Однако в бутылке оказалось больше вина, чем нужно, подумала она, слегка захмелев, затем погасила свет и поднялась по лестнице в свою комнату. Но, может быть, вино, выпитое на практически пустой желудок, поможет ей скорее заснуть. Вряд ли: сомнения и тревога относительно того, что задумал Адам, не покидали ее и крутились в голове, как сумасшедшие зайцы. Может быть, теплая и продолжительная ванна поможет ей немного расслабиться и скоротать время до того, как попробовать еще раз позвонить Доминику.

Лестница вела прямо к коридору в ту часть дома, где располагалась ее комната. Даже сейчас она не могла понять, почему, будучи одиноким и несчастным десятилетним ребенком, она выбрала самую отдаленную комнату в доме. Но и Ванесса, и Мартин проявили понимание и чуткость, за которую она всегда будет им благодарна, и не только не стали с ней тогда спорить, но и пошли дальше, отдав в ее распоряжение все крыло, где она создала свой собственный мирок — там были ванная, спальня и игровая комната, которую заполняли старые и знакомые вещи из родительского дома.

Теперь комната для игр была переделана в прекрасный и по-современному оборудованный кабинет, где она в основном работала, предпочитая его своему офису и лондонской квартире, а веселенькие оборочки и рюшечки ее детской спальни уступили место более изысканным вещам.

Однако это крыло дома все равно оставалось только ее миром, куда не было доступа посторонним. Здесь она чувствовала себя спокойно, как нигде в мире. Она погрузилась в теплую, ароматизированную воду и почувствовала, как покой проникает в ее душу. Она не хотела думать об Адаме Тюдоре. Она не могла прочитать, что было в его коварной голове, поэтому решила не гадать, чего он добивается от Мартина; она просто сделает все, чтобы он не узнал, где находится ее дядя, и все будет в порядке.

Примерно через час она вылезла из остывшей воды и, не спеша, вытерлась насухо полотенцем. Набросив на себя короткий ярко-желтый шелковый халатик, она завязала поясок и высвободила свою золотисто-каштановую гриву. Надо будет еще раз попытаться связаться с Домиником, а потом — в постель и забыть про всю эту кутерьму. Завтра, свежая и выспавшаяся, она решит, что ей делать с этим назойливым типом.

Но Адам Тюдор, очевидно, думал иначе, поскольку, открыв дверь в спальню, она обнаружила, что он разлегся на ее кровати — и все ее мысли о спокойном сне улетучились, и она вся напряглась от охватившего ее бешенства.

— Что-то ты долго! — Темно-зеленые глаза Адама медленным оценивающим взглядом прошлись по ее фигуре, и она почувствовала себя беззащитной в этом тонком шелковом халатике, прилипающем к телу и слишком откровенно облегающем все ее округлости и выпуклости; к тому же он почти не закрывал ее длинные обнаженные ноги; видно было, что этот чересчур пристальный осмотр доставляет ему истинное наслаждение.

Пальцы ее босых ног в ярости вцепились в мягкий ворс ковра, красивый рот исказила гримаса, она гневно рявкнула:

— Какого черта! Что вы здесь делаете?

— Жду тебя. Я уже сказал, что ты слишком задержалась. — От его губ, чуть прикрытых глаз, откровенно ласкающих взглядом ее бедра, исходила неприкрытая чувственность. — Понятно почему.

Несмотря на все — на то, что она знала о себе и о нем, — она почувствовала, как во рту у нее пересохло, а сердце бешено забилось в груди. Усилием воли ей удалось преодолеть желание подойти к нему. Она еще не совсем потеряла голову, однако желание быть рядом с ним, так, чтобы можно было дотронуться до него, казалось, было непреодолимым.

Большой и сильный, Адам Тюдор лежал на ее кровати, всем своим видом как бы насмехаясь над ее девичьей хрупкостью. Он лежал без галстука и пиджака, верхняя пуговица рубашки была расстегнута, и белизна хрустящей ткани оттеняла оливковосмуглую кожу, отчего она казалась еще более притягательной… Желание дотронуться, убедиться, что кожа его была действительно такой гладкой и теплой, как казалось, было мучительным и неотвязным…

— Убирайтесь! — отвращение в ее голосе относилось скорее к ней самой, к своей неожиданной чувственности; очевидно, он это почувствовал, подумала она, потому что его глаза загорелись насмешливыми искорками, он сбросил с кровати свои сильные длинные ноги, обутые в черные туфли, освобождая ей место.

