– Меня слушать. Побежишь – убью, – сказал смуглый так, что ему сразу верилось. Вскочил в седло, кивнул: – Иди к обозу.

Ярилов пошагал, мучительно соображая, во что же такое он вляпался на этот раз, и тут же получил чувствительный удар тупым концом копья между лопаток.

– Живее давай, – приказал смуглый.

Дима выругался про себя и перешел на неторопливый бег, стараясь смотреть под ноги, а не на приближающийся странный караван.

На холме остался нести свою загадочную вахту каменный воин со знаком солнечного диска на груди.

– Чей ты холоп, русич? Почему в поле один?

Дядька сидел на рослом вороном коне. Сбруя украшена грубыми серебряными бляхами, под распахнутой епанчёй – кольчуга. Сразу видно – начальник.

– Я не холоп, товарищ, – сказал Дима, растерянно оглядывая обоз. Телеги допотопные, на них – какие-то мешки, бараны со связанными ногами. Колёса без спиц, криво сколочены из досок. Всадников было около дюжины, и выглядели они все крайне необычно – в кафтанах, меховых шапках, и все – с древним, из музея, оружием.

– А кто же ты? Если воин – где твой конь, меч? От хозяина сбежал? – дядька построжал голосом.

– Блаженный какой-то, – заметил молчавший раньше блондин с непокрытой головой, – я же говорил, что тут место дурное, морочное. И одет-то странно. Бека товарищем называет, гы-гы.

– Помолчи, Хорь, – оборвал дядька и вновь обратился к Ярилову: – Ну, так кто твой хозяин? Я вот – Тугорбек, и мои рабы точно знают, кто их хозяин. А ты что, забыл?

– Нет у меня хозяина, – сказал Димка, начиная раздражаться, – я сам по себе.

Тугорбек обрадовался чему-то. Зловеще улыбнулся и обратился к остальным:

– Все слышали? Этот раб – ничей!

Диме уже надоел непонятливый дядька, и он повысил голос:

– Сколько раз, блин, говорить – я не раб, а сержант второй парашютно-десантной роты Яри…

Договорить ему не дали – сзади ударили по голове. Ярилов задохнулся на полуслове, упал вперёд, на мёрзлую землю. Будто сквозь вату слышал смешки, чувствовал, как стягивают верёвкой заведённые назад руки. На горло накинули петлю, затянули так, что Дима захрипел, задыхаясь…

Когда перестали плавать в глазах багровые пятна, Ярилов услышал голос Тугорбека:

– Э-э-э, осторожнее, не придушите. Отныне ты – раб мой, русич, чему есть одиннадцать свидетелей. И имени у тебя нет, пока я не разрешу тебе его вспомнить. Ясно?

Димка покрутил головой, обдирая шею о жёсткую веревку. Прохрипел:

– Брат, ты чего?! В историческую реконструкцию заигрался? Какой я тебе раб?

От жестокого удара сапогом под рёбра перехватило дыхание. Били недолго, деловито и даже лениво; скорее по обязанности, чем со зла. Подняли на ноги.

Тугорбек приблизил бордовое лицо с редкими чёрными усами, прошипел:

– Если ты ещё раз, раб, назовёшь меня, кыпчака Тугора, бека Чатыйского куреня, своим братом, то от тебя будут отрезать куски по одному и скармливать собакам, пока ты весь не кончишься. Понял, урус?!

Дальше бек зло произнёс несколько слов. Очень похожих на те, что ротный повар-татарин говорил, когда порезал палец ножом, чистя картошку.

Вскочил в седло и понёсся, нахлёстывая жеребца по бокам плёткой.

Гулко стучали копыта по мёрзлой земле. Нещадно скрипели кособокие колёса. На последней телеге тянул заунывную песню возница. Бухал разбитыми берцами, мотаясь на верёвке, привязанный к повозке раб Тугорбека. Холодное зимнее солнце словно подожгло его ярко-рыжие вихры.

Рядом ехал, развалившись в седле, широкоплечий Хорь. Покачивались в такт притороченные к седлу саадак с луком и колчан с парой десятков оперённых стрел.

Безымянный раб не удержался и улыбнулся разбитыми губами, когда увидел на блондине свою армейскую кепку, надетую козырьком назад.

Злой степной ветер морозил до костей – летняя форма не защищала от холода. Жёсткая колючая верёвка до крови натёрла шею и руки. Димка несколько раз пытался заговорить со всадниками, но его игнорировали, а разок легонько стукнули древком копья по голове, отбив охоту к расспросам.

