— Наслаждайся жизнью, — сказал Квентин. — Я выжимаю все ускорение, которое мы стерпим.

— Не ощущаю перегрузок, — заметил Толмен.

— Все, которое мы стерпим, а не которое я способен развить. Давай же, развлекайся. Победить ты не можешь.

— Неужели?

— Сам посуди. Пока вы привязаны к месту, вам ничто не угрожает. А если начнете двигаться по кораблю, я вас уничтожу.

— Значит, чтобы захватить тебя, надо двигаться?

Квентин рассмеялся.

— Этого я не говорил. Я хорошо замаскирован. Сейчас же выключите!

Эхо от крика перекатывалось под сводчатым потолком, сотрясая янтарный воздух. Толмен нервно дернулся. Он перехватил взгляд Ферна и увидел, что астрофизик усмехается.

— Подействовало, — сказал Ферн.

Наступило долгое молчание. Внезапно корабль тряхнуло. Но генератор был надежно закреплен, да и людей страховали канаты.

— Выключите, — вторично потребовал Квентин. Голос его звучал не вполне уверенно.

— Где ты? — спросил Толмен.

Никакого ответа.

— Мы можем и подождать, Квент.

— Ну и ждите! Я… меня не отвлекает страх за свою шкуру. Вот одно из многих преимуществ транспланта.

— Сильный раздражитель, — пробормотал Ферн. — Быстро его разобрало.

— Полно, Квент, — убедительно сказал Толмен. — У тебя ведь не исчез инстинкт самосохранения. Вряд ли тебе сейчас очень приятно.

— Даже… слишком приятно, — с запинкой ответил Квентин. — Но ничего не выйдет. Меня всегда было трудно подпоить.

— Эго не выпивка, — возразил Ферн. Он коснулся диска регулятора.

Трансплант рассмеялся; Толмен с удовольствием отметил про себя, что его речь стала невнятной.

— Уверяю тебя, ничего не выйдет. Я для вас слишком… хитер.

— Да ну?

— Да! Вы тоже не дураки, никоим образом. Ферн, может быть и знающий инженер, но недостаточно знающий. Помнишь, Вэн, в Квебеке ты спросил, какие во мне… изменения? Я сказал, что никаких. Теперь я убеждаюсь, что ошибся.

— То есть?

— Меньше отвлекаюсь. — Квентин был слишком разговорчив — симптом опьянения. — В телесной оболочке мозг не может полностью сосредоточиться. Он постоянно ощущает тело. А тело — механизм несовершенный. Слишком специализированный, чтобы иметь высокий КПД. Дыхание, кровообращение — все это мешает. Отвлекают даже вдохи и выдохи. Так вот, сейчас мое тело — корабль, но это механизм идеальный. У него КПД предельно высокий. Соответственно, лучше работает мой мозг.

— Сверхчеловеческий.

— Сверхдейственный. Обычно шахматную партию выигрывает более сложно организованный мозг, потому что он предвидит все мыслимые гамбиты. Так и я предвижу все, что ты можешь сделать. А у тебя серьезный гандикап.

— Отчего же?

— Ты человек.

Самомнение, подумал Толмен. Не здесь ли его ахиллесова пята? Сладость успеха, очевидно, сделала свое психологическое дело, а электронный хмель усыпил центры торможения. Логично. После пяти лет однообразной работы, как она ни необычна, внезапно изменившаяся ситуация (переход от действия к бездействию, превращение из машины в главного героя) могла послужить катализатором. Самомнение. И сумеречное мышление.

Ведь Квентин не сверхмозг. Отнюдь нет. Чем выше коэффициент умственного развития, тем меньше нуждаешься в самооправдании, прямом или косвенном. И как ни странно, Толмен разом избавился от неотступных угрызений совести. Настоящего Барта Квентина никто не мог обвинить в параноидном мышлении.

Значит…

Произношение Квентина оставалось четким, он не глотал слов. Но ведь звуки он издает не губами, не языком, без помощи неба. А вот контроль громкости заметно ухудшился, и голос транспланта то понижался до шепота, то срывался на крик.

Толмен усмехнулся. На душе у него стало легче.

— Мы люди, — сказал он, — но мы-то пока трезвы.

— Чепуха. Посмотри на индикатор. Мы приближаемся к Земле.

