Налив ему почти неразбавленного виски и плеснув себе заметно меньше, она сказала:

— Там ведь были две ваши фотографии, правда?

— Первая была снята как портрет, и довольно давно.

— Ну а последняя, на которой вы с судьей, — отличная фотография.

— Рад, что она вам понравилась.

Джейсон выпил свой стакан и перевел взгляд с ее ног на лицо. Ему хотелось сосредоточиться на ее великолепных ногах, но он то и дело вновь смотрел на ее лицо. Он не знал, чего он, собственно, ждет, но знал, что ждет чего-то. Он снова взял стакан и, глядя ей в глаза, не заметил, что стакан пуст. Губы смочила последняя капля.

— Не понимаю, почему вас так заботит Юджин Шор, — сказала она, пожимая плечами. — Он же просто писатель.

— Но говорят, большой.

— Кто говорит?

— Ваш мистер Дилани, например.

— Ну, он вообще-то своего рода болельщик. Но вот вы, — сказала она, наклоняясь к нему. — Я уверена, что в мире фараонов с дубинками Шор особой популярностью не пользуется.

— Знаете, — сказал он, пытаясь вернуть себе ощущение внутреннего достоинства, — нам не так уж нравится, когда нас называют фараонами. — И продолжал прежде, чем она успела что-нибудь возразить: — В любом случае такой человек, как Шор, способен устроить людям много неприятностей. Мистер Дилани — его друг, хотя сам он, мне кажется, человек легкий и приятный. Почему нам обязательно надо причинять друг другу неприятности, я не понимаю.

Виски его согрело, выражение сдержанного любопытства на ее лице действовало на него ободряюще. Внезапно ему захотелось удовлетворить это любопытство, и он начал рассказывать всякие мелкие подробности о себе, о своих разговорах с Алом, о том, как он дал книгу Шора своей жене и как убедился, когда сам прочел книгу, что его преданность жене, его терпимость были всего лишь бесполезной сентиментальщиной. Он не сомневался, что его откровенность производит на нее впечатление — как и его способность понимать себя, и он сказал:

— С какой стати этот Шор вмешивается в мою жизнь? По-моему, этого нельзя допустить.

— Нельзя допустить? — Она вскинула брови.

— Это нехорошо.

— Нехорошо? — Она снисходительно улыбнулась. — Вижу, я неверно вас оценила. Вы говорите совсем не как тот сильный мужчина с фотографии.

— Но ведь… это же просто фотография.

— Я так и поняла.

Она настолько не скрывала своего презрения, что он смутился и налил себе еще виски. Она лениво откинулась на диване, соблазнительно изогнувшись. Он попытался нащупать то общее между ними, что, по его убеждению, могло бы их связывать, и сказал:

— Он же вам тоже не нравится, ведь так?

— Шор просто любитель совать нос в чужие дела, — сказала она, небрежно поведя рукой. — Но, вероятно, в вашем положении вам представляется, будто он важная персона. Я вас не виню.

— Вы бы не возражали, если бы мистер Дилани не явился в суд как свидетель Шора?

— Откровенно говоря, забавно было бы увидеть Шора в полном одиночестве.

— Если бы вы поговорили с мистером Дилани…

— А вот теперь мне, пожалуй, не следует вас понимать. — Но она наклонилась к нему чуть ближе. — Что, собственно, вы имеете в виду?

И тут он понял, что она слушает его очень внимательно. Даже в самые их лучшие минуты его преданная, любящая жена никогда по доброй воле не вслушивалась в то, что он говорил о других людях. Лоб у него стал влажным — значит, он волнуется. Почему эта женщина, которая обливала его презрением, теперь готова выслушать его? Внезапно она улыбнулась. Это была спокойная, подбадривающая улыбка, которая согрела и обрадовала его. Он решил, что она обнаружила в нем то, чего вначале не заметила, и вновь на него нахлынуло ощущение собственной значимости. Он-то знает: стоит чему случиться, порядочные люди хотят все уладить по-хорошему. Как видно, теперь и она ощутила его силу, теперь он ей самой зачем-то понадобился. Но что же ей сказать? Что она хочет услышать от него? В тишине, таящей в себе ожидание, как тогда, на улице, после страшного вопля, он поглядел на спущенную петлю на ее чулке. Когда она села на диван, чулок был целым, а теперь по ее икре змеилась дорожка.

— Вы знаете, Шор пьет, — сказала она словно между прочим. — Он часто ходит по улицам совсем пьяный.

— И что?

— А что бывает, когда вы задерживаете пьяного?