За несколько часов пути через степь они не встретили ни одной машины. В густонаселённом районе не осталось городков, посёлков, хотя бы захудалого хутора. Узкие колеи причудливо вьющейся полевой дороги явно никогда не видели автомобильных шин, на обочинах не было указателей, а в придорожной траве ни разу не блеснули осколки стекла или фольга выброшенной сигаретной пачки.

А любители исторической реконструкции ни разу не запечатлели друг друга на айфонах, чтобы похвалиться в соцсетях своим необычным видом.

Димка лихорадочно соображал, куда это он попал и что можно сделать. Пронзительный холод, саднящая боль от побоев и скребущая шею верёвка исключали сон. А верить в то, что он почему-то выпал из своего времени и попал в другое, древнее – категорически не хотелось.

Обоз спустился к замерзшей ледяной речушке и остановился на привал. Широкоплечий Хорь подошёл к Диме, развязал верёвку, снял с шеи петлю. Сунул в руки странный предмет, отдалённо напоминающий топор. Толкнул к речке:

– Давай, русич, кустов наруби для огня. Да побольше – ночь длинная будет, морозная.

Ярилов рассмотрел неровное лезвие явно ручной, не фабричной, работы. Спросил:

– А ты разве не русич?

– Я-то? Я бродник! – гордо объявил Хорь. Потом вздохнул и добавил: – У кыпчаков служу только, мне к своим ходу нет.

Бродник! У Ярилова как вспышкой осветило: бродники – это двенадцатый-тринадцатый век. Неужели и вправду в прошлое закинуло?! И кыпчаки – половцы в то же время жили…

Хорь разозлился, что болтает с холопом, прикрикнул:

– Ну, раззява! Давай дрова руби да к кострищу таскай. Говорливый, вишь.

«Дать бы тебе по лбу этой пародией на топор», – подумал Димка. Силой и ростом Ярилова бог не обидел, да и рукопашным боем занимался. А все эти ребята из непонятных времён были на голову, а то и на две ниже. Но вот что делать дальше? Остальные налетят, издалека стрелами ёжика сделают из бунтовщика.

Нет, как там ротный Асс учил? Сначала – рекогносцировка. То есть получить данные о происходящем, а потом уже принимать решения и действовать.

Ярилов ободрал все руки и колени, ползая по крутому речному склону и мучаясь с пружинящими, неохотно поддающимися тупому топору ветками. Под присмотром Хоря разбил пешней лёд. В деревянном ведре с верёвочной ручкой таскал воду, поил коней. Потом наполнил чан, подвешенный над огнём.

Смертельно уставший Димка присел отдохнуть у тележного колеса. Подошёл смуглый Азамат, ткнул рукоятью плётки в Димкины берцы:

– Это что? Снимай. Меняться будем.

Димка поднял взгляд. Почувствовал, как закипает холодная злоба. Буркнул:

– А ещё чего снять? Может, сразу штаны – и задом повернуться?

Половец с сожалением поцокал языком:

– Неа, не люб ты мне. Не надо штаны. Ичиги снимай.

Димка, не вставая, резко ударил Азамата каблуком берца в коленную чашечку. Половец коротко хыкнул и грохнулся на землю.

Ярилов вскочил и уже поднял ногу, чтобы врезать любителю чужой обуви по черепу. Азамат неожиданно ловко перекатился – и стопа обрушилась на пустую мёрзлую землю.

Все кыпчаки бросили свои дела и столпились вокруг, подбадривая бойцов гортанными криками. Заварушка им явно нравилась.

Димка успел выбросить длинную руку и сбить противнику с бритой головы малахай, но второй удар пришёлся в пустоту – «двоечки» не получилось. Димка не очень понимал, что происходило – кажущийся до этого вальяжным и медленным половец двигался необыкновенно быстро, будто заранее чувствовал, куда придётся очередной удар – и оказывался в другом месте за мгновение до того, как Димка пропарывал кулаком пустоту.

До Ярилова не сразу дошло, что зрители ржут над ним и подбадривают товарища, который издевается над здоровенным, но неловким русичем. Уйдя в очередной раз от рассвирепевшего Димки, Азамат остановился и поклонился визжащим от удовольствия кипчакам – словно тореадор раскланивается перед восхищённой публикой.