И в целом по району и области обстановка складывалась тревожная. На собрании партактива в Покровском Кондратьев строго предупредил всех руководителей хозяйств, что они будут нести персональную ответственность, если не примут надлежащих мер по развертыванию полевых работ. А с него, с секретаря райкома, был свой, особый спрос.

Как-то утром, только он вошел в райком, позвонил Воронцов Михаил Иванович, первый секретарь обкома. В трубке послышался его басовито-отчетливый голос, как будто он находился совсем рядом:

— Алло! Владимир Степанович? Добрый день! Как у вас дела?

— Засеяно три тысячи восемьсот пятьдесят гектаров, или сорок четыре процента плановых площадей. Принимаем все меры, но ежедневная прибавка не более трех-четырех процентов. Поля переувлажненные — не въедешь, вы же знаете наши почвы.

— Знаю. И тем не менее посмотри на календарь — двадцать второе мая! До каких пор будем раскачиваться? Пора заканчивать сев, а ты — сорок четыре процента! Надо давать ежедневную прибавку восемь процентов. В областной сводке строка Покровского района — третья снизу. Любыми способами, выправляйте положение, — требовательно гремел голос Воронцова.

— Михаил Иванович, каждый день — дождь…

— В других районах тоже не вёдро: на погоду ссылаться нечего, мы ее не заказываем. Маневрируйте техникой. Больше организованности, стремления преодолеть трудности. Учти, если в ближайшие дни допустишь отставание, в следующий вторник будем заслушивать на бюро обкома. Давай, действуй…

Положив трубку, Кондратьев некоторое время озадаченно смотрел в окно. Ночью опять шел дождь, сейчас в тучах появились светлые промоины. Надолго ли? Где спряталось солнце? Хоть бы постоял один по-настоящему погожий денек.

Настроение было скверное, не мог оставаться в кабинете. Пошел в гараж, сам завел «уазик» и поехал в «Белореченский». Вначале под колесами шуршал гравий, в обгон и навстречу проносились стремительные КамАЗы-самосвалы, но дальше начались ухабы, которые нелегко было преодолеть даже на вездеходе: совсем разбили дорогу. С трудом добрался до климовского поля.

На опушке стояли два трактора с дисковыми боронами. Трактористы курили. Кондратьев поздоровался с ними, спросил, почему остановились.

— Поле не пускает, — развел руками Николай Баранов. — Вчера сеяли в Еремейцеве, намучились, так сорок семь гектаров и оставили пока незасеянными. Решили здесь попробовать — тоже мало хорошего, земля липнет на диски, забивает их. Трактора-колесники с сеялками еще хуже вязнут.

— Зона рискованного земледелия, — весело поддакнул Сашка Соловьев, блеснув своей белозубой улыбкой.

Кондратьев недовольно глянул на него, дескать, нашел время для шуточек.

— Где Логинов?

— Сейчас должен подъехать.

Подойдя к одному из тракторов, Кондратьев без лишних слов намотал на маховичок пускача шнур и дернул его — раздался оглушающий треск, затем — более редкий и глухой стук двигателя. Трактористы с интересом наблюдали за уверенными действиями секретаря. Широкоплечий, плотный, он, ступив на гусеничный трак, легко поднялся в кабину. Во всей его фигуре чувствовалась крестьянская хватка, он и одеждой не выделялся: кепка, рядовая куртка, яловые сапоги. Привычно взялся за рычаги, тронул трактор.

— Ты смотри — вот это номер! — толкнул локтем напарника Сашка Соловьев.

— Видать, когда-то работал трактористом. Силен мужик! Этот устроит экзамен.

— Пусть удостоверится.

Подъехали еще два трактора с сеялками и один с зерном. Логинов выбрался из тесной кабины, спросил:

— Кто дискует?

— Сам Кондратьев упражняется.

— Технику он знает, окончил факультет механизации в Караваеве.

— Мы видим, что не хуже нас управляется.

Между тем трактор со сцепкой дисковых борон развернулся в конце поля и так же уверенно двинулся в обратном направлении. Все наблюдали за ним, точно проводился какой-то эксперимент. Когда Кондратьев остановил трактор и направился к Логинову, тот понял, что секретарь не в духе: его голубовато-серые глаза, обычно приветливые, были сейчас холодны. Сразу же принялся отчитывать:

— Здорово, Алексей Васильевич! Долго ли твои орлы будут прохлаждаться? Чего выжидают? Хорошей погоды? Ее нынче не видать, а сеять надо в любых условиях.

— Владимир Степанович, и так караулим каждый погожий час. Здесь еще посуше, а есть поля, на которые совсем не въедешь. Технику гоняем туда-сюда. Известковать почву по такой погоде тоже трудно: удобрение не рассеивается, слипается в комки.

— Тем не менее сейчас уже одиннадцать, — стукнул по наручным часам Кондратьев. — Дождя нет, надо сеять. Диски забивает — почистить и продолжать работу. Нельзя простаивать, надо действовать. Лучшей погоды дожидаться нечего и некогда.

Опытный Силантьев повел сеялку и забуксовал в лощинке: вытаскивали другим трактором.

— Это по старинке говорили: сей в грязь — будешь князь, а нынче — техника, она вязнет, — высказался Сашка Соловьев.

— Придется отцепить от сеялок комбинированные агрегаты, — предложил Логинов.

— Отцепляйте, — распорядился Кондратьев.

Понаблюдав за работой, он направился к своей машине, но остановился и еще раз сделал внушение Логинову:

— Учти, Алексей Васильевич, ты мне портишь районную сводку. Принимай любые меры, нажимай, чтобы не было никаких простоев. Сроки уходят. Если твои механизаторы не могут работать без присмотра, стой около них и контролируй.

Будто школьника отчитал. Казалось, несправедливо. Разве он, Логинов, и без того не проводит все дни в поле? Разве не старается использовать каждый погожий час для сева? И трактористы буквально ждут наготове, когда проглянет солнце и пообветреет почва.

Неплохо поработали в этот день, а удовлетворения не было. По дороге домой вспоминалось Логинову письмо инвалида войны Зарубина, бывшего белореченского жителя. Оно сохранилось вместе с некоторыми другими бумагами, и сейчас, придя домой, Логинов достал его из папки, стал перечитывать: