В последний раз глянув на экран с рекламой Арены, девочка обогнула сверкающий стеклом небоскреб Палаты промышленности и свернула на улицу Деревянных Крыш. У прилавков с сувенирами, как всегда, толпились туристы: большинство - приезжие провинциалы, падкие до пластмассовых бус, выглядящих совсем как жемчужные, и латунных браслетов, заколок для волос и нашейных цепочек, почти неотличимых от золотых. Тут и там мелькали черные султаны над шапочками-эбоси и широкорукавные синие и белые носи аристократов - тоже туристов из провинции, иногда чиновников из Кайнаня, по служебной надобности оказавшихся в столице Ценганя и тратящих свободное время на осмотр достопримечательностей. Кое-где толпа почтительно расступалась перед сопровождаемыми гидами группами заокеанских туристов из Кайтара - в неприличных шортах, рубашках и майках, которые носили даже женщины. Со сноровкой, выработавшейся за шесть декад жизни в этом районе, Нян пробралась сквозь толпу, иногда выскакивая на дорогу в опасной близости от потока машин и мотоциклов, и за воротами в храм Теребохи свернула в безымянный переулок, где располагался дом тетки.
Большинство туристов, посещающих столицу, ни за что бы не поверили, что всего в двух-трех десятках танов от одной из главных площадей Тасиэ могут располагаться такие места. Переулок в ширину имел не больше трех метров, так что два автомобиля здесь разъехаться не смогли бы. Впрочем, о такой роскоши, как автомобиль, местные обитатели даже и не мечтали, обходясь раздолбанными тарахтящими мотоциклами. Половина из двух- и трехэтажных домов здесь являлись дешевыми гостиницами для провинциалов, грязную одежду постояльцев которых прачечная тетки Нян в основном и стирала. Вторая половина служила пристанищем для разнообразного народа, зачастую занимавшегося темными делишками типа игры в наперсток или карманничества. Пытливые самостоятельные туристы, обратившие внимание на переулок, могли найти здесь магазины старьевщиков, где за удивительно низкую цену попадались тысячелетние антикварные статуэтки богов и слонов (с бивнями из натуральной слоновой кости!), шкатулки с ручной резьбой, ветряные колокольчики из давно забытых храмов и так далее. Знаток мог весьма дешево, всего за несколько тысяч, приобрести здесь ценнейшую вещицу, стоящую в респектабельных заведениях десятки и сотни тысяч канов... точнее, так утверждали владельцы магазинов. Муж тетки Нян зарабатывал тем, что в подвале дома вытачивал с помощью камнерезного станка и разнообразных жужжащих и воющих приспособлений именно такие статуэтки, снабжая ими половину местных старьевщиков, а также кучу сувенирных магазинов по всему городу.
- Вполне честная работа, малышка! - однажды сказал он Нян в приступе откровенности. - Я мастер, я свое дело знаю, и мне за продукт не стыдно. Нормальный турист купит слона за две-три сотни как сувенир, увезет домой и поставит пылиться на стол, чтобы иногда вспоминать поездку. Ну, а жадины, ищущие, как бы нажиться на простофилях, пусть себе платят вдесятеро, их не жалко.
Еще он вырезал ножом из какого-то легкого коричневого дерева кота с философской мордой, сидящего в позе лотоса, словно монах, и подарил Нян несмотря на ворчание тетки. Кот стоял у девочки на маленькой полочке над кроватью, и перед сном она иногда брала его в руки и гладила, глядя в глаза со зрачками из синих пластмассовых бусин. Ей хотелось поговорить с ним, чтобы пожаловаться на усталость и одиночество, но в общей спальне всегда находился кто-то из работниц прачечной, и она жаловалась про себя - впрочем, недолго и незло, потому что человек не должен винить других в своих проблемах. Надо еще сказать спасибо тетке, что приютила сироту-эйлахо после смерти матери. Жизнь в дорогой столице и без того нелегка, так что лишний рот - серьезная обуза. А что тетка ворчит - ну так не бьет же и даже со свету не сживает нотациями...