— Хватит дурака валять, Квентин, — устало проговорил Толмен. — Ты блефуешь, и мы оба это понимаем. Не можешь ведь ты до бесконечности терпеть высокочастотный раздражитель. Не трать время, сдавайся.

— Сам сдавайся, — сказал Квентин. — Я вижу все, что делает каждый из вас. Да и корабль — ловушка на ловушке. Мне остается только наблюдать отсюда, сверху, пока вы не очутитесь возле какой-нибудь ловушки. Я свою партию продумал на много ходов вперед, все гамбиты кончаются матом одному из вас. У вас нет никакой надежды. У вас нет никакой надежды.

Отсюда, сверху, подумал Толмен. Откуда сверху? Он вспомнил реплику Коттона, что найти транспланта поможет геометрия. Конечно. Геометрия и психология. Разделить корабль на две части, потом на четыре и так далее…

Теперь уж не обязательно. Сверху — решающее слово. Толмен ухватился за него с пылом, никак не отразившемся на его лице. Сверху — значит, зона поисков сужается вдвое. Нижние участки корабля можно исключить. Теперь надо разделить пополам верхнюю секцию — линия пройдет, допустим, через звездный глобус.

Глаза транспланта — фотоэлементы — расположены, конечно, повсюду, но Толмен решил исходить из того, что Квентин считает себя находящимся в каком-то одном пункте, а не разбросанным по всему кораблю. Местонахождение человека в его понимании соответствует местонахождению головы.

Итак, Квентину видно красное пятно на звездном глобусе, но это не значит, что он находится в стене, к которой обращено это полушарие глобуса. Надо спровоцировать транспланта, пусть укажет свои координаты относительно тех или иных предметов на корабле. Это будет трудно: ведь в таких случаях координаты определяются на глазок; зрение — важнейшее звено, связующее человека с его окружением. А у Квентина зрение почти всемогущее. Он видит все.

Но можно же его как-то локализовать?

Помогла бы словесная ассоциация. Но для этого нужно содействие Квентин не настолько пьян!

Можно узнать, что именно видит Квентин, но этим все равно ничего не определишь: его мозгу необязательно соседствовать с одним из глаз. У транспланта есть неуловимое, внутреннее ощущение пространства — сознание, что он, слепой, глухой, немой, если бы не разбросанные повсюду дистанционные датчики, находится в определенном месте. А как вытянуть из Квентина то, что нужно: ведь на прямые вопросы он не ответит?

Не удастся, подумал Толмен с безнадежным чувством подавленного гнева. Гнев разрастался. Он бросил Толмена в пот, вызвал тупую, щемящую ненависть к Квентину. Во всем виноват Квентин — в том, что Толмен стал узником ненавистного скафандра и огромного смертоносного корабля. Машина виновата…

И вдруг он придумал выход.

Все, конечно, зависит от того, насколько пьян Квентин. Толмен бросил вопросительный взгляд на Ферна, а тот в ответ повернул диск и кивнул.

— Будьте вы прокляты, — шепотом произнес Квентин.

— Чепуха, — сказал Толмен. — Ты сам дал понять, что у тебя исчез инстинкт самосохранения.

— Я… не…

— Это правда, не так ли?

— Нет, — громко ответил Квентин.

— Ты забываешь, Квент, что я психолог. Мне давно следовало всесторонне охватить твою проблему. Она ведь была открытой книгой еще до того, как я тебя увидел, только читай. Стоило мне увидеть Линду.

— Помолчи о Линде!

На какой-то миг Толмену явилось тошнотворное видение пьяного, измученного мозга, скрытого где-то в стене, — сюрреалистический кошмар.

— Ясно, — сказал он. — Ты и сам не хочешь о ней думать.

— Помолчи.

— Ты и о себе не хочешь думать, так ведь?

— Чего ты добиваешься, Вэн? Хочешь меня разозлить?

— Нет, — сказал Толмен, — просто я сыт по горло, надоела мне вся эта история, с души воротит. Притворяешься, будто ты Барт Квентин, будто ты человек, будто с тобой можно договориться на равных.

— Мы не договоримся…

— Я не о том, и ты сам это знаешь. Я только сейчас понял, кто ты такой.

Слова повисли в мутном воздухе Толмену казалось, будто он слышит тяжелое дыхание Квентина, хоть он и понимал, что это иллюзия.

— Прошу тебя, Вэн, помолчи, — сказал Квентин.