— Отсиживает восемь часов в участке.

— Ну вот, — сказала она, как бы ставя точку.

— Что — вот?

Но она только улыбнулась. Он внимательно поглядел на нее и сказал:

— А вам по-настоящему хочется, чтобы этому типу пришлось туго. И правильно.

— Правильно…

— Так где же?

— А! — И в первый раз она засмеялась. — За мостом над оврагом — не старым мостом, а новым, там, где на перекрестке улицы сходятся, как спицы в колесе. Каждый четверг он переходит этот перекресток поздно ночью, еле держась на ногах. Во всяком случае, так он сам говорит. Но за то, что говорит Шор, я, естественно, не отвечаю. — Взглянув на свои часы, она встала. — Ко мне сейчас должны прийти друзья. Ну, желаю удачи.

— А она уже тут, — расхрабрившись, сказал он.

— Кто — она?

— Удача!

— Не понимаю.

— Она здесь, в вас, — сказал он и, когда она пошла проводить его до двери, обнял ее за талию.

— Ах, без глупостей, пожалуйста, — сказала она резко.

Ее тон больно ожег его, и ощущение обиды все нарастало, пока он спускался по лестнице и шел через улицу к машине. Но в то же время он отдавал себе отчет, что ее презрение ровным счетом ничего не значит.

Неделю спустя в полночный час Юджин Шор был сбит машиной, которая с места происшествия скрылась. Он умер по дороге в больницу. От него пахло спиртным.

Когда начальник в обеденный перерыв протянул Лизе газету, ее охватила дрожь; но могло ли быть иначе? Рыжий щуплый начальник понимал, что он некрасив, однако в присутствии Лизы он почему-то обретал уверенность, что может нравиться женщинам, и потому питал слабость к своей подчиненной.

— Ведь вы и Ал дружили с Шором, если не ошибаюсь? — спросил он. — Хороший снимок, верно?

Лиза не отводила глаз от фотографии Шора на первой странице. Все та же фотография — Шор в своей бобровой шапке.

— Боже мой! — прошептала она. — Что будет с Алом?

«Сейчас я зарыдаю», — подумала Лиза и бросилась вон из комнаты, сжимая в руке газету.

— Поезжайте домой, Лиза, — сочувственно сказал ей вслед начальник. — Наверно, вам хочется поговорить с Алом.

Она еле вела машину — нога на педали газа дрожала, внутри все сжалось в тугой комок. Дома она прежде всего приняла горячую ванну. Потом сняла телефонную трубку с рычага, проглотила две успокоительные таблетки и легла. Когда она проснулась, был уже седьмой час.

Она положила трубку на рычаг, сварила кофе и, сидя на кухне в ожидании звонка, попыталась читать газету — то, что было написано о Шоре. И не смогла. Тогда она заплакала. Пришлось подняться и походить по комнатам. Скрестив руки на груди, крепко обхватила себя за плечи; по щекам струились слезы. Какой беспорядок в комнатах: с тех пор как ушел Ал, она не устраивала уборку. Едва ее мысли обращались к Шору, к горлу подступал ком, и слезы катились еще обильнее, но при этом у нее было странное ощущение, будто она воспринимает все со стороны, как зритель. Она твердила себе, что Шор был замечательный, необыкновенный человек, и ее охватывала огромная жалость к нему. Сжав голову ладонями, тревожно вслушиваясь в тишину квартиры, она ходила от окна гостиной до кухни и обратно. И вдруг перед глазами у нее зловеще замаячило лицо Джейсона Дансфорда — с той фотографии, где он стоял с судьей, растянув рот в презрительной, торжествующей усмешке; ей стало еще горше, а он ощерился еще шире и победнее. Казалось, вот-вот откуда-то из самых тайных ее глубин, из самой ее души вырвется страшный вопль о прощении и что-то борящееся в ней завладеет ее умом и сердцем и наполнит ее неизбывным раскаянием. Но она не понимала, что с ней происходит и почему ей так страшно и одиноко. Ей чудилось, будто давным-давно кто-то предупреждал ее об этой неведомой силе, но она не поверила, потому что еще ни разу не ощутила ее в себе. Она никогда по-настоящему не верила, что есть что-то в ней самой, с чем надо спорить, чего надо опасаться, от чего ждать ответа или утешения в одинокие ночи или предостерегающего шепота, когда она делает неверный шаг. И вот теперь это страшное «что-то» медленно надвигалось и увлекало ее к черному провалу, и все же она внимательно прислушивалась к уличным звукам. Зазвонил телефон.