуется сила, сыновья на подмогу приходят. Грех на судьбу жаловаться, – начал рассказ хозяин, потчуя гостя чаем с оладьями и медом.

– Хороши у тебя оладьи, пан. Даже царь бы от таких не отказался! – нахваливал старец. – Кто готовил: дочь или сноха?

– Дочка, – с улыбкой ответил Синецкий. – Младшая, Иоанна. Я же ее в честь супруги великого князя Иоанны Грудзинской назвал. Красивая была женщина, и как любила своего мужа! И он ее тоже очень любил. Даже от царского трона ради нее отказался.

– Как интересно! – оживился гость. – А не могли бы вы рассказать мне об этом подробнее. А то все говорят, что я внешне похож на великого князя, а иные, что даже на царя. А я к своему стыду о них мало что знаю. Право же, расскажите.

– И точно! – хлопнул себя по колену хозяин. – Вот на кого вы походите, как две капли воды, так это на императора Александра Павловича! Как же я сразу, старый пень, не догадался?

– Не переживайте вы так, пан Синецкий. Это только внешнее сходство, не более. Александр I давно уже умер, и Константин Павлович – тоже. А вот узнать, какими были эти знатные особы, мне ужасно интересно. Ведь так мало осталось в живых людей, знавших их лично!

– Отец мой, мелкопоместный краковский дворянин, был ярым сторонником независимой Польши. И когда Наполеон создал Великое герцогство Варшавское и начал готовить поход против России, моя дальнейшая судьба решилась без моей на то воли. Батюшка, снабдив рекомендательным письмом к графу Понятовскому, отправил меня понюхать пороху и послужить отечеству. Я был зачислен корнетом в конный егерский полк. Мне в ту пору не было еще и восемнадцати.

Я был одним из немногих из Великой армии, кому посчастливилось уцелеть во время русского похода. В нашем полку из десяти, переправившихся через Неман, только один вернулся обратно.

Но война для меня еще не кончилась. Армия царя Александра вступила в Европу. Не буду скрывать от вас, что я сполна испытал на себе всю силу и мощь русского оружия. Но я тоже не отсиживался в штабе, хотя генерал Понятовский приблизил меня. Была война, и противоборствующие стороны пытались нанести друг другу как можно больший урон. Битву народов под Лейпцигом я встретил уже в чине капитана. А на войне звания зарабатываются только кровью. На моих глазах погиб наш храбрый командир, граф Понятовский, ему только накануне Наполеон вручил маршальский жезл. Неприятельская картечь настигла его, когда мы переправлялись через реку.

Когда пал Париж, его преемник – генерал Домбровский – отправил делегатов к русскому царю. Мне посчастливилось сопровождать парламентеров. Вот тогда-то я и увидел впервые двух братьев – императора Александра и великого князя Константина.

Честно признаюсь, мы были готовы к суровой каре. Наши солдаты особенно бесчинствовали в покоренной Москве. И русский царь об этом знал. Каково же было наше удивление, когда Александр Павлович, выслушав наше покаяние, объявил свое решение.

Император не возражал против нашего желания вернуться на родину. Причем разрешил сделать это не разрозненной толпой, а в строевом порядке и – чего уж мы никак от него не ожидали – с оружием. Он оставил нам даже барабаны и знамена.

Но потом, правда, добавил, что сопровождать наши легионы будут русские полки. А уж дома польским воинам предоставят выбор – оставаться на службе или уходить в отставку.

Тогда царь выразил желание восстановить Царство Польское под опекой российской короны. А главнокомандующим войсками в Варшаве – и русскими, и польскими – он назначил брата Константина.

Для великого князя эта новость тоже была неожиданностью. Я своими глазами видел, как он удивился словам императора.

Еще на марше меня представили Константину Павловичу. Узнав, что я хороший штабист, цесаревич предложил мне послужить в его штабе. Я согласился.

– Вы не желаете водочки, Федор Кузьмич? Мне почему-то ужасно хочется назвать вас «Ваше Величество», хотя умом понимаю, что это не так, – обратился к гостю хозяин.

– Нет, благодарствую. Я спиртного почти не употребляю. Разве по праздникам немного вина, а водки вообще не пью, – отказался старец, а потом, спохватившись, добавил: – А вы, пан, если хотите – выпейте. Я к этому нормально отношусь. Коли человек меру знает.

– И то правда! – обрадовался Синецкий. – У меня от воспоминаний, знаете ли, во рту все пересохло. Говорить тяжело.

Он достал из шкафа графин и налил себе полную стопку водки.

– Может, чаю еще желаете? – спросил он гостя.

– С удовольствием. Разве можно отказаться от хорошего чая и доброй беседы, – заметил старец.

Хозяин потрогал самовар: не остыл ли? И облегченно вздохнул. Он нарезал себе сала и хлеба на закуску. Налил гостю чаю.

– За ваше здоровье, уважаемый, – произнес он короткий тост и опрокинул в себя стопку.

Потом крякнул, зажевал куском сала с хлебом и спросил:

– На чем я остановился?

– Константин пригласил вас к себе в штаб, – торопливо подсказал ему гость, желая быстрее услышать продолжение.

– Так вот, значит, начались повседневные дни моей новой службы.

Не суждено было мне тогда оказаться на сибирской каторге, а поселился я в милой моему сердцу Варшаве, правда, служил теперь новому государю.

Константин Павлович был человек мужественный и прямой, но отличался грубостью и непредсказуемостью поведения. Мог прийти в неописуемую ярость от малозначительной провинности. Да так, что пена у него брызгала изо рта. Вот как он умел кричать. Но долго зла таить в себе тоже не мог, ибо сердце у него было отходчивое.

Великий князь впервые получил под свое командование такое большое войско и такую самостоятельность в принятии решений. Санкт-Петербург был далеко, а в Варшаве он был императорским наместником, первым лицом в Царстве Польском. И цесаревич задался целью сделать из польских легионов самую лучшую, самую боеспособную армию в Европе. Он мечтал когда-нибудь превзойти в воинской славе своих предшественников – Наполеона и брата Александра.

И знаете, это ему удалось. Только победа оказалась пирровой. Любимое детище великого князя, которому он отдал столько своих сил, вложил в него всю свою душу, окрепнув, уверившись в своей непобедимости, обратило свою мощь против тех, кто его и создал. Вот в чем заключалась трагедия жизни этого выдающегося человека. И поверьте, это предательство, которому я стал невольным соучастником, хотя и действовал исходя из высших интересов моего отечества, до сих пор омрачает мое существование и тяжким бременем лежит на моей душе. Столько времени прошло, я уж и кровью, и каторгой, и разлукой с любимой отчизной своей, казалось, искупил сполна свой грех. Ан нет. Гложет червь изнутри. Никак не уймется.