— Неправда. Чудовищная ложь… — Но Кип тяжело привалился к столу, внутренне сопротивляясь тому, что услышал. Он казался сломленным. Сегодня сенатор посоветовал ему уехать, значит, хотел от него отделаться… У Эллен не нашлось минутки поболтать с ним… Кип стоял, беспомощно глядя на Дженкинса, не в силах вымолвить ни слова. И тут он в ужасе сделал для себя еще одно открытие: он, значит, сам все время понимал, о чем люди хотят с ним говорить. Разве только что он не взывал к торговцу готовой одеждой и его друзьям: «Бога ради, обратите на меня внимание! Я же самый знаменитый бандит в этих краях!» Словно только этим и был людям интересен. Сердце его екнуло, перед глазами все исказилось. То, что казалось прекрасным, виделось теперь уродливым, жалким, смешным. Руки его судорожно сжались в кулаки, костяшки пальцев побелели. Дженкинс опять глядел на него испуганно.

— Наверно, судья был прав, — тихо пробормотал Кип.

— Судья? При чем тут он?

— Не бойтесь, — негромко проговорил Кип, — это я все комедию ломаю, и только что внизу перед Джоунзом тоже паясничал, да и все эти месяцы только этим и занимался.

Но вид у него был такой безумный, скорбный, сломленный, что Дженкинс беспокойно окликнул его:

— Эй, Кип, куда ты?

— Просто ухожу, — ответил Кип и, выйдя за дверь, спустился в вестибюль.

Он стоял у конторки портье и всем улыбался. Но душа его была в смятении. Он был выбит из седла. Губы его что-то бессвязно шептали, будто каждому гостю он объяснял: «Я сидел вон там, сэр. Там было мое место. Я за него заплатил. По-моему, это оно и есть. Вы меня не сбивайте, послушайте, разве вы меня не узнаёте? Посмотрите на мой билет — какая там цифра? Странно… Где же мой билет? Может, это я ошибся? Куда я попал?»

Он поднялся в бар. Лицо его походило на маску. Эдди, бармен, взбивал коктейль «Том Коллинз» для дамы, сидящей у другого края стойки.

— Я ухожу, Эдди, — сказал он, глядя ему в глаза.

— Разве это новость?

— Я только что узнал об этом.

— Я чуял, что к тому идет, — участливо сказал Эдди. У него было доброе открытое сердце. — Надеюсь, ты не остался без гроша в кармане? И, надеюсь, не очень унываешь? Выпьешь? Я угощаю.

— Дай чего-нибудь побольше да похолоднее. Голова огнем горит.

Он осушил два бокала подряд, облокотился о стойку, и уронил голову на скрещенные руки. «Конечно, это надвигалось давно, — сказал он себе. — А портняжка тот ловко придумал мной воспользоваться. И полиция мной ловко пользовалась как подсадной уткой. Все они ловкачи». Перед его мысленным взором возникла длинная вереница хохочущих лиц: «Вас не тянет ограбить банк?», «Вас не мучит соблазн?», «Но ведь вы никого не убивали, почему вы кого-нибудь не убили?». Кип поднял голову.

— Эй, Эдди, — громко позвал он. — Жил на свете такой дядя, его Лазарь звали. Слыхал?

— Послушайте, а кто из вас знает, кто такой Лазарь? — обратился Эдди к своим завсегдатаям.

— Отгадку не говорите, дайте самой подумать, — сердито откликнулась блондинка с детским личиком.

— Говорят, он восстал из мертвых, — сказал Кип.

— Вот это трюк!

— А какой процент он получил от общего сбора?

В бар вошли еще двое мужчин с двумя подружками, за ними Джоунз и девушка, с которой они сидели за столиком.

— Ну, в каких былых грехах нынче кается старина Кейли? — спросил кто-то. — Давайте послушаем.

Обезумев от ярости, Кип крикнул:

— Я говорил, что ограбил банки на миллион долларов. Я наврал, слышите? Наврал! — Сжав кулаки, с дико искаженным лицом, он встал и двинулся им навстречу. — На два миллиона награбил! — заорал он, нацелив палец на Джоунза. — И это вранье. На четыре миллиона, нет, на шесть миллионов, на десять миллионов!