— Не-а. Иди ко мне, лапочка. Та гробница, в которую ты меня поместила, слишком мрачна для того, что у меня на уме.

Ей не было необходимости спрашивать, что у него на уме; его зеленые, полные желания глаза, изгиб мягких губ не оставляли на этот счет ни малейших сомнений; она не задаст ему вопрос и не доставит ему удовольствие. И чтобы покончить со всем этим, она резко спросила:

— Откуда вы узнали, где моя комната? Просто догадались или совали нос в каждую дверь?

Он медленно покачал головой, и жест этот выражал скорее печаль, чем гнев, отчего ей захотелось ударить его, однако в глазах его играли смешинки. Он провел красивой, прекрасной, античной формы рукой по подбородку, на котором уже проступила темная щетина, и произнес:

— Я совершенно точно знаю, где ты спишь. Я знаю твои вкусы в музыке и еде. Я знаю, как ты любишь проводить свой досуг. Ты обожаешь Моцарта, Вивальди и Глюка. У тебя прекрасный аппетит, ты ешь абсолютно все, но предпочитаешь итальянскую кухню, ты любишь ходить пешком. Ты привыкла к этому, когда у тебя была собака. Рыжий сеттер, правда? И вообще, дорогуша, я знаю про тебя почти все… — Улыбка его сейчас походила на хищный оскал, и она почувствовала страх, — а что я не знаю, то собираюсь узнать. Я с нетерпением ожидаю этой возможности.

Селина почувствовала, что холодеет: страх и отвращение заморозили кровь в ее жилах. Она старалась не дрожать, чтобы он не почувствовал, насколько она напугана. У нее было такое ощущение, что в ее мир ворвался самозванец, осквернил ее самые сокровенные чувства. Он был достаточно хитер и помнил свои преимущества. И тут она выпалила, стараясь обмануть его своей деланной храбростью:

— Если через секунду вы не уберетесь из этой комнаты, а через десять — из дома, то я вызову полицию. — Пытаясь продемонстрировать свою решимость выполнить угрозу, она почувствовала, как трудно ей дышать, когда их взгляды сошлись, а его мурлыкающий мягкий голос произнес:

— Не буду тебе мешать, лапочка. Но ты можешь попасть в весьма неловкое положение, когда тебе придется отвечать на кучу щекотливых вопросов. Понимаешь ли, я имею полное право находиться здесь. Этот проклятый дом со всеми потрохами принадлежит мне.

И она поняла, что за темные мрачные предчувствия мучили ее все эти дни. Она смертельно побледнела.

— Я вам не верю, — наконец смогла произнести Селина тусклым голосом. Она почувствовала пульсирующую боль в голове, ноги ее подкашивались. Ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание.

Он же спокойно ответил:

— Вернее, не хочешь верить.

Она покачала головой, чувствуя резкую головную боль, его голос прозвучал мягко, казалось, он шел издалека:

— Сядь. Нам давно пора нормально поговорить. — Он подошел к ней и взял ее руки в свои, слегка сжал их, затем его ладони скользнули вверх по ставшей невыносимо чувствительной коже, пока не оказались на ее плечах. Это было единственное, что она была в состоянии воспринимать. Каждый удар сердца, каждый вздох, каждая клеточка ее тела откликались на медленные движения его рук. Затем его рука скользнула ей под мышку, а другая продолжала нежно гладить ее тело, слегка коснулась теплой выпуклости ее груди, затем добралась до мягкой припухлости живота и остановилась на бедре.

Она не испытала при этом ни злости, ни вполне оправданного возмущения, все ее чувства и ощущения сосредоточились на касаниях его рук.

Затем он обхватил ее руками, и она села. На кровать. Так, как он и хотел.

Объясняя свою пассивность состоянием шока, она пыталась запахнуть свой шелковый халатик и — сжала ноги; ей казалось, что это поможет ей собраться с силами.