Она сказала, не глядя на Сэма:

— Расскажи мне что-нибудь о себе. Только немного. А то мне надоест.

— Тебе легко надоесть?

— Очень.

Он оценивающе осмотрел ее с головы до ног и, довольно хмыкнув, решил, что раскусить ее будет не так уж сложно. За сорок лет Сэм Рид узнал практически все о жизни в Куполах, причем не только о той жизни, которая у всех на виду, но и о таинственных, порой дьявольских методах, которые человечество изобрело для подстегивания угасающего интереса к собственному существованию, которое слишком растянулось. Сэм подумал, что он не заставит ее скучать.

— Пойдем, — сказал он.

Это был первый день карнавала. В третий и последний день он услышал от Кедры, что их роман необязательно должен закончиться вместе с праздником. Это его скорее удивило, чем обрадовало. Прежде всего — Росейз. А во-вторых, пусть он заперт в клетке отпущенных ему лет, он не потерпит, чтобы кто-то глазел на него снаружи.

Они плавали в невесомости. Из черной пустоты на них надвигались объемные картины. Это было очень дорогое удовольствие. Для него требовались крайне искусные операторы и, по крайней мере, один робот-самолет, со специальной видеоаппаратурой. Подвешенный где-то высоко над венерианским континентом, он был нацелен на сцену, которая разворачивалась перед ними.

Чудовище сражалось с лианой.

Оно было огромным, это чудовище, и словно специально созданным для битвы. Его скользкое чешуйчатое тело стало еще более скользким от крови, струящейся из многочисленных ран, нанесенных гибкими, когтистыми ветвями. Они хлестали его неутомимо и размеренно, рассеивая вокруг себя капли яда, сверкавшие в сером влажном воздухе. Музыка, импровизируемая в такт битве, гремела вокруг них.

Кедра прикоснулась к регулятору, и звук стал чуть слышным. Где-то высоко парил безразличный к сражению самолет, невидимый музыкант неслышно нажимал на клавиши. Кедра повернула голову, и в темноте прошелестел шелк ее волос.

— Я ошиблась, — сказала она.

Сэм с досадой вздохнул. Он хотел досмотреть сражение до конца.

— Чего?

— В тебе, — ее пальцы с властной нежностью скользнули по его щеке. — Я недооценила тебя, Сэм. Или переоценила* Или и то, и другое.

Он тряхнул головой и протянул в темноте руку вдоль гладкой округлой щеки к затылку, наткнулся на обруч, сквозь который падали волнистые волосы, захватил их полной горстью и грубо потряс ее голову из стороны в сторону. Волосы мягко оплели его кисть.

— Наигрались, — сказал он. — Я тебе не комнатная собачка. Чего ты все крутишь?

Она засмеялась: «Если бы ты не был так молод…». В ее голосе прозвучали оскорбительные интонации. Он отпустил ее так резко, что она почти упала на тахту рядом с ним и, чтобы удержаться, ухватилась за его плечо. Сэм молчал. Потом небрежно спросил: «Сколько тебе?».

— Двести двадцать.

— Понятно, что я тебе надоел. Я — ребенок.

Ее смех прозвучал ободряюще:

— Не ребенок, Сэм, не ребенок. Просто мы по-разному смотрим на жизнь. Нет, ты мне не надоел. В этом-то и все дело. По крайней мере, отчасти в этом. Я бы, пожалуй, хотела, чтобы ты надоел вше. Тогда я могла бы оставить тебя сегодня вечером и забыть все, что здесь было. Но в тебе что-то есть, Сэм, не знаю что. — Ее голос стал задумчивым. В темноте за ними музыка наросла до пронзительного крещендо и затем плавно перешла к замирающим нотам смерти, сопровождавшим гибель кого-то из двух соперников, сражавшихся в огромных болотах высоко над ними.

— Если бы ты только был тем, кем ты выглядишь, — вздохнула Кедра — Если бы ты только был… У тебя прекрасный ум, Сэм. Жаль, что ты ум-репа слишком рано и не успеешь им воспользоваться. Я бы даже хотела, чтобы ты не был обычным человеком. Я бы вышла за тебя замуж — на время.

— Что это за ощущение, — жестко спросил Сэм, — быть богом?

