На следующее утро зеркальная комната была опусто­шена. Шкафы, еще недавно полные, были теперь пусты; большая ширма была свернута и прислонена к стене. Дверь была открыта.

Так как видения исчезли со всем, им принадлежащим, то Питер подумал, что они, вероятно, находятся где-нибудь на палубе. И он оказался прав в отношении четырех моделей. Пятой нигде не было видно, и мисс Девере объяснила ее отсутствие тем, что она «ленива» и может спать, сколько угодно.

До последней минуты Питер возлагал надежды на ниж­нюю палубу, но эта надежда не оправдалась; разочарован­ный, даже подавленный, он сошел с парохода вместе с Эной и ее друзьями, не повидавшись с мисс Чайльд.

В густой толпе, собравшейся встретить «Монарха», Пи­тер сейчас же узнал своего отца, пришедшего встретить возвращавшихся домой детей и их именитых гостей. Питер Рольс-старший был маленький, сухощавый, худой чело­век, имевший отдаленное сходство со своим молодым, свежее выглядевшим сыном. Сердечно пожав костлявую руку отца и, произнеся «Алло, батя! Как поживаешь? Как поживает мать? Как дела?», — Питер побежал разыскивать среди вы­шедших на берег пассажиров мисс Чайльд. Он скоро нашел ее и приветливо воскликнул:

— Я ужасно рад, что разыскал вас!

— Я сегодня все утро провозилась, укладывая вещи, — отвечала она с суровым выражением лица.

— Вы так рано исчезли вчера вечером, и я подумал, что вы пошли укладываться, чтобы встать на рассвете и посмо­треть на гавань.

— Я могла хорошо рассмотреть ее из люка.

— Я не думал, что вы из тех, кто может удовлетво­риться люком, — сказал Питер, надеясь вызвать на ее лице улыбку. Но ее голос звучал несколько утомленно.

— Нищим не приходится выбирать, — сказала она рез­ко, почти с раздражением.

Питер все еще улыбался, хотя уже меньше доверял прежнему приятельскому взаимному пониманию, которое позволяло им говорить между собой на особом языке, который показался бы бессмысленным для других.

— Во всяком случае, я делаю вам формальное пригла­шение пойти со мной на ближайшее же представление оперы.

— Прекрасно, и я отвечу так же формально: «мисс Чайльд благодарит мистера Рольса за его любезное пригла­шение и сожалеет, что другое предложение делает для нее невозможным принять его».

— Клянусь Юпитером, это звучит довольно официаль­но! Откуда вы знаете, что получите другое предложение?

— Я совершенно уверена, что получу его.

Питер покраснел, как провинившийся школьник. Винифред подумала, что он рассердится и, может быть, про­явит свою черную душу. Она надеялась, что так будет, так как это дало бы ей облегчение, но он этого не сделал.

— Разве я чем-нибудь обидел вас? — спросил он, пристально смотря на нее.

— Нет, конечно, нет, — отвечала она, глядя на него своими широко раскрытыми глазами. — Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому, что вы не были такой на пароходе.

— Я оставила свое пароходное обращение, повесив его за дверью. Мне оно не понадобится в Нью-Йорке.

— Мне очень этого жаль!

— Не понимаю, почему. — Ей стоило большого труда, чтобы не сделать того, чего, по ее словам, она никогда не делала, — расплакаться. Но она приняла суровый, неприступный вид.

— Вы не понимаете? Значит, вы не понимаете, какое значение имеет для меня считать вас своим другом.

— Я, действительно, не думала об этом, мистер Рольс.

— Очевидно, нет. Но я думал. Послушайте, мисс Чайльд, не настроила ли вас каким-нибудь образом моя сестра про­тив меня или нашей дружбы?

— Что за фантазия! — воскликнула Винифред. — Она, насколько я помню, очень нежно отзывалась о вас, и гово­рила, что вы очень милый брат.

— В таком случае, почему вы так холодны со мной теперь, после того, как были так милы на пароходе?

— А, вот в чем дело! Это было для кинематографа, тро­гательная сцена. Неужели вы не понимаете?

Этот грубый ответ на его серьезную просьбу объяснить, в чем дело, был для Питера ударом пощечины. Наконец, она добилась успеха, заставив и его стать холодным.

— Мне очень досадно, что я плохо понял, — сказал он тоном, которого она раньше не слыхала от него. — Теперь, я, конечно, понимаю. Во всяком случае, мисс Чайльд, я должен быть благодарен этому кинематографу за несколько очень приятных часов. Вот идет человек осмотреть ваш багаж. Укажите ему, что вы британская подданная, и он вас не будет беспокоить. И я тоже!

