Толстый дяденька хорошо нас накормил. Мои кроссовки промокли. Мои штаны промокли. Я дрожал от холода, слизывая с пальцев остатки соуса. Теперь, набив пузо, я почувствовал, как в мое тело проникает вина. Будто сотня паучков, вина карабкалась по моим рукам и ногам, подбираясь все ближе к сердцу. Я сжал пуговицу в кармане. Мама отшлепала бы меня за то, что я натворил.

Встав, Таня потянулась и звякнула монетами в кармане.

– Пойдем.

Я поплелся за Таней, все еще высматривая красное пальто. Коричневое пальто, серое пальто, черное пальто. Где же красное?

Засмотревшись, я споткнулся обо что-то и чуть не упал, но Таня подхватила меня.

– Смотри, куда идешь.

Я оглянулся. Споткнулся я о мальчика. Мальчик лежал на тротуаре, и по его лицу ползала муха. Обуви у мальчика не было.

Кто-то остановится. Кто-то отгонит муху. Кто-то обнимет мальчика, поднимет его с тротуара.

Но никто так и не остановился. Люди шли мимо, обходя мальчика, а некоторые просто переступали через него, словно его и не было. Словно он был призраком.

– Пойдем. – Таня дернула меня за руку.

Порыв холодного ветра пронес обрывок газеты по улице и сдул муху с лица спящего мальчика.

– Пойдем завтра в школу?

Витя, рассмеявшись, передал Юле бутылку. Юля свинтила крышку и сделала большой глоток. Паша, прижимая к губам коричневый пакет, глубоко дышал.

Таня прислонилась к плечу Рудика.

– Город – наша школа, Мишка, – мечтательно протянула она, широко разводя руки. – Весь мир – наша школа.

Меня это удивило. Мне очень хотелось пойти в школу. Мне нравилось, как пахло в той части школы, где размещался мой детский садик. Там пахло мокрой шерстью, теплым какао и хлебом.

– Но я хочу пойти в школу, – возразил я. – В садике меня учат читать и писать.

– Это все потому, что ты дурень, – сказал Витя.

Рудик бросил мне под ноги сигаретный бычок.

– Нам в школе не обрадуются.

– Но все дети должны ходить в школу, – сказал я. – Есть такой закон.

К платформе подъехал поезд. Люди повалили из вагонов, они суетились, смотрели на часы, на вывески, куда угодно, но не на нас. А я искал красное пальто.

Витя вскочил. Полы его грязной рваной куртки развевались – он закружился в страшноватом танце.

– Мы закон! – во все горло завопил он. – Улица – вот закон!

– Водка – вот закон! – пропела Юля.

– Клей – вот закон, – пробормотал Паша, устраиваясь поудобнее на картонной коробке.

– Воровство для выживания – вот закон, – выпалила Таня.

– Деньги и только деньги, – с нажимом произнес Рудик. – Вот закон.

Все кивнули.

Сошедший с поезда пассажир бросил в урну недоеденный бутерброд. Юля и Витя рванулись к урне, оскальзываясь на мраморном полу. Витя схватил бутерброд, оттолкнув Юлю в сторону. Юля запрыгнула Вите на спину и завопила:

– Он мой! Отдай!

Витя отмахнулся от нее, словно от надоедливой мухи.

Таня и Паша зашлись от хохота.

– Наподдай жару! – крикнула Таня.

Рудик выдохнул облачко дыма.

– Грязные твари, – проворчал он. – Ничем не лучше собак, что грызутся на улице.

Днем я видел на улицах собак. Их было много. Иногда они рычали и скалились, но никогда не дрались друг с другом.

Встав, Рудик неспешно приблизился к Вите и Юле – те катались по полу, кусаясь и царапаясь. А люди шли мимо. Конечно, кто-нибудь сейчас скажет им, чтобы они прекратили драться на вокзале! Конечно, кто-нибудь сейчас позовет дядю-милиционера…

Рудик бросил бычок на пол, а затем пнул Витю острым носком черного ботинка.

– Вставай, – скомандовал он.

Юля запустила пальцы Вите в шевелюру и с силой дернула его за волосы. Рудик пнул и ее. Юля завопила от боли, переворачиваясь на бок. Витя схватил ее за ногу, но прежде чем он успел что-либо сделать, Рудик с силой пнул его по крестцу, и от удара Витя стукнулся лицом об пол. На сером мраморном полу медленно растекалась лужа крови.

