— И ваш брат ненавидел полицейских, верно?

— Полицейских? Он никаких полицейских не знал.

— Предположим, я скажу вам, что мог бы найти свидетелей, ваших друзей, которые скажут, что вы высмеивали и ругали полицейских при каждом удобном случае? Как это вы называете — «легавая сволочь»?

— Превеликий боже! — воскликнул Дантон, вскакивая. — Что же это такое? Что за дешевый трюк? Ни об этом юноше, ни о его покойном брате ничего дурного не известно. Чего вы добиваетесь? Хотите опорочить их? Это не уголовный процесс, и этот юноша — не свидетель противной стороны.

— Действительно, что именно вы стараетесь установить, мистер Рэлстон? — спросил коронер.

— Мне кажется, нам следует разобраться в психологии, в душевном состоянии покойного, в том оскорбительном пренебрежении, с каким он кричал из машины. В том оскорбительном пренебрежении, с каким он приближался к полицейским, — вкрадчиво объяснил мистер Рэлстон. — Вот и все.

— Нет, не все, — сказал Тони. — Было и еще кое-что.

— Вы что-нибудь видели? — спросил коронер. — Будьте осмотрительны. Вы должны говорить только о том, что сами видели.

— Разве меня там не было? — с горечью спросил Тони. — Я вот про что. Хуан не мог подойти к нему вплотную. Из-за бочек. Хуан не мог подойти к нем вплотную.

Коронер, задумчиво глядя на мистера Рэлстона, предоставил ему разбираться с этим. Присяжные тоже уставились на мистера Рэлстона. Успокаивающе улыбнувшись присяжным, он сказал:

— Мы, следовательно, должны снова выслушать полицейского Мастарда. Полицейский Мастард, подойдите сюда. Вы не упомянули про бочки, — резко сказал Рэлстон. — Почему? Были там бочки?

— Теперь припоминаю, что какие-то старые бочки там валялись. Но, по-моему, они к делу отношения не имеют.

— Эти бочки могли составить своего рода преграду между покойным и полицейским Дансфордом?

— Преграду? Это что-то новое.

— Верно ли, что покойному пришлось бы перебираться через бочки, чтобы подойти к полицейскому Дансфорду?

На лице Айры выразилось удивление.

— Так ведь бочки же были сбоку, — сказал он. — Вот-вот, — добавил он, наконец разобравшись для себя с бочками. — Сбоку, да, были бочки. Но чтоб они могли помешать подойти — нет, сэр.

— Благодарю вас, — сказал коронер. — Ну, если больше никто ничего не хочет добавить…

— Сэр! — резко сказал Дж. Робертсон Дантон, обращаясь к коронеру. — Семья Хуана прибегла к моим услугам. Но даже если в таком разбирательстве мне не положено участвовать, тем не менее как друг правосудия, как друг истины…

— Достаточно, сэр, — сказал коронер. — У вас нет никакого права выступать здесь.

— У меня есть право.

— По закону у вас его нет.

— Не исключен гражданский иск.

— Я уже и так предоставил вам возможность высказаться, — сказал коронер более любезно. — А теперь, пожалуйста, сядьте.

Коронер вновь осведомился, может ли кто-то из присутствующих что-нибудь добавить, и, когда ответа не последовало, к нему подошел мистер Рэлстон, и они несколько минут совещались. Коронер начал просматривать свои заметки, и скулы у него порозовели. Откашлявшись, он заговорил уверенно и властно, точно судья, ведущий уголовный процесс, точно человек, который всегда хотел быть судьей, а не врачом, — еще один человек не на своем месте. Резюмируя результаты расследования, он указал, что пистолет, несомненно, находился в руке полицейского Дансфорда и полицейский Дансфорд, несомненно, из этого пистолета выстрелил. Однако если выстрел не был непреднамеренным, то есть не был произведен полицейским при исполнении служебного долга в уверенности, что его собственная жизнь находится в опасности, не был непроизвольной реакцией на угрозу, тогда имело место преднамеренное убийство. Могло ли все происшедшее быть непреднамеренным? Если угрожающий жест не имел места и молодой человек находился на расстоянии десяти футов, полицейскому может быть предъявлено обвинение в убийстве. Но с какой стати полицейский выстрелил бы из своего пистолета при подобных обстоятельствах? Таким образом, в своем заключении присяжные должны иметь в виду следующее. Если это был неоправданный выстрел, следовательно, совершено убийство. Либо так, либо смерть была причинена неумышленно, явилась результатом случайности. Иной альтернативы ведь нет? Тут коронер начал путаться в словах, но вновь и вновь указывал на эту главную альтернативу. Они не должны забывать, что в результате их решения полицейскому может быть предъявлено обвинение в убийстве. Он умолк, поглядел на свои стиснутые пальцы, печально покачал головой, а затем, оставив властный тон, вновь превратился во врача-утешителя. Он надеется, что оказал им необходимую помощь. Присяжные удалились для совещания.

