− Завтра. С полудня и до заката. Поверьте, семь-восемь часов немалый срок.

  − Я выдержу, − пообещала Чили.

  − Очень на это рассчитываю, − Мгебо сложил руки пред собой. - Надеюсь.

  Он молился. Чили ловила отдельные фразы, слова, но смысл молитвы для нее темен. Вроде песни на иностранном языке. Классная, а про что не понять.

  − Вам стоит набраться сил, − обратился к ней Мгебо, закончив молитву. - Вторая спальня напротив пахиной. Занимайте.

  − А вы?

  − У меня осталось слишком мало времени, тратить его на сон. Поэтому я покараулю нашего друга.

  Чили недоверчиво покосилась на Мгебо.

  − Он попытается, − уверен толстяк.

  − Но он, же не справится один!

  − Однако, почему-то упорствует. Не подскажите почему?

  − И не представляю.

  − Вот именно. Давай сойдемся на его ослином упрямстве. Так по крайне мере понятно.

  − А на самом деле?

  − А на самом деле.... Ответ мы... ты узнаешь завтра. Первая, − толстяк впервые в разговоре невежливо ,,тыкнулˮ.

  Девушка послушно добрела до спальни и рухнула в кровать. Голова еще не коснулась подушки, а она уже спала.

  Сон темен как омут в половодье. Но даже сквозь него она слышала, как Паха просил выпустить его. Долбился в дверь. Ей почудилась, плакал.

  Десять часов не назовешь ранним утром. Приятное солнце, заливало кухню и вместе с ароматом жаренных картофельных лепешек, создавало просто чудесное волшебство.

  Паха выполз из своей комнаты на четвереньках. Чили хотела ему помочь, но Мгебо остановил.

  − Он справится.

  Сказал нарочито громко. Паха услышал. Встал рывком, чтобы тут же уткнуться лицом в стену. Из-за боли не мог дышать. Переборол, переупрямил боль. Прижимая руку к боку, доковылял до стула и упал на него.

  − Есть будешь?

  − Нет.

  − А чай!

  − Неет! - не сумел крикнуть Паха, и просто долго выдохнул. Боль не позволила драть глотку.

  − Тебе нужно.

  − Я знаю, что мне нужно.

  − Как ты? - выручила Чили, вмешиваясь. Перепираться могут долго, но она на стороне Пахи.

  Тот только помотал головой - не спрашивай! И вправду, выглядел он не краше покойника. Бледный, под глаза черные круги, на подбородке корки крови.

  − Я с тобой, − сказал Чили.

  − Здесь останешься, − приказал Паха. В твердость слов он вложил остатки сил. Обреченно ткнулся лбом в сложенные руки.

  − Я помогу.

  − Нет, сказано.

  − А я сказала, да! - ровным уверенным голосом объявила Чили.

  Паха поднял на нее осунувшееся лицо.

  ˮНу, хоть ты не лезь,ˮ − молил он взглядом.

  − Тебе необходима помощь, − попросилась в помощники девушка. - Ты не сможешь один.

  − Я сам. Сам....

  Паха отрывисто задышал. Напрягся. Мгебо стоявший неподалеку, опередил попытку подняться, быстро прикоснулся. Парня моментально вырубило. Руки бессильно свесились, и он улегся щекой на скатерть.

  − Зачем вы так!? - возмутилась Чили.

  − А вы не поняли? Он собрался идти к пруду. Один.

  − Я же сказала, я с ним.

  − Девочка еще утро! Помнишь, о чем мы говорили? - от волнения Мгебо перешел на ты. - Полдень, не раньше. Полдень! Не надо лишнего геройства. Его не требуется. Просто помоги ему. Помоги.

  Чили насупилась. Да, он говорил и что? Мог бы сделать иначе, по-другому. Но тут же признала, по-другому вышло бы хуже. А так, потеряв сознание, Паха лежал на столе. Ей до ужаса его жалко. Он совсем не напоминал того парня, что так уверенно шел по лесу, разгонял кроков, ловил рыбу, бился с гусятниками. Это бы другой Паха. Незнакомый. Уставший, Почерневший от боли. Чужой.

  Чили старалась не шуметь, не потревожить Паху. Мгебо опять молился. Искал ли он опоры для собственной веры в успех или выпрашивал её у небес? Неужели все так плохо? Провально плохо.

  Прошел час, прежде чем Паха подал признаки жизни. Он с трудом приподнял голову. Еще час ему понадобился очухаться.

  Мгебо кивнул Чили головой.

  ˮНаш выход,ˮ − подбодрила себя девушка.