Рудик подобрал недоеденный бутерброд, тщательно завернутый в бумагу, словно подарок. Теперь бумага была заляпана кровью.

Он с поклоном протянул бутерброд Тане.

– Тебе, моя прекрасная принцесса.

Рудик сел рядом со мной. Таня жадно ела бутерброд. В животе у меня урчало, меня тошнило и знобило. Красная кровь на полу. На полу в нашей квартире было красное пятно. И я прикасался к нему. А вдруг…

Рудик толкнул меня локтем в бок, тыча в сторону окровавленного Вити и плачущей Юли незажженной сигаретой.

– Вот и все образование, что тебе пригодится, Миша.

Я забрался под длинную лавку возле вентиляции. Я скорчился под лавкой, повернувшись спиной ко всем этим людям, спешащим на свои поезда. К людям, которые никогда не останавливались. К людям, которые смотрели сквозь нас, словно мы были призраками. К людям в серых куртках, черных куртках, коричневых куртках. К людям, которые не носили красное пальто.

Я повернулся спиной к этим лишенным матерей детям. А они и были детьми. Всем им, даже Рудику, было не больше четырнадцати.

Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как яркий свет играет на высоких мраморных арках, на сером полу, на холодных изваяниях всадников, на печальных детях, поселившихся на Ленинградском вокзале.

И меня баюкали не мамины сказки, а перестук колес и эхо шагов, отражавшееся от твердого мраморного пола вокзала. Мама не поцеловала меня на ночь, не обняла меня перед сном.

Шли дни, тянулись долгие ночи. Днем мы с Таней ходили по улицам, играя в притворяшки. Так мы с Таней добывали деньги и еду. Таня знала много разных способов играть в притворяшки. Иногда после таких игр мне становилось стыдно.

Каждый вечер мы собирались на вокзале. Ребята ссорились, мирились, пускали по кругу бутылки со странной жидкостью, которая пахла в точности так, как тот злой дядька. Еще они пускали по кругу сигареты. И тюбики с клеем. Как правило, Рудик сидел с нами, но не всегда. Зато мы всегда, всегда отдавали ему деньги. Если ему казалось, что отдали не всю дневную выручку, он мог избить до крови.

Однажды Таня заболела и не смогла пойти со мной.

– Сегодня пойдешь с Пашей, – сказал мне Рудик, а потом влепил тому подзатыльник. – А ты высунь башку из пакета и принеси деньжат. И так отстаешь.

Я поковылял за Пашей по лестнице. Ступени все тянулись и тянулись, но в конце концов мы вышли на свет.

– Ты в какие притворяшки играешь? – спросил я. – А то мне не нравятся Танины игры.

– Не знаю я никаких притворяшек. – Паша сощурился на солнце. – Игры – это для малых. И для девчонок.

– Я не маленький, – возразил я. – Я уже большой и хожу в садик.

– Ага. – Паша внимательно осмотрелся. – А мне вот почти десять. И я знаю побольше всех этих пацанов, которые сидят в классе.

Он побрел по улице. Возле высоких железных ворот сидела какая-то девчушка. На коленях у нее возился щенок.

– Где щенка взяла? – спросил Паша.

– На сожженной танцплощадке, – ответила девочка.

Паша опустил руку мне на плечо.

– Пошли. Раздобудем себе по щенку.

Я чуть не подпрыгнул от радости. Щенок! Мне всегда хотелось завести щенка, и я долго упрашивал маму.

– Я буду очень-очень хорошо себя вести, – обещал я. – Только подари мне щеночка.

– Нам едва удается прокормить себя, Медвежонок, – отвечала мама. – Как нам прокормить щенка?

А теперь я бежал за Пашей, напевая:

– Щеночек, щеночек! У меня будет щеночек!

Паша остановился перед полуразрушенным зданием. Тут пахло дымом.

– Помолчи. – Он склонил голову к плечу. – И послушай.

Мы услышали какой-то шорох в углу.

– Сюда. – Паша мотнул головой.

Я полез за Пашей по завалам обуглившихся досок, столешниц, кирпичей и битого стекла. В углу мы нашли перевернутый ящик. И в нем сидели два щеночка.

– Ой! – Я опустился на колени, не думая о битом стекле.