— Хорошо. Была ли я влюблена? Тебе это интересно?

Она рассказала ему, что у нее было трое любовников: совершенно безумный художник, который бросил свою жену; агент по рекламе, который утверждал, что, кроме театра, для него в мире ничего не существует; и молодой режиссер, с которым она играла в теннис и каталась на лыжах. Она любит одалживать людям деньги, потому что ей приятно наблюдать, как они удивляются и сразу теплеют. Тут она повернулась на бок, тесно прильнула к Алу и, приняв эту уютную позу, прошептала:

— Но скажи мне, разве все это имеет теперь хоть малейшее значение? Разве может что-то про меня объяснить? Важно совсем другое — я чувствую, знаю, что нам с тобой хорошо вместе, что мы можем что-то сделать друг для друга. Ведь это самое важное, да?

— Да.

— А вся эта чепуха, что я тебе рассказываю…

— Нет, Лиза, от всей этой чепухи ты становишься мне еще ближе.

— Если бы, Ал! — Она вздохнула. — Нет, ты ведь не о том думаешь, сам знаешь, Ал. Какой-то тут фокус.

— Фокус?

— Да. Иной раз, когда я ловлю на себе твой взгляд, у тебя бывает такое выражение лица, точно тебе про меня все уже известно, все-все, что ты хотел знать. И мне становится так спокойно и хорошо. Ну ладно, спать хочется. Спокойной ночи, Ал.

Он подождал, пока она заснет покрепче, тихонько поднялся с кровати, пошел в свою комнату и достал дневник из ящика стола. Многие страницы были исписаны всякой всячиной, касавшейся его жизни. Но страница, озаглавленная «Лиза», до сих пор была чистой. Озадаченно улыбаясь, он уставился на эту пустую страницу и чуть ли не въявь услышал загадочный Лизин смешок.

Он миновал музей и вошел в парк; небо заволокло тучами, в любую минуту мог хлынуть дождь, и Ал торопился. Он пересек парк, прошел мимо административных зданий, дальше по улице, и вот он уже у «Времен года». Ровно в пять, стоя у входа, он увидел ее — в красном пальто, она переходила дорогу в сплошном предвечернем потоке машин, стараясь глядеть сразу в обе стороны, и длинные черные волосы хлестали ее по лицу. В этот час во «Временах года» собирались завсегдатаи, сотрудники телецентра и журналисты.

Лизу знали все, но Ал не чувствовал себя здесь своим.

— Извини, Ал, одну минутку, — сказала Лиза. — Бедняжка Мирабель пришла.

Лиза поспешила навстречу и обняла пухлую блондинку, свою сослуживицу, которая только что вышла из больницы: стоя у перехода, Мирабель потеряла сознание и сильно разбила голову.

Ал огляделся. За соседним столиком сидели три молодых человека в дорогих костюмах и с модной стрижкой. Они что-то обсуждали, каждый с газетой в руках. «Да-да, Шор… Юджин Шор…» Ал был уверен, что не ослышался. Он поднялся, пошел к газетному киоску в коридоре, купил «Ивнинг уорлд» и вернулся за свой столик. На второй странице красовалась большая фотография Шора в его замечательной шапке, чуть сдвинутой на ухо.

— Вот так да! — воскликнул Ал.

Вся страница была посвящена Шору. И неспроста.

Всемирно известный критик Старки Кьюниц написал о Шоре эссе — большое эссе на первых страницах «Нью-Йорк ревью оф букс». Но, похоже, даже и не в этом было дело. Кьюниц облил презрением родной город Шора. Как видно, ни одному человеку в городе, писал Кьюниц, недостало вкуса и ума, чтобы по достоинству оценить уникального писателя, который прожил в городе столько лет. «Ивнинг уорлд» не стерпела оскорбления и подняла большой шум. На той же странице были напечатаны интервью с местными светилами. Доктор Хайленд в своем отклике разделывался с обоими: и с Кьюницем, и с Шором.

— Черт побери! — сказал Ал.

Он был потрясен. К Кьюницу он испытывал большое уважение. Ни один из современных критиков не шел с ним в сравнение. Ал залпом осушил свой стакан. Он в волнении помахал Лизе, привлекая ее внимание, показал на газету на столе и поспешил к киоску купить второй экземпляр, чтобы они смогли читать одновременно. Когда он вернулся, она уже погрузилась в чтение. Читая, они не обмолвились ни словом. Обильно цитировался Кьюниц, который в свойственной ему выразительной манере объявлял об открытии мастера, с произведениями которого, как он считал, должен познакомиться весь англоязычный мир. «Но кто же написал эти книги? — вопрошал Кьюниц. — Что мы знаем об этом человеке? Что знают о нем его сограждане?» Как раз в последующей цитате Кьюниц и принизил их город. Он удивлялся, что такой тонко чувствующий, такой умный художник, как Шор, может жить год за годом в большом, прозаическом, торгашеском городе, где, судя по всему, ни один человек не способен оценить его по достоинству.

