Василий Егорович положил газету на колени, задумался. Коротко рассказано, а за этими строчками — четыре года войны, ночные десанты, прыжки с парашютом. Летишь в темноту и не знаешь, куда приземлишься, ощущение такое, будто под тобой каждую секунду может произойти взрыв. Случилось раз напороться на немецких автоматчиков: жутко, беспомощно чувствовать себя мишенью, камнем бы падать на землю, и парашют не поторопишь. Даже сейчас, через сорок лет, страшно вспомнить такую ситуацию.

Из-за соседнего палисадника появился медлительный в движениях Киселев — тоже принаряженный, с наградами на пиджаке и тоже с газетой в руке.

— С праздником, Василий Егорович!

— С праздником, Михаил Евстигнеевич!

— Читал?

— Читал.

— Возьми и мою газету — пригодится. Молодцы, хороший разворот приготовили, — похвалил он районных работников редакции.

Следом за Киселевым подошел Афанасий Капралов. Этот был в своем привычном виде: линялая спецовка, такая же кепка с обхватанным козырьком. Неутомимый труженик.

— Мое почтенье гвардейцам! — бойко поздоровался он. — Соображаете, как праздновать?

— А ты чего все ударяешься в такой-то праздник? — заметил Киселев.

— Ничего, успею переодеться: праздник от нас не уйдет. Во сколько, в четыре часа собираемся в клубе?

— В четыре. Вот почитай-ка, — Киселев подал ему газету.

Капралов повертел ее, поразглядывал снимок Василия Егоровича, высказал одобрение:

— О-о, Егорович! С тебя причитается! Воевал ты, конечно, не в пример нам: много говорить не надо — десантник. Я, к примеру, всю войну топором махал, наводил переправы, мосты строил, хотя тоже случалось попадать под огонь.

— На войне каждый делал свое дело, не наведи ты переправу, и наступление не состоится, — рассудил Василий Егорович.

— Это верно, — согласился Киселев. Войну он закончил старшим лейтенантом, на груди у него сверкал орден Красной Звезды. — Везде люди гибли. Вот здесь сказано, — ткнул указательным пальцем в газету, — более двух тысяч покровских не вернулись с войны. Ведь самых молодых, здоровых мужиков! Представьте, какой силы лишился район!

— Да, две тысячи! Подумай-ка! — покачал головой Капралов.

— А я считал только наших белореченских: пятьдесят семь получается, — добавил Василий Егорович. — Почти целая рота полегла. Если бы не война, многие деревни стояли бы на своих местах.

— Мало нас уцелело — счастливейшие люди, — молвил Михаил Евстигнеевич, раскуривая вторую подряд папиросу.

— Конечно! — живо подхватил Василий Егорович. — Вроде бы хорошо, установили льготы фронтовикам, а я скажу откровенно, если я не инвалид, так они мне и ни к чему. Живу после войны сорок лет — вот моя льгота. Чего еще надо, когда друзья-товарищи давно сложили головы?

Помолчали. Вероятно, каждый вспоминал какие-то эпизоды войны, ставшей уже историей. Над седыми головами старых солдат тихо качала ветвями еще не распустившая листья береза, бодро пересвистывались скворцы. За домами, за рекой видны были пригревшиеся под солнцем лесные увалы, глядя на которые думалось о приволье родимой земли. Тепла еще не было, но не мог не волновать сам приход запоздавшей весны. Белореченские ветераны никуда сегодня не торопились, продолжали толковать о делах житейских в ожидании праздника, назначенного на вторую половину дня.

В совхозе по распоряжению директора работали до обеда. В четыре часа собрались в доме культуры чествовать фронтовиков. Их оказалось всего двадцать четыре человека, но своими сверкающими наградами они вызывали друг у друга и у односельчан настроение торжественной приподнятости.

Первым сказал слово Алексей Васильевич Логинов. Он поздравил ветеранов войны и труда с юбилеем Победы, напомнил о их ратных заслугах, поблагодарил за посильную помощь совхозу. Затем выступило еще несколько человек, в том числе и фронтовиков. Повседневная обыденность как-то заслонила значение подвига, совершенного ими в годы войны, а сейчас он стал понятней для белореченцев, с уважением смотревших на старых солдат, защитивших страну в грозную годину. Под одобрительные аплодисменты Алексей Логинов вручал им ценные подарки, снова поздравлял с великим праздником.

