На палубе никого не было видно, из чего следовало, что шлюпки спущены, и он здесь в лунном свете один, и никто не знает, что он здесь. И никто не знает, что Джина в лазарете. Он пошел туда. Потом он вспомнил, что там теперь сигнальщик, а не Джина. Но и сигнальщика там не было. Из воды доносились крики. Он подошел к борту и увидел троих матросов, спускающихся по канатам, а в черной воде — головы, пляшущие вокруг перевернутой шлюпки, которую они пытались поставить на ровный киль. Из воды донесся голос — как будто Хорлера:

— Отплывайте, ребята, отплывайте, не то вас засосет! Отплывайте, шлюпки вас подберут! Эй, на шлюпке! Отгребайте! Вот так.

Но тут его окутало клубом дыма, и сквозь дым он побежал к левому борту, туда, где висела спасательная шлюпка. Но шлюпки там не было. К воде свисали канаты, но и внизу шлюпки не было. Только лица. А может, лица ему почудились. Хотя в ярком лунном свете он мог бы различить лица. Но матросы, спускавшиеся по канатам, наверное, прыгнули подальше, чтобы их не ударило о борт. Надувая спасательный жилет, он увидел, что к кораблю приближается широкий предмет — резиновый плотик, потом плотик двинулся в другую сторону, подпрыгивая и скользя на волне. И тут он услышал женский крик. Не спуская глаз с плотика, он прыгнул, описал дугу в воздухе, и его тело ударилось о воду.

Жилет поднял его на поверхность, но он глотнул мазута. Мазут мог попасть ему в глаза и в горло, ослепить его, задушить, утянуть на дно. Он услышал чей-то крик:

— Сюда!

— Помогите! — крикнул он, барахтаясь в мазутном пятне. — Помогите! — Его что-то задело. Труп, сидящий в воде. Труп стукнулся о него, голова безжизненно моталась. Бородатое лицо. Мазут, налипший на красивую бороду йоркширца, задушил его, когда он начал захлебываться.

— Сюда! — вновь донесся крик, но теперь он звучал тише и дальше.

— Сюда! — выдохнул он.

— Сюда, сюда! — ответил далекий голос, и он поплыл, тяжело загребая одной рукой, и понял, что теперь выберется, а вокруг в лунном свете он ясно видел других людей, которые плавали и отчаянно кричали, вскидывая руки, чтобы их увидели и подобрали. А потом над волной вырос плотик, соскользнул к нему, и он уцепился за веревки.

От его тяжести легкий плотик накренился на него, кто-то ухватил его за запястье, дернул и перетащил через толстый закругленный край.

— Ага, это номер первый, — сказал он. — А ну-ка, номер первый!

— А-а… — выдохнул он. — Боузли…

— Ага, Боузли.

— Все в порядке, Боузли. — И он совсем близко увидел их наклоненные над ним лица. Круглое угрюмое лицо Боузли и лицо Мейсона, санитара.

У Мейсона ладонь была окровавлена. Он поднял ее и начал рассматривать.

— Наверное, из вашей руки, — сказал он.

Мейсон начал расстегивать его бушлат, и он закрыл глаза, начал дышать ровнее и окончательно пришел в себя. Тут на другом конце плотика он увидел Джину. Она скорчилась под бушлатом, вцепившись в веревку. Залитая лунным светом, она сидела неподвижно и смотрела прямо перед собой, словно не понимая, почему то, что уже раз с ней случилось, теперь происходит снова.

— Нет, — повторяла она глухо. — Нет, нет. — И смотрела прямо перед собой, и ничего не видела.

— Джина, — окликнул он. — Джина! — Она не ответила. — Как она попала сюда? — спросил он.

— Я вытащил ее из капитанской каюты, — сказал Мейсон.

— Вы молодец, Мейсон.

— Я санитар при лазарете. И ни одной шлюпки. Ни нашей, никакой. Я обвязал ее веревкой.

— Веревку-то нашел я, — сказал Боузли, энергично работая веслами.

— Ты, Боузли, ты.

— Вот именно.

Мейсон закатал рукав свитера на его кровоточащей руке, и с его собственной ладони уже тоже стекала кровь.

— Плохо. Какая-то большая вена на сгибе, — сказал Мейсон. — У вас в руке щепка засела. Вы истечете кровью. Ну, попробуем. — И, расстегнув свой бушлат, Мейсон вытащил ремень из брюк, туго перехватил его руку чуть выше локтя, проткнул в ремне еще дырочку, затянул его, как жгут, и застегнул пряжку.