Питер приподнял шляпу, и его улыбка словно ударила ее по голове молотком.

— Прощайте, — ответила Вин поспешно, уже испугав­шись достигнутого успеха. — Благодарю вас за ваше участие в кинематографе.

— Мне очень досадно, что я оказался несостоятельным. Прощайте и желаю, чтобы вам повезло!

Он отошел, но не совсем. Не оборачиваясь, чтобы еще раз посмотреть на нее, он остановился, вступив в разговор с таможенным чиновником. Вин была даже рада, что сказала эти ужасные слова о кинематографе: этот ужасный человек заслужил их.

«Я в последний раз вижу его», — сказала она себе. В этот момент Питер вернулся, чопорно приподняв шляпу.

— Я хотел только сказать, — заявил он, — что кинема­тограф или не кинематограф, но я надеюсь, что, если я смогу вам оказать теперь или позже услугу, вы предоста­вите мне эту привилегию. Мой адрес…

— У меня есть адрес вашей сестры, благодарю вас, — отрезала она, словно ножницами. — Ведь, это одно и то же?

— Да, — отвечал он сурово. И на этот раз он ушел со­всем.

В то время, как шестиместный автомобиль уносил Пи­тера Рольса, мучившегося угрызениями совести, что он оставил мисс Чайльд, не сделав всего, что нужно, она делала первые свои шаги в Нью-Йорке.

Она рассталась на пристани с Надин, ее управительни­цей, мисс Сорель и четырьмя моделями. Она осталась со­вершенно одна. Вин слыхала, что в Америке кэбы стоят «ужасно» дорого, но она сказала себе: «на этот раз мне придется взять кэб». Дурно проведенная ночь и сцена с Пи­тером уменьшили пламя ее мужества и вместо подъема, при мысли о том, что она начинает жизнь, полную приключе­ний, она чувствовала, что ее охватывает уныние.

Ее багаж уже исчез, подхваченный носильщиком и во­друженный на таксомоторе. Вин решила, что таксомотор обойдется не дороже извозчичьего экипажа. Но по мере того, как он двигался, она с ужасом устремляла свои глаза, вместо того, чтобы рассматривать Нью-Йорк, на все увели­чивающуюся сумму на таксомоторе. Она вспомнила, что вся ее собственность составляет двести долларов. Наконец, когда безжалостный автомобиль доставил ее окольными пу­тями на пятьдесят четвертую улицу, трех из ее прекрасных бумажек по доллару как не бывало.

Ей хотелось, чтобы машина перестала отсчитывать день­ги, пока, стоя у двери, она разузнавала, продолжает ли еще мисс Гэмпшир сдавать меблированные комнаты, и с ужасом она прислушивалась к фырканью автомобиля, пока на ее зво­нок послышался ответ, и ей открыла дверь негритянка. Она узнала приятную весть, что мисс Гэмпшир еще существует и у нее сдается комната. Она поспешно расплатилась с шофером, прибавив от себя на чай, и спокойно вздохнула лишь тогда, когда ее чемодан и порт-плэд[4] были втащены в узкую переднюю.

— Право, не знаю, как тащить эти вещи на третий этаж, — вздохнула негритянка. — И почем я знаю, возьмет ли еще вас мисс Гэмпшир.

— Но вы сказали, что здесь сдается комната.

— Да! Но это еще не значит, что вы ее получите. Мисс Гэмпшир очень разборчива насчет квартиранток-женщин, — объяснила негритянка. Подождите, пока я позову мисс Гэм­пшир; она сама объяснится с вами.

— Скажите ей, что меня направила сюда мисс Эллис из Лондона, которая снимала здесь комнату три года тому на­зад,— произнесла в отчаянии Вин с расстроенным лицом.

Мисс Чайльд видела, что чем-то вызвала в служанке по­дозрение и последняя даже не пригласила ее присесть. Она не знала, сердиться ли ей, или смеяться, но вдруг вспомнила свой девиз: «смейся над людьми, чтобы не смеялись над то­бой». Сразу же этот эпизод показался ей только частью ее большого и дико-нелепого приключения, и любопытство заставило ее нетерпеливо ждать его продолжения. Как бы хотелось ей рассказать об этом господину «Джилидовский бальзам»; как бы засверкали при этом его глаза! Но, увы, здесь не было мистера Бальзама, и он вообще перестал для нее существовать. Здесь была только угрюмая передняя, с темными бумажными обоями и огромной уродливой вешал­кой для платья.