Всех поразил его безумный, дикий взгляд. Он непрерывно ерошил пятерней черную копну волос. Голова его дергалась. Прибежавший снизу Дженкинс встал в дверях. Страшная боль и горечь в глазах Кипа испугали его. А Кип выкрикивал, подражая балаганному зазывале:

— Леди и джентльмены! Карусель направо. Но билеты мистер Дженкинс продает у себя в кабинете. Чертово колесо наверху. — Тут он схватил блюдо с соленым печеньем, рассыпал его по всей стойке, надел блюдо себе на голову и громко объявил: — Черный парень в серебряной шляпе! Милые леди, не найдется ли у вас булавки? Сюда, мадам, воткните ее в этого парня — он самое диковинное чудище за всю историю балаганного бизнеса.

Кругом загоготали, кто-то крикнул:

— Ай да Кип!

И, покатываясь со смеху, столпились вокруг него. И тогда он в ужасе огляделся.

— Отойдите, пожалуйста. Уйдите! — просил он. Но все думали, что он дурачится. — Ну довольно, что вы! Перестаньте! — упавшим голосом уговаривал он.

— Это ты перестань!

И вот оно пришло, унижение, которого он сам добился этой шутовской выходкой, окончательно разрушив веру в значительность своей личности. Клоунская улыбка будто разрывала его лицо. Низко опустив голову, он проталкивался к двери. Потом быстрым шагом прошел по вестибюлю и с рыданием выбежал на улицу. На тротуаре, взявшись под руки, столпилась группка приятелей, и он перешел на другую сторону. Он брел как слепой, ничего не видя, натыкаясь на прохожих. Долго ли он так бродил, он и сам не знал, а когда огляделся, оказалось, что он стоит на мосту и смотрит на товарные составы, и на реку в лунном сиянии, и на гигантские отражения фабричных труб в зеркале воды. Вот они, на том берегу, огромные, освещенные здания. В тот первый вечер на воле он мысленно благодарил живущих в них людей.

Пьяный бродяга, толстяк с добродушным лицом, ковылял по мосту. Он подошел к Кипу, заныл:

— Мистер, а мистер, дайте монетку! — И потянул его за рукав.

Кип дернулся и отшвырнул его с такой силой, что бедняга, отлетев далеко, растянулся на дороге. Подымаясь, стоя на коленях, пьяница смотрел на Кипа с укоризной и скорбно качал головой.

— Нехорошо вы сделали, — сказал он, — нехорошо.

— От твоей рыхлой благодушной рожи нутро выворачивает!

— Лицо у меня очень даже нормальное.

— Пошел вон!

Кип перегнулся через перила. Река медленно текла вдаль, к заливу, то рябью подернутая, то гладкая, — вот легкий всплеск, и снова темный бархат воды. Так текла она и в годы его детства, тихая или бурливая осенью, широкая, полноводная весной. В этом мерном вечном движении реки там, под мостом, в плеске воды ему слышался голос священника, вещавшего о граде божьем. Добро и зло, то, чем он был, чем стал и чем будет, река уносила с собой все дальше, к озеру, словно обломки старого скарба.

Над сортировочной станцией протяжным стоном взмыл к ночному небу гудок товарного поезда. Крепко ухватившись за перила, Кип ждал, когда под дрожащим мостом протарахтит состав, и жадно глянул вниз. Как раз под тем местом, где он стоял, к нему взметнулся густой черный дым вместе с пронзительным воплем гудка и слепящей вспышкой пламени.

Он уходил от реки, но она все еще жила в его сознании, текла своей дорогой, и перед глазами проплывало все, что она уносила с собой, словно выброшенный хлам. Вон в воде как будто мелькнула потрепанная шляпа сенатора Маклейна. Ему чудилось — он стоит и смотрит на реку, и все же он понимал, что куда-то идет. У дома Джулии он взглянул на темные окна ее квартиры и вдруг настороженно замер: ему послышалось, что кто-то бежит. Нет, это молочник тарахтит бутылками в проволочной корзине. Упали первые капли дождя. Кип медленно поднялся по лестнице и тихонько постучал в дверь. Никто не ответил. Он приложил к двери ухо, прислушался.

— Кто там? — отозвалась Джулия.

— Впусти меня, — сказал он и стукнул в дверь.

— Я уже сплю.

— Открой! — крикнул он и снова громко застучал.

— Тише, все соседи сбегутся.

Когда Джулия открыла ему, он вошел, прислонился к двери и уставился на нее. Она стояла в ночной рубашке. Такая маленькая, белая, встревоженная.

— Что случилось? — спросила она.

— Хотел тебя кое о чем спросить…

Джулия молча ждала, а он оглядывал комнату: на столике у дивана кувшин с букетом роз. Одеяло откинуто. На постели осталась вмятинка.