— Ну вот, — сказал он. — Потом придется его ослабить, сэр. Во всяком случае, насколько я знаю. Ведь я не врач. — И, ополоснув окровавленные ладони в воде за краем плотика, он продел его руку в рукав бушлата.

— Джина, — сказал он, — Джина! — И она чуть-чуть повернулась к нему все в том же оцепенении. Потом растерянно поглядела вокруг — на корвет, на небо, на воду, а потом снова на освещенную как днем воду, где плясали головы и люди кричали, плывя за вельботом, который отошел уже ярдов на сто.

— Джина, как вы себя чувствуете? — сказал он, передвигаясь ближе к ней.

— А? — сказала она смутно, не отрывая взгляда от воды. Внезапно она судорожно сжала его нераненую руку и привстала.

— Черт! Полегче, девушка! — крикнул Боузли, который греб, пытаясь отвести плотик подальше от борта корвета.

— Вон он! — закричала она, как безумная, указывая на корвет. В ярком лунном свете они увидели фигуру, повисшую на поручнях, фигуру, ясно различимую в этом свете, и, возможно, она узнала ссутуленные могучие плечи.

— Джетро, Джетро! — кричала она. — Джетро! — Но его голова все так же неподвижно свисала с поручня. Повернувшись, она сказала отчаянно: — Айра… не бросайте его там. Снимите его оттуда, Айра! О черт! Снимите же!

— Прыгай, Чоун, прыгай! — завопил Боузли.

— Прыгайте! — завопил и он. — Мы вас подберем!

Высоко над ними Чоун медленно поднял голову, словно собираясь с силами, затем могучая фигура медленно, переползла через поручень, рухнула из лунного света в тень борта и ударилась о воду всего в десяти футах от них. Спасательный жилет поднял Чоуна на поверхность. Боузли погреб к нему. Мейсон и Боузли вместе ухватили его — один за волосы, другой за плечо, — перетащили через валик накренившегося плотика и уложили на брезентовый настил. Чоун лежал с закрытыми глазами.

— Отгребайте от корвета, — приказал он им. — И побыстрее. Ну же! Когда он начнет погружаться, нас засосет, плотик перевернется.

Боузли приналег на свое весло, они начали медленно отходить от корвета, и он посмотрел на Чоуна, лежавшего по другую сторону Мейсона, который говорил:

— Мистер Чоун, мистер Чоун, вы меня слышите?

— Ну, слышу, — сказал Чоун.

— Что у вас болит?

— Бок. Весь бок словно вдавило внутрь.

— Как это произошло?

— Я спал. Бах! — Он задохнулся и сморщился от боли. Потом продолжал. — Меня выбросило из койки на что-то большое и тяжелое, — прохрипел он.

Мейсон, ощупывавший Чоуна под бушлатом, покачал головой и посмотрел на свою ладонь. Крови на ней не было. Тогда он прижал ладонь к губам Чоуна. И тут из уголка этого рта потекла тоненькая струйка крови — тонкая темная ниточка на его подбородке, освещенном луной.

— Наверное, внутреннее кровоизлияние, — сказал Мейсон. — Я ничего сделать не могу. Оно может усилиться. Не знаю. Будем надеяться, что не усилится. Я не знаю, что делать.

— Джетро! — позвала Джина и подползла к Чоуну. — Джетро, — сказала она нежно.

Приподняв голову, он спросил:

— Джина, ты ведь не ранена?

— Нет. Совсем не ранена.

— Вот видишь. А! — И он ухмыльнулся. В лунном свете ухмылка казалась сумасшедшей. Он приподнялся повыше, оперся плечами на валик плотика, так что лунный свет упал на его широкое бородатое лицо. Потом рывком откинул голову и вновь обрел свою неколебимую уверенность. — Пробуют и пробуют, сволочи, а, Джина? — сказал он все с той же ухмылкой. — Но ты цела и невредима, и я тоже здесь. А что я тебе говорил? Неприятно, конечно, но ты цела, мы здесь, и нас скоро подберут.

— Обязательно, — сказала она. — И мы поплывем дальше. — Она отползла на свое место. — Да, Айра, он здесь, — угрюмо сказала она, наклоняясь к нему. — Вы только поглядите на него, Айра! — И он не понял, была ли в ее тоне горькая насмешка или изумление. Или даже какое-то страшное смакование. Потому что, когда она так властно крикнула: «О черт! Снимите его оттуда!» — он был потрясен ее тоном. Неужели даже теперь Джетро не будет позволено ускользнуть? Но если так, то почему сейчас она так глубоко его тронула?