Затем следовал ряд интервью с профессорами, местными адвокатами и соседями Шора. Без тени зависти и совершенно чистосердечно они признавались, что не могут поверить, будто Шор — столь уникальная личность. Как, да они же каждый день видят его на улицах! Словно им сказали, что Шор — самозванец. Кое-кто высказывал мысль, что Кьюниц просто пристрастен и нарочно возвышает Шора над его родным городом и столь высокомерно оскорбляет художественный вкус его сограждан. Наиболее интересное интервью дал бывший декан местного университета Прендергаст, который некоторое время назад вышел на пенсию и теперь трудился над книгой о Генри Джеймсе. Он признался, что до сей поры восхищался Кьюницем. Однако теперь он считает: будь Кьюниц хоть гласом с горы Синай, он все равно мог бы соблаговолить приехать в город и поглядеть вокруг. И тогда он увидел бы новые театры. Он мог бы полюбоваться городским балетом или посетить музей с прекрасной экспозицией китайского фарфора или научный центр. Кроме всего прочего, мистеру Кьюницу, пройдись он по университетскому городку, было бы чрезвычайно полезно повстречать доктора Мортона Хайленда, когда тот выходит на свою обычную прогулку, — конечно же, столь проницательный и справедливый человек, как мистер Кьюниц, не смог бы не признать, что в своих оксфордских лекциях доктор Хайленд по меньшей мере стал с ним на равный уровень. О произведениях Шора и самом Шоре старый декан почти ничего не сказал. В примечании, следовавшем за интервью Прендергаста, было указано: «Смотри редакционную статью на стр. 6». Ал поспешно перелистал страницы.

Редакционная статья вторила декану. «Что бы там ни говорилось о Юджине Шоре, однако…» — и тут они принимались за Кьюница. Никогда еще Кьюницу не читали подобных нотаций. Затем статья обращала внимание читателей на высказывание доктора Хайленда — «крупнейшего ученого с безупречной репутацией».

Статья Хайленда предварялась его фотографией. С глубоко ученым видом Хайленд сообщал, что на досуге тщательно проанализировал две-три книги Шора и, отдавая должное их определенным достоинствам, однако же, не может не констатировать, что Шор — писатель небольшого таланта, он лишен подлинного дара мифотворчества и вследствие этого стоит в стороне от основного и непреходящего литературного потока. Опасно заблуждающийся аутсайдер! Для Хайленда так и осталось неясным, кто же героини Шора — проститутки или святые? Войдя в раж, доктор бранил Кьюница за «нарочитое чудачество» и желание возвысить Шора над культурной жизнью города. Однако двух-трех местных поэтов, писал Хайленд, он бы с большим удовольствием подсунул под нос Кьюницу. Понятно, что Кьюниц на склоне лет ищет литературных сенсаций и творит гениев из неудачников, и все же маловероятно, что он тем самым вдохнет жизнь в так называемые шедевры Шора.

— Старик Хайленд в своем амплуа — снова бряцает оружием, — сказал Ал, поднимая взгляд на Лизу.

Ему хотелось поквитаться с профессором, но шутка не получилась. Лиза не спеша пила свой аперитив в ожидании, пока он закончит чтение. Он снова углубился в газету, затем внимательно посмотрел на Лизу, подождал немного и стал читать конец страницы, где Фейджин, известный фельетонист из «Ивнинг уорлд», как всегда с легкой иронией по собственному адресу и массой забавных подробностей — манера, которая завоевала ему любовь читателей, — рассказывал, как он, захватив с собой фотографа, отправился интервьюировать Шора и как прислуга Шора, открыв дверь, выслушала его просьбу, на минуту удалилась, а затем, возвратись, холодно возвестила следующее: «Мистер Шор не дает интервью. Интервью он берет у себя сам, только сам». И захлопнула дверь. В надежде, что Шор, может быть, все-таки выйдет, они с фотографом еще некоторое время постояли на дорожке, и фотограф, глядя на дом, язвительно заметил: «Так значит, мистер Шор не дает интервью? Но что-то я не вижу, чтобы толпа репортеров осаждала его дверь. Кем, черт побери, он себя мнит?»