— Тебе показалось, что я смеюсь над тобой? Извини. Ты этого не заслуживаешь. Что это за ощущение? Мы — Бессмертные, это верно. А ощущение — захватывающе и страшно. Это ответственность. Мы не просто играем с жизнью. Первые сто лет я потратила на подготовку и обучение, на знакомство с людьми и предметами. Следующие сто лет я занималась искусством интрига. Это наука о ниточках, за которые нужно потянуть, чтобы, например, заставить Совет смотреть на вещи по-иному. Это джиу-джитсу для мозга — как прикоснуться к человеческому тщеславию, чтобы реакция была как раз такой, какая мне нужна. Я думаю, ты и сам знаешь, как это делается. Только ты еще слишком мало прожил, чтобы овладеть этим как следует. А жаль. В тебе есть что-то, что я… я бы не возражала…

— Переставь повторять, что вышла бы за меня. Я № тебя не взял.

— Нет, взял бы. Я могу это устроить даже сейчас, несмотря на то, что ты обычный человек. Я могла бы…

Сэм перегнулся через ее колени и нащупал выключатель. Маленькая, уютная комната мгновенно осветилась. Кедра рассмеялась полупротестующе, полуудивленно и, откинувшись, прикрыла свои большие красивые глаза рукой:

— Сэм! Я ослепла! Не надо, — она потянулась к выключателю. Он перехватил ее руку, сжав унизанные кольцами пальцы.

— Нет. Хватит. Я ухожу. Сейчас. У меня нет ни малейшего желания встречаться с тобой еще раз. Ясно? К сожалению, ты мне не подходишь. — Он порывисто встал.

Было что-то змеиное в том, как она одним плавным гибким движением поднялась на ноги, сверкая золотистым узорчатым платьем, плотно облегающим тело.

— Подожди. Ну, подожди же. Забудь это, Сэм. Я хочу кое-что тебе показать. Все это ерунда. Мне нужно было, чтобы ты раскрылся. Сэм, я хочу взять тебя в Гавань. У меня есть для тебя дело.

Он холодно посмотрел на нее, блеснув стальными искрами из-под рыжих ресниц и, нахмурив уродливые рыжие брови, назвал сумму, за которую он согласится ее выслушать. Она слегка поджала дубы и сказала, что заплатит. Неуловимая египетская улыбка снова наметилась в уголках ее рта.

Сэм вышел из комнаты вслед за ней.

Гавань олицетворяла полузабытую колыбель человечества. Это была Земля, но Земля явно приукрашенная и воспроизведенная по плохим воспоминаниям. Она представляла из себя гигантскую полусферу, состоящую из множества ячеек-кабин, которые, как соты, образовывали сплошной свод над огромным, расположенным внизу залом. Каждая кабина могла отделяться от остальных и перемещаться в другое место с помощью сложного переплетения направляющих лучей. По замыслу архитектора, это давало возможность наслаждаться любым из пейзажей, воспроизводящих все земные ландшафты.

Говоря строго, здесь было множество несоответствий: пальмы росли вперемежку с соснами, цветущими фруктовыми деревьями, увитыми розами и виноградными лозами. Но в целом все выглядело более или менее правдоподобно, и эти мелочи не смущали никого, кроме нескольких знатоков. О существовании времен года помнили только ученые. Весна и осень были отвлеченными понятиями прошлого.

Это был фантастический и странный замысел — объединить в одном ритме осеннее и весеннее равноденствия, прорастание травы и набухание почек, желто-зеленые краски осени и бело-голубое сияние зимы. И все это естественно, буйно, так непохоже на управляемые компьютерами гидропонные сады.

Кедра Волтон и Сэм Рид вошли в Гавань. С площадки, на которой они стояли, была видна огромная сверкающая полусфера, заполненная блестящими кабинами. Это было похоже на яркий сказочный сон — скольжение, парение, спуск и подъем в переплетенных световых потоках. Далеко внизу виднелся непропорционально вытянутый зал. Это был бар, построенный в виде серпантина. Мельтешение посетителей делало его похожим на извивающуюся тысяченожку.

Кедра произнесла несколько слов в микрофон. Одна из кружащихся кабин сошла со своей орбиты и мягко стукнула о причальную платформу. Они шагнули внутрь, и по покачиванию пола Сэм понял, что кабина воспарила опять.

У маленького столика полулежали на диванных подушках мужчина и женщина. Лицо мужчины Сэму было знакомо — Захария Харкер, глава знаменитого клана Бессмертных, собственной персоной. Это был крупный, прекрасно сложенный человек высокого роста. Его лицо отражало не возраст, но зрелость и опытность, странным образом оттеняемые вневозрастной молодостью, придающей ему гладкость и свежесть. Казалось, он безупречен во всем — в разговоре, манерах, и его спокойная, уверенная мудрость тоже была безупречной.