От воспоминания о коте на душе у Нян потеплело. Ей вдруг захотелось увидеть фигурку еще раз. Она споро зашагала по улице, тихой и безлюдной днем, сгибаясь набок под тяжестью сумки. Желудок вдруг пронзило острым приступом голода, таким обычным в последнее время. Матерчатые ручки резали пальцы, и в десятке метров от дома все-таки пришлось остановиться, чтобы перехватить их другой рукой.
И вот здесь-то ее и поймали соседские мальчишки.
Компанию возглавлял, как обычно, Бунта. Хотя ему не исполнилось еще и десяти лет, зловредности в нем хватило бы на двух или трех мальчишек на в полтора раза старше. Он верховодил среди пацанят во всем квартале, и даже взрослые парни остерегались сталкиваться с его шайкой: град камней и палок, который мог обрушиться на обидчика в самый неожиданный момент, отбивал охоту связываться с мелкими, но шустрыми пакостниками. Трое его дружков тоже относились к разряду самых злых озорников. Выскочив из узкой щели между двумя зданиями, они в мгновение ока окружили Нян и прижали ее к стене.
- Привет, деревенщина! - лениво сказал Бунта, пиная ее сумку полуразвалившейся сандалией. - Что купила? Ну-ка, покажь.
- Не дам, не твое! - сердито ответила Нян, исподтишка озираясь по сторонам. Улица оставалась пустынной. Только у третьего от нее дома стоял какой-то мужчина в кожаной жилетке на голое тело, прислонившись спиной и уперев подошву согнутой ноги в стену. Судя по склоненной голове, вмешиваться он не собирался и вообще мог не замечать каких-то детей. Закричать? Бесполезно. Все равно тетка и работницы сейчас возятся с шумными машинами, они не услышат. А остальным все равно.
- А может, мое? - нагло усмехнулся мальчишка. - Ну-ка, дай сюда.
Он потянулся за сумкой. Девочка оттолкнула его руку и вжалась спиной в стену. До спасительной двери прачечной рукой подать, но с тем же успехом она могла располагаться и в десяти цулах.
- Ты чо борзая такая, шо? - Бунта сощурился. - Ты девчонка. Ты должна мужчинам подчиняться, не знаешь, что ли? Я кому сказал? А ну, дай сюда!
Нян снова оттолкнула его руку, и тут же, словно по сигналу, на нее набросились все четверо. Хотя каждый из них был на голову ниже девочки, все вместе они с легкостью вырвали у нее из рук сумку, повалили на землю и начали топтать - не столько сильно и больно, сколько унизительно и обидно. Нян съежилась, подтянув колени к животу и закрывая руками грудь и голову. Глухая ярость начала закипать у нее глубоко в сердце. Пока еще глубоко.
- Эй, шо! - окликнул ее Бунта, когда ему с дружками надоело пинаться, и они остановились, запыхавшись. Сумка валялась на земле. Пакет выпал и лопнул, высыпавшийся рис перемешался с дорожной грязью. - Ты же эйлахо, типа. Чё ж ты меня молнией не шарахнешь, а? Зассала?
Нян убрала руки от лица и с ненавистью взглянула на него. Ярость кипела уже у самого горла, просясь - нет, требуя! - выпустить ее наружу. Тонкая голубая змейка с еле слышным шипением пробежала по ее пальцам и запястью и нырнула в рукав. Тетка много раз нудила, что нельзя, нельзя, нельзя показывать такое на людях - неприлично, опасно, невежливо, не подобает воспитанной молодой девице, и еще и одежду портит! Нян знала, что среди соседей несколько человек охотно пускали из ладоней молнии и огненные шарики на потеху детворе, но все они были мужчинами, а не женщинами. И как же ей самой хотелось сейчас на самом деле шарахнуть молнией скверных мальчишек!
- Уйди! - глухо сказала она. - Я тетке скажу! Ты рис растоптал, он денег стоит.
- Кто растоптал? - удивился Бунта. - Я? А кто видел? Сама упала, сама рассыпала. Точно?
