Декабрист согласно кивнул головой.

На улице снова была весна. Несмотря на ранний час, по всем приметам было видно, что день выдастся погожий. Выпавший за ночь снег растаял, с хмурого, затянутого мохнатыми тучами неба накрапывал теплый дождь.

Батеньков выбежал из дома босой, в одних портах и стал обтирать грудь и спину мокрым снегом. Процедура доставляла ему явное удовольствие, он даже прихрюкивал от счастья. Завершив обтирание, старый декабрист упал грудью в снежную слякоть и стал отжиматься на руках.

Федор Кузьмич вышел из избушки и с одобрением посмотрел на гимнаста. Худощавое спортивное тело с невероятной легкостью взлетало над землей, словно было невесомым. Только вздувающиеся жилы на руках и шее говорили о напряжении.

Батеньков закончил отжиматься и, ловко подкинув ноги вверх, встал на руки вниз головой. В таком положении, быстро переставляя руки, он стал кружить по поляне перед заимкой.

Когда гость остановился и вновь вернулся в привычное для человека положение, хозяин не удержался и похвалил его:

– Молодец! Где ты этому научился?

– В тюрьме.

Старец помолчал немного, но затем добавил:

– Изнеженное тело быстро стареет. И наоборот, человек, познавший лишения, не потакающий своей слабости, а превозмогающий ее, так закаляет свой дух, что и плоть его становится как сталь. Это только глупые и ленивые люди считают, что старость – не радость. Правда же, Гавриил? Старость – это венец жизни, и от человека зависит, каким он подойдет к этой черте: либо больной развалиной, либо умудренным аскетом. Еще древние греки говорили: предающийся излишествам не может обладать мудростью.

Раскрасневшийся от зарядки и обтирания бунтовщик согласно кивнул и добавил:

– Только я б все равно не возражал скинуть годков так двадцать.

Старики переглянулись. Они поняли друг друга. В этот момент даже декабрист не испытывал ненависти к бывшему царю.

– Я скоромного в доме не держу. Суп с грибами будешь? – спросил гостя старец.

– А я вообще мяса никакого не ем.

– Епитимью на себя наложил?

– Да ни в жизнь! Я еще до такого истязательства себя, как ты, не дошел. Само собой вышло. В молодости увидел, как рубили голову петуху. Он, уже безголовый, с плахи спрыгнул и понесся по двору, а из него кровь фонтаном брызжет и обагряет белый снег. А он все носится как угорелый и не знает, что уже мертв. Вот с той поры птицы и мяса не ем. Кусок в горло не лезет.

Поев с аппетитом грибного супа с сухарями и попив душистого чая с разными таежными травами, политический ссыльный совсем разомлел и проникся к хозяину даже некоторой симпатией. Убивать его больше не хотелось, но и расшаркиваться перед бывшим величеством Батеньков тоже не собирался.

– Ты спрашивал меня о 14 декабря? Так и быть, расскажу тебе, что мне известно. Только от моих оценок тех событий тебе легче не станет. Наоборот, я очень хочу, чтобы ты осознал, какую глупость ты тогда совершил.

– А, может, мне только это и надо. Ты об этом не думаешь?

Батеньков пожал плечами и начал свой рассказ:

– Когда в конце ноября 1825 года в Петербург пришли вести о твоей скоропостижной кончине в Таганроге, в большой церкви Зимнего дворца еще служили молебен за твое здравие. Церковь сразу опустела. Придворные, как тараканы, попрятались по щелям, испугавшись грядущих перемен. А твой братец Николай, которого ты избрал в свои преемники, даже со страху опрометчиво принес присягу другому твоему придурковатому брату – Константину. Бедняга, он каждый день посылал письма с курьерами в Варшаву, умоляя Константина Павловича приехать в Петербург, но тот лишь ограничивался отписками, что не собирается вступать на престол, а если к нему и дальше будут приставать с подобными предложениями, то он вообще уедет куда-нибудь еще дальше Варшавы. Не к тебе ль на встречу собирался великий князь?