— Боже мой! Теперь мне совершенно необходимо выпить, Ал, — сказал мистер Шор. — А вам?

— Но смоем ли мы вкус подобной мерзости?

— Это попробует сделать коронер, как только он доберется до своего кабинета! Пойдемте.

Пока они шли, Шор хмуро молчал, а в баре залпом выпил порцию коньяку. Его мягкое дружелюбие исчезло, лицо внезапно обрело жесткую силу.

— Закон и порядок! — сказал он негромко. — Почему это, Ал, закон и порядок так часто уничтожают всякую естественную справедливость? Этот полицейский со своим пистолетом воплощает закон и порядок! Присяжные — да это же марионетки! У них одна задача — не допустить ничего, что может ослабить наше уважение к полицейскому пистолету.

— Я знаю выход — добыть пистолет побольше.

— Да и я ведь отнюдь не пацифист, Ал.

— Это бесспорно, — сказал Ал. Он раздумывал над тем, что именно привело Шора в такое негодование: полное отсутствие у суда уважения к убитому и его брату или же этот полицейский, который его оскорбил.

Когда они вернулись в ратушу, репортеры, друзья семьи и полицейские все еще ждали. Присяжные явно не могли прийти к единодушному решению. Дубовая скамья была жесткой и очень неудобной.

— Здесь, в каких-нибудь двух кварталах от этого района, я прожил много лет, — сказал Шор, к которому вернулись спокойствие и терпение.

Он заговорил о собственной жизни, и Ал сразу насторожился. Шор принялся рассказывать забавные истории о том, как он проходил стажировку в юридической конторе, которая находилась неподалеку от ратуши. Все адвокаты там были молоды, бедны и не знали, куда девать досуг, а потому контора превратилась в приют всяческих веселых безобразий. Впрочем, Шор со своим мягким юмором умел из всего сделать смешную историю. Потом, немного помолчав, он сказал:

— А знаете, пока мы ели, я все думал о вас и о Лизе.

— О Лизе? — тревожно спросил Ал. — Наверно, вы заметили, что между нами сейчас не все хорошо.

— Да, правда, у меня создалось такое впечатление.

— Все эти дни я словно бы все время спрашиваю себя: «Где Лиза?» — сказал Ал, силясь улыбнуться.

— А она — рядом с вами, да?

— Я надеюсь.

— Хмм. — Шор улыбнулся и кивнул. — Это интересно: «Где Лиза?» Мне это нравится. Я убежден, что в ней таятся какие-то непредсказуемые порывы, хотя их и трудно заподозрить — она держится так спокойно. Я люблю разгадывать таких людей и писать о них. Вероятно, вы это заметили. Я уверен, что вы… — Но тут он увидел, что коронер вышел из своего кабинета. — Вот и они, Ал.

Вошли юристы, а следом за ними гуськом — присяжные. Коронер спросил, вынесли ли они решение.

Да, ответил старшина присяжных. Хуан Гонсалес умер оттого, что в него выстрелил полицейский Дансфорд, и его смерть явилась результатом несчастного случая.

— Да что же это! — ахнул Тони Гонсалес. Он вскочил и закричал: — Нет! — и повернулся к Дантону: — Почему вы молчите?

— Шшш! Мы можем возбудить против него дело, — строго сказал молодой адвокат.

Мать схватила Тони за руку и вывела из зала.

В коридоре толпился народ. Тут были и репортеры. Пожилой полицейский репортер, который каждый день выступал по радио, подошел к Шору и Алу.

— Я говорил со старшиной присяжных, — сказал он. — Совестливый человек. Но что тут поделаешь? Коронер не оставил им другого выбора.