В «перестроечные» годы начался новый, четвертый этап биографирования Булгарина. Это было связано с ослаблением жестких идеологических стандартов, которые ранее регулировали интеллектуальную жизнь, снижением литературоцентричности культуры, что подрывало господствовавшую ранее литературную мифологию, и, наконец, публикацией разного рода документов и материалов, касающихся Булгарина[154]. Теперь одновременно сосуществуют разные его биографии; жизнеописание Булгарина многими пишется не как компонент общей мифологической схемы русской литературы, а как конкретный случай, обусловленный не только обстоятельствами жизни персонажа, но и ценностями конкретного биографа. Это нашло свое отражение в посвященных ему справках в новейших энциклопедических изданиях. Если в Новой российской энциклопедии (М.: Энциклопедия; ИНФРА-М, 2007. Т. III (2). С. 53) старые формулировки воспроизводятся почти без изменений: в «Северной пчеле» печатались «лит[ературные] и политич[еские] известия, подаваемые в духе правительственного официоза», издания Булгарина имели «коммерческий характер и были ориентированы на малообразованную, но широкую публику <…>. С 1826 активно участвовал в работе 3-го отделения Е.И.В. канцелярии, регулярно поставляя доносы против конкурентов <…>», то в Большой энциклопедии (М.: Терра, 2007. Т. 7. С. 440) традиционная точка зрения дается в более мягкой форме: «Выступал с критич[ескими] ст[атьями] против реалистического направления в лит[ерату]ре <…> сотрудничал с III отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, за что снискал дурную славу и под конец жизни оказался почти в полной изоляции», а в Большой российской энциклопедии (М., 2006. Т. 4. С. 330–331) дан совсем положительный образ Булгарина, тут можно прочесть, что Булгарин был «награжден орденом Почетного легиона», издавал «первый отеч[ественный] театральный альманах “Русская Талия” (1825), первую ежедневную негосударственную газету “Северная пчела” (1825 – 59)», «дружил с А.С. Грибоедовым, К.Ф. Рылеевым», «был негласным экспертом 3-го отделения», а книги его «имели успех в широкой читательской среде».

Более того. В последнее время вновь возникла линия панегирического булгаринского жизнеописания. Пока, правда, она существует в беллетризованной форме. Константин Вронский в романе «Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей» (СПб.: Крылов, 2007) делает Булгарина романтическим героем-любовником, а Никита Филатов в романе «Тайные розыски, или Шпионство. Правдивое жизнеописание Фаддея Булгарина» (СПб.: Амфора, 2006) воспевает его в качестве талантливого агента русской разведки.

Сейчас трудно судить, какими станут булгаринские биографии в дальнейшем, ясно одно: прежней одномерности в них не будет.

К вопросу о политических взглядах и журналистской деятельности Ф.В. Булгарина и А.С. Пушкина[155]

Идеологические и социально-политические взгляды Николаевской эпохи, особенно второй половины 1820-х – первой половины 1830-х гг., изучены очень слабо. Если по первой четверти XIX в. в последние десятилетия появился ряд содержательных работ[156], то по указанному периоду поставить рядом почти нечего. Во многом это понятно: тяжелая травма, нанесенная русскому общественному сознанию как восстанием декабристов, так и его разгромом, привела к уходу со сцены целого ряда идейных течений, а другие либо еще не народились (как славянофилы), либо не имели возможности выразиться публично. И спектр идейных течений стал существенно уже, и доступ к печати стал еще более затруднен. Но при этом правительство приняло весьма либеральный цензурный устав (1828), провело ряд мероприятий по кодификации законодательства, совершенствованию судопроизводства, осуществило реформу управления государственными крестьянами, значительно облегчившую их положение, обсуждало вопрос об освобождении крестьян и т. д. Историк либерализма отмечал, что «при Николае I некоторые конкретные элементы либерального правосознания упрочились», «…это была эпоха, в которой незаметным образом один строй сменялся другим, а именно крепостной строй – строем гражданским»[157].

В то же время восстание декабристов продемонстрировало, что время переворотов, совершаемых узким кругом дворянских заговорщиков, прошло и что изменения могут быть осуществлены только при опоре на более широкие слои, причем изменения эти должны осуществляться мирным путем, поскольку в стране, где большая часть населения представлена крепостными, существует угроза перерастания революции в кровавый бунт (кроме того, у всех еще был в памяти кровавый террор французской революции). Вставала задача обеспечить поддержку реформ населением либо, напротив (у противников реформ), оттолкнуть от них. В связи с ростом уровня грамотности и образования (а в этой сфере правительство вело довольно интенсивную деятельность: открывались новые высшие и средние учебные заведения; велась работа по подготовке педагогических кадров; создавались и издавались учебные пособия и т. д.) возникла довольно значительная потенциальная аудитория (достигавшая, по нашей оценке, порядка нескольких десятков тысяч человек), которую интересовали эти вопросы и которая хотела бы обсуждать их.

Однако возможностей для печатного и публичного устного обсуждения политических проблем в стране почти не было (если не считать светских салонов и дружеских кружков, поскольку в клубах, научных и литературных обществах политические и идеологические вопросы не затрагивались, а попытки осуществить это сразу становились известны властям через профессиональных или добровольных осведомителей и приводили к репрессиям).

В этой связи следует обсудить вопрос о наличии общественного мнения в ту эпоху. О существовании общественного мнения можно говорить только тогда, когда мнение выражается и обсуждается публично, т. е. когда сформировались соответствующие институциональные каналы, прежде всего пресса. Поэтому применительно, скажем, к обсуждению художественной литературы или исторических трудов можно говорить о наличии общественного мнения в Николаевскую эпоху: в стране существовал ряд частных литературных изданий, и рецензии на книги, нередко противоположные по оценкам и интерпретациям, появлялись во многих из них. Однако внутриполитические вопросы, и не только такие ключевые, как судьба крепостного права, ограничение власти императора и т. п., но и сугубо частные, мелкие, обсуждать в прессе запрещалось. В значительной степени это касалось и внешнеполитических вопросов. Более того, в течение долгого времени даже не позволялось печатать отзывы на спектакли в императорских театрах (а других театров в столицах и не было), и только в 1828 г. после долгой и упорной борьбы Булгарин добился такого права[158]. Т.В. Андреева утверждает: «Несмотря на то что в николаевскую эпоху не было публичных форм его [общественного мнения] выражения, негласные и опосредованные – продолжают существовать. Наиболее распространенными из них были всеподданнейшие письма с приложенными записками, перлюстрация и отчеты III отделения»[159]. Можно согласиться с тем, что указанные каналы были для властей источником сведений о настроениях и мнениях подданных, но рассматривать их в качестве форм выражения общественного мнения некорректно, поскольку эти сведения и оценки не становились публичными и не обсуждались. В этот период общественное мнение существовало лишь в зародышевой, весьма редуцированной форме. Однако правительство, опасаясь его, создало специальное учреждение – III отделение, основными задачами которого были сбор сведений о направлении умов и о слухах и «толках», а также контроль за ними с помощью прессы. И тем не менее, при отсутствии других возможностей, многие идеологи стали делать попытки получить доступ к прессе, прежде всего к газетам.