  − Пойдем, − подхватила она под руку Паху.

  − Я один, − вяло произнес тот, не в силах подняться.

  − Конечно, сам, − не стала перечить Чили.

   Мгебо моргнул, одобрив её дипломатичность.

  Возились минут пять, прежде чем Паха смог подняться. Сделать шаг еще минута. Чили подставила плечо.

  − Тут рядом, − говорила она, отвлекая парня от войны с собственной болью. А то, что больно, ему не утаить. Зрачки почти на все радужки глаз, зубы стиснуты, дыхание прерывистое, с перебоями.

  Что двигало её решимостью? Чувства к Пахе? Какие? Влюбленность, благодарность, долг? Есть ли разница? Все мы пленники своих заблуждений и своих представлений как должно поступать. Иногда мы угадываем и радуемся. Иногда промахиваемся и огорчаемся. Не страшно. Оставаться равнодушным, забронзоветь в ничегонеделанье, вот это уже беда из бед!

  − Мгебо мне все объяснил, − пела она на ухо Пахе, подготавливая свое участие и помощь.

  − Все? - еле слышен вопрос Пахи.

  − Я справлюсь, − пообещала Чили.

  Удивил Паха.

  − Прости меня, − вырвалось у парня.

  − За что? - не поняла она.

  Пояснений не последовало. Он попытался стиснуть ей руку. Получилось не очень.

  Чили помогла ему раздеться. Улыбнулась, вспоминая, как её мазюкали вазелином и пеленали в полиэтилен. Потом Паха побрел в воду, она вела, ступая по мосткам. Усилий высвободиться, не делал, но девушка на чеку, сильно сжимала его запястье.

  Лежать на жестко и неудобно. Чили ругнулась. Могла побеспокоиться заранее, принести постелить. Но теперь поздно. Паха поплавком висел в воде, она его крепко держала.

  В пруду видно до самого дна. Камешки, мелкие рыбешки, небольшие кустики элодеи. Сквозь листву окружавших пруд деревьев, простреливал свет, пронзал воду. Солнечные зайчики выделялись среди обитателей вод. К свету липли рачки, букашки, мальки. Они походили на пыльную взвесь. Медленная и тянучая картинка подобна дреме. Не нарушая покоя, из голубоватого сумрака глубины, потянулись едва заметные длинные Нити.

  Осторожничая, огибая пятна света, двинулись к Пахе. Кружили вокруг него, то приближаясь, то удаляясь, скользили вдоль тела к поверхности, стремительно уходили ко дну. Их замысловатая заверть, одиночками, парами, группами, своей плавностью и вывереностью, могла бы зачаровать, загипнотизировать, но ритм кружения скорее подходил боевому танцу, нежели безобидному хороводу. Наплававшись, Нити на пробу тыкались, выбирая место куда укусить или впиться. Чили, внимательно следила, старалась ничего не пропустить из действий подводных обитателей. Одна из Нитей отплыла примерно на ладонь, свилась спиралью и с неуловимой быстротой расправилась, прострелив исчирканный шрамами пахин бок. Девушка вздрогнула и едва не отпустила руку.

  − Дура, - выругала она себя.

  Примеру первой, последовали другие, поочередно прошивая мышцы тела. Вода чуть зарозовела от крови.

  Но напугал её Паха.

  − Прости, − произнес он, прежде чем взгляд подернулся пеленой безволия, а Чили ощутила, тело обмякло, стало податливым и послушным.

  Пахин живот и грудь покрылись живой шерсткой из хвостиков червей. Шерстка раскачивалась, перевивалась, удлинялась, укорачивалась, выстреливала зеленоватым и грязно бурым.

  − Давайте, давайте, − подгоняла Чили, представляя, как Нити выгрызают хворь из пахиного нутра.

  Мы все ратуем за правду. Твердим о приверженности правде на каждом шагу и горячо заверяем в том всякого. Мы рыцари правды и несем сей тяжкий крест добровольно и безропотно. Не во имя там чего-то, а во имя самих себя! Потому ничего кроме правды нас в этой жизни не устраивает. Мы не боимся и не отречемся от нее, каковой бы она не предстала. В жалком рубище или в плащанице святости. Нам нечего боятся. Но сокрытое в нас от всех, и известное о нас разнится, как день и ночь. Порой контраст, столь значителен, будто речь идет о совершенно разных и взаимоисключающих вещах. Так что, несмотря на задекларированную смелость, кое-что приходиться припрятать. Под одеяло своей телесной оболочки мы никого не допустим. Стоять со свечкой над нашей душой никому не позволим. Шарить в закромах грез и желаний не разрешим.