Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Я думаю об этой ненаписанной книге, пытаясь представить, какой она будет, если напишу ее я: «и был бы насмешливо горек его непоспешный рассказ». А что? Интересная может быть книга… По форме, по содержанию, а главное – по взгляду на истины, которые всем плешь проели. Это должна быть книга, корнями проросшая из страшного, странного времени, книга о «Странной войне» и самых странных событиях в истории человечества, из-за которых эту войну называют «Неизвестная»! Как рассказать про Неизвестную войну, о которой никто не знает? Как рассказать про нас, о ком сказано в грустном стихе:

Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?..

Кто сделает это, коль «нас на свете нет»? Как не выкручивайся – только я. Я на этом свете. Дал мне Бог память. Как написал Блок:

Мы – дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего!

Что с того, что я технарь и всю жизнь не писал даже писем – некому было. Не умею я и не люблю писать!! И грамотешка технарская. Но не в Бога верю я, а Богу! Поэтому знаю: если будет трудно – Бог поможет! – даст Он и желание, и кураж. И все, что положено: мысли, талант, свободное время и новейшие техсредства, чтобы писать! Даст специальную пишмашинку, чтобы сама писала и ошибки не допускала! Даст мне дерзость, чтобы я, все как есть, выплеснул! Без недомолвок! Нате!! Было это! Было ТАК!!! А тот, кто говорит иначе,

«тот лжец и нет в нем истины». (1 Ин. 2:4)

Говорят, кто-то из тех, кого гуманное человечество за пристрастие к правде приговорило к сожжению на костре, в ожидании исполнения такой горячей о себе заботы, сидел и думал: «Ну а если не я… то кто же??» Значит, были… и до меня были те, для кого молчать больней, чем сгореть в огне!

Конец пролога.

Репортаж 1

С красным галстуком на шее

Не тешься, товарищ,

мирными днями,

Сдавай добродушие в брак!

Товарищ, помни:

между нами

орудует классовый враг.

(В. Маяковский)

Время – 23 мая 1937 г.

Возраст – 10 лет.

Место – г. Владивосток.

Есть у этой сопочки и географическое название, но мы, пацаны с «Суханки» – Сухановской улицы, называем ее «наша сопка», потому что живем здесь в новых, благоустроенных «Домах специалистов», рядом с университетом, где мой папа работает профессором. Каждое утро я бегаю через нашу сопку в школу № 1, где закончил три класса. И сегодня, в последний день учебного года, нас, третьеклашных «внучат Ильича», будут принимать в пионеры, будто всамделишных четвероклассников!

Обычно я бегаю в школу по тропинке вокруг вершинки, но в хорошую погоду, как сегодня, поднимаюсь к топографическому знаку на вершине. Отсюда видны и центр Владивостока – Светланка – и бухта Золотой Рог. Свежий ветерок, пахнущий Тихим океаном, посвистывает в щелях старинного топознака, а яркое весеннее солнышко рассыпает радостные серебряные блестки по празднично яркой синеве бухты. А почему не назвали бухту Серебряным Рогом? Тем более Золотой Рог есть в Стамбуле…

Низковата сопочка – не видно отсюда море из-за высоких сопок полуострова Чуркина и Русского острова. Зато бухта и торговые суда под флагами разных стран – как на ладони! И волнуют воображение больше, чем пустая линия морского горизонта. Каждый день в ослепительном сиянии бухты появляются новые причудливые силуэты сухогрузов, лесовозов, контейнеровозов, рефрижераторов, танкеров, ледоколов, дразня пацанячье любопытство замысловатым разнообразием корпусов, палубных надстроек и рангоута. Полярными морозами промороженные, тропической жарой прожаренные, дальними океанами просоленные, штормами всех широт трепанные романтично неряшливые торговые суда – трудяги океанов – приносят в тихую бухту вместе с прозаическими грузами ароматы тропических островов и мечты про удивительные страны.