Такое препирательство между Петербургом и Варшавой продолжалось две недели. Твои братья не могли определиться, кому надевать корону. Ну и родня же у тебя! А ты еще говоришь о каком-то священном праве твоей семьи на самодержавную власть. Твоя победа над Наполеоном была последним достижением вашей династии. Дальше – сплошное безумие и медленная агония. Романовы изжили себя. И им надо было просто мирно уйти. Жаль, что понял это только ты!

Хотя Николай Павлович явно лукавил. Ему очень хотелось стать самодержцем всероссийским, но его авторитет в столице был ниже некуда. Измордованная каждодневной муштрой гвардия ненавидела своего бригадного генерала. Константина ей тоже не за что было любить, но он был далеко, в Варшаве, и если успел насолить, то только полякам. А этот же солдафон в столице опротивел очень многим. Представляешь, когда на Государственном совете зашла речь о манифесте о престолонаследии, который ты оставил, члены Государственного совета даже не хотели вскрывать этот пакет. Лобанов-Ростовский высказал мнение, что у мертвых нет воли. Его поддержал Шишков. А граф Милорадович кричал, что Николай Павлович уже присягнул Константину, и дело сделано.

Но бригадный генерал Николай Романов не удержался от соблазна. Поздно вечером 13 декабря он зачитал на заседании Государственного совета манифест о своем восшествии на престол.

Ну и кашу же ты заварил с этим престолонаследием! Лучшего повода для смещения вашей прогнившей династии и не придумаешь. Грех было им не воспользоваться. Ведь солдатам только сказали, что Николай устроил заговор и украл корону у законного наследника Константина, как их было не удержать. Московский полк в полном составе вывалил на Сенатскую площадь, чтобы поднять на штыки самозванца.

Этот клоун, новоиспеченный император, даже пытался сам остановить идущий к Сенату лейб-гренадерский полк. А солдаты, добрые ребята, только гаркнули ему в ответ: «Мы за Константина!». И прошли мимо Николая и верных ему преображенцев.

Граф Милорадович пробовал образумить восставших, но Каховский, опасаясь, что герой войны 1812 года внесет смуту, выстрелил и смертельно ранил старого служаку. Солдатики крепко намяли бока и флигель-адъютанту Бибикову. Но ему повезло – унес ноги. Как и твоему самому младшему брату Михаилу. Он тоже решил попробовать себя в ораторском искусстве, мельтешил на коне перед каре и что-то орал солдатам. Жалко, что Кюхельбекер промахнулся в него из пистолета. Ничего не добился своими уговорами и митрополит Серафим. Ему пришлось сесть в карету и уехать с площади.

И тогда выехал вперед новый царь. Солдаты дали по нему залп, но пули просвистели у него над головой. Рабочие с Исаакиевского собора стали бросать в него поленья. Николай ретировался.

– Для него самого было удивительно, почему его не убили в тот день. Он уже представлял себя окровавленным и бесчувственным, как кончил свои дни наш отец – император Павел. В этом мне признался он сам, когда мы встретились через десять лет. Если бы вам удалось тогда лишить Николая жизни, то восстание наверняка бы удалось. Почему вы этого не сделали, Гавриил Степанович? – прервал монолог декабриста старец.

Простой вопрос ужасно взволновал Батенькова. Он вскочил из‑за стола и стал нервно ходить по келье из угла в угол.

– Да потому, что во главе стояли чистоплюи вроде Трубецкого! Ты представляешь: этот будущий диктатор даже не вышел на площадь! Полки ждали приказа на штурм Сената и Зимнего дворца, но его все не было. После полудня на площади собралась и толпа штатских. Петербургская беднота была готова нас поддержать. Но это испугало Трубецкого. Он боялся бунта черни больше, чем вас, Романовых.

Николая могли пристрелить сотню раз. Якубович вообще стоял в двух шагах от него. Лейб-гвардейцы обошли его стороной.

Он был нерешительным, но наши вожаки – еще более.

Царь не выдержал первым и послал конницу. Представляешь, гвардейцев повел в атаку Алексей Орлов. А его брат Михаил был активным членом Союза благоденствия. Брат – на брата. Но лошади скользили на обледеневшей брусчатке, и атака не удалась. Тогда Романов распорядился применить картечь.