После торжественной части фронтовики собрались в только что отстроенной новой столовой. Давно они не чувствовали такого внимания к себе, не собирались вместе, и потому не было столь дружеского единения между собой. Вспоминали свою молодость, боевых друзей, с воодушевлением пели фронтовые песни. Повеселил ветеранов своей гармонью Николай Силантьев.

Домой Василий Егорович возвращался вместе с Алексеем, обнимая его за плечо, благодарил:

— Спасибо тебе, Леша, за праздник! Потрафил ты мужикам. Нашего брата не много осталось, вот отметили сорокалетие, а уж до пятидесятилетия вряд ли доживем.

— Что ты, папа! Ты у нас молодец молодцом! — подбодрил Алексей. — Мы еще сейчас дома будем тебя поздравлять…

Наташа встретила их приветливой улыбкой. Она стала немного полней, спокойней, кажется, еще похорошела, и походка, и каждое движение стали мягче.

— Спит? — спросил Алексей.

— Что ты! Вовсю играет!

Заглянули в спальню: ребенок сидел в кроватке, крутил в руках надувного утенка, увидав людей, встрепенулся, стал что-то гукать и теребить подвесную погремушку.

— Ну что? На руки хочешь? — Наташа взяла его, ласково приговаривая: — Сережа! Сереженька! Агу, мой маленький! Ах ты моя радость! Ну-ка, покажи папе с дедушкой, как ты умеешь стоять на ножках.

Она поставила его в кроватку, он, держась за деревянную решетку, неуверенно постоял.

— Ну, Серега, ты у нас совсем герой! — похвалил Василий Егорович. — Ух ты, батюшки, а довольный-то какой! Иди ко мне на руки. — Взял внучонка, торжествующе походил по комнате.

— Он тебя по усам отличает от всех других, — сказал Алексей.

— У нас с ним — дружба! Обожди-ка, подрастет — возьмем удочки и на Сотьму. Верно, Сережа? Ладно, поди к папе.

Алексей сначала поднял сынишку над головой, потом любовно прижал к груди — родная кровинка! Потютюшкать сына — самая большая отрада сердцу.

Когда ушли на кухню, Сережка, сидя в кроватке, заплакал.

— Во, какие тоны наводит! Горластый, муха зеленая! Ничего, пускай легкие развивает, — снисходительно рассуждал подзахмелевший Василий Егорович. — Наташа, ты через годик-другой еще рожай — всех воспитаем, нас тут много.

Наташа с Алексеем не возражали, только весело переглянулись.

— Я серьезно говорю. Жить надо основательно, неплохо бы и дом свой построить. Пока я плотничаю, сваляли бы сруб.

— Нам и этого хватит.

— Сам потом поймешь, что я был прав.

— С праздником, папа! — сказала Наташа. Теперь она чувствовала себя своей в большой и дружной семье Логиновых…

Придя из гостей, Василий Егорович долго еще сидел у крыльца, курил. Майский вечер был светлым, какой тут сон! Разглядывал подаренные необычные часы, без стрелок: только высвечивается цифра, показывающая время. Нажмешь кнопочку — число и месяц укажут. Не слышно никакого тиканья, а, говорят, идут точно, самые современные.

Памятный выдался день.

Совхоз «Белореченский» лучше, чем в прошлые годы, подготовился к посевной. Казалось, было предусмотрено все: вывезены на поля удобрения, отремонтирована техника, создано безнарядное звено конечной продукции, составлены технологические карты… Но еще раз пришлось убедиться, насколько труд земледельца зависим от природы. Ждали тепла, солнца, а шли дожди, и земля не просыхала, на полях держались лужи, так что невозможно было въехать. Подвела холодная, дождливая весна. Даже черемуха по берегам Сотьмы до сих пор не цвела, не радовала сельских жителей своей буйной кипенью.

Алексей Логинов нервничал, лишился сна. Пытался перегонять технику из одной деревни в другую, но нигде нельзя было по-настоящему подступиться к земле. Из района раздавались требовательные звонки, он понимал, что уходят сроки, а поправить дела не удавалось. В передовых хозяйствах, где полегче почва, посуше поля, хоть и с отставанием против обычных сроков, темпы посевной наращивались. Вспоминался Логинову колхоз «Красная заря»: там начинали весенне-полевые работы одними из первых, потому что поля песчаные, ровные.