Через моря и океаны сквозь льды и туманы днями и ночами идут к этой бухте суда со всех широт и меридианов нашего шарика, упрямо накручивая на тяжелые гребные винты тысячи круто просоленных океанских миль. Идут, чтобы бросить тяжелые цепкие якоря в ласковой бухте, укрытой горами от тайфунов и цунами, бухте, которая, как котенок с серебристой шкуркой, дремлет под майским солнышком, свернувшись калачиком среди уютных зеленых подушек – сопок, окружающих бухту. Есть сопки-подушки и – подушечки, плашмя они лежат и торчком стоят. Неспроста моряки говорят, что смотрится Владивосток с Орлинки не хуже, чем Рио-де-Жанейро с Карковадо.

По сопкам Владика, как причудливые ожерелья из самоцветов и ракушек, прихотливо изгибаются ярусы улиц из разноцветия домов и домишек удивительно разнообразных стилей. Нет на свете такого народа, пришельцы которого, поселившись на берегах этой бухты, не построили бы дом и храм по своим вкусам и традициям. Есть в городе кирха, костел, синагога, мечеть, храм буддийский, синтоистский и разные конфуцианские храмики. Нет только православной церкви, будто бы русскими тут и не пахло! На месте великолепного православного собора, сияние золотого купола которого было видно отовсюду, возвышается неопрятная куча кирпичной щебенки. От нее в сухую погоду разлетается кирпичная пыль, а в дождливую – растекаются рыжие ручьи.

Много раз военные минеры взрывали этот собор, но так прочен был старинный раствор, что кирпичи в месте взрыва превращались в пыль, а когда она рассеивалась, то все только ахали: храм, как прежде, стоял на месте! Месяц геройски сражались минеры с упрямым собором, затратив столько взрывчатки, что хватило бы на всех самураев! От взрывов повылетали окна в домах поблизости, а новая пятиэтажка треснула напополам. В городе все стали нервные: не война ли с японцами? В горисполкоме стали вздрагивать от хлопка форточки. В аптеках закончилась валерьянка. А по центру Владика ветер раздувал шлейф кроваво-красной пыли – кровь смертельно раненого собора.

Но не сдавался, как крейсер «Варяг», гордый собор! Прочные стены его, зияя рваными красными ранами, упрямо вздымали, как знамя, высокую колокольню. Не рухнул собор к ногам минеров, а под грохочущие салюты взрывов, таинственно, как град Китеж, исчезал в облаках красной пыли. Ежу понятно: религия – опиум. А все-таки жалко: красивый был собор – весь город украшал, особенно если смотреть с полуострова Чуркин. И с Эгершельда – тоже! А теперь стало лицо Владика пустым, как без носа! Но хоть все взорви во Владике – только Золотой Рог оставь! – а нигде, от Полярной Звезды до Южного Креста, не будет на свете портового города прекраснее Владивостока – уж это точно!

* * *

– Пионеры! К борьбе за дело Ленина – Сталина будьте готовы! – бодро восклицает старшая пионервожатая.

– Все-се-гда-да го-го-то-то-вы-вы!!! – нестройно и долго гомонит наш третий «А» – теперь уже не класс, а пионерский отряд. Терпеливо скучающий в углу спортзала Почетный Пионер печально вздыхает, переступая с ноги на ногу. На его немолодом лице, неаккуратно помятом от долгого употребления, застыла вымученная улыбка человека, привыкшего кротко принимать удары судьбы и поручения парткома. Каждый раз, по мере надобности, его, Почетного Пионера, а иногда Старого Большевика (это зависит от темы торжества), партком школы берет напрокат в парткоме соседней Пуговичной фабрики. В школе ему надевают на шею нелепый для его почтенного возраста пионерский галстук и, как наказанного, ставят в угол на виду у всех, рядом со школьным знаменем. И из этого угла является он нам «Символом». Чего – эпохи?.. смычки поколений?.. еще чего? Мне жаль пожилого человека, который с загадочной улыбкой Сфинкса изображает символ. А быть может, у него ноги болят… символ изображать? А то отчего символ морщится и с ноги на ногу переступает? Может быть, символ пописать хочет?.. а попроситься стесняется: возле знамени поставлен! Трудно быть человеку символом…

14
{"b